Штирнер
из переписки с Л.Х.
*** 1 ***
Ебнешься!
вот бывает же,
вот случается.
Представляете, подвернул ногу на поребрике –
ничего необычного, да,
но я был страшно въёбан!
и я узрел трагедию;
пока меня расстреливали в упор
капельки капельки, –
и это ****ец неприятно, именно
когда ты вмазан, когда намешан,
разбросан по асфальту.
Ну и хули? Ковыляю по Садовой
в поисках...
а чего? то ли новой бабы, то ли
бара, где бы играла хорошая музыка, –
Элтон Джон, или
ещё какое-нибудь старое говнище,
только бы ни реп, ни хаус, ни клаб –
заебало.
Как Маяковский в твидовых штанах,
плетусь до ненависти, сострадания –
что-то кричать, кого-то любить,
биться о зеркала своей
вовлечённостью
в обстоятельства.
Эй, приятель,
подкинешь пару дорог
для охуенной ночи, –
моя уже выстелена
как в дешёвом мотеле на Петроградке,
выстирана, как
джинсы после кислотного рейва –
отбеливателем и фэйри –
губкой для мытья посуды
*** 2 ***
... с тлетворной вещью где-то на...
Маяковской;
у неё тёмно-синий рот и
бордовый бюстгальтер, –
и я делаю, делаю ошибки
в словах, – требуется
филолог с подвижной жопой, надеюсь,
в этот раз будет мальчик с
искренним желанием сдохнуть; я
таких вижу за версту по глазам,
требующим
срочной
инъекции
счастья...
Остановите меня,
я падаю; –
ночь держит меня за горло и
говорит: ГЛОТАЙ
*** 3 ***
И никак не докуриться.
Смерть уже за мной
повисает, словно птица –
крылья с пустотой.
Пару грубеньких стишков
и девчонку к ночи, –
пара чёрненьких мешков.
И вся жизнь: "Короче..."
Игра света, рябь зеркал
да бутылка водки.
Вместо счастья – пьедестал
и стихи, как чётки.
Сотни дур. Нужна одна.
Выбрал – бакалею.
Сотни дур. И пустота.
И звонок от Леры.
Никогда не подпущу,
в жизни не испорчу
эту белую звезду.
И пропал я в ночи.
*** 4 ***
Очень долго смеялся (или плакал, на выбор) у дома Хармса, отпечатавшись навсегда на стенах этим стихотворением (или мочой, на выбор).
Пьяный старик, от которого несло "Максимом", – я ещё проставил ему светлого, ибо не видел между нами особой разницы, – короче, этот всратый дед сказал мне:
– Ничего не стоит твоих стараний.
Я, подкурив от лиловой спички, вежливо предложенной художником, сказал:
– Да. Именно поэтому – Всё позволено.
Потом я повернул на Думскую. Потом на Сторону. Потом в полночь.
В мусорном баке теплились желтые цветы, брошенные кучей, – я их похоронил у памятника Маяковскому, а самый красивый отдал барышне, что тоже пришла побеседовать с мертвецом.
На часах было около 5 – значит, скоро рассвет. Может я ещё смогу полюбить кого-то, надо только найти...
Больше меня, к слову, никто никогда не видел.
Свидетельство о публикации №123092606285