Тарас Шевченко. И станом гибким, и красою...

И станом гибким, и красою
Пренепорочно-молодою
Глаза старичьи веселю.
Гляжу иной раз я, смотрю,
И чудно мне, — как пред святою,
Перед тобою помолюсь.*
И жаль мне, старику, вдруг станет
Твоей невинной красоты.
Где с ней свой путь закончишь ты?
Кто в этой жизни тебе станет
Хранитель преданный, святой?
Кто грудью защитит своею?
Кто уберечь, укрыть сумеет
От зла людского в час лихой?
Кто сердце чистое согреет
Огнём любви, — кто? кто такой?
Ты сирота есь, кроме бога,
Нет никого. Молись, небога,**
Молись же, сердце, помолюсь
И я с тобою. Что-то вещье
Уж в очи смотрит мне зловеще,
И я уж богу не молюсь,
И красотой твоей не льщусь.
Мне сон был: ты уж мать, не в злате,
Не в аксамите,*** не в палатах
Твоё голодное дитё...
Ты вянешь; время же идёт,
И забирает его ход
С собой всё доброе из жизни,
Уж и надежду он отнял,
А ты осталась здесь одна,
Совсем одна; имела в жизни
Одно сокровище, всего —
Твоё дитё, пока росло,
Пока взрослело, оперялось;
Он улетел, и ты осталась
Стара и немощна. Людей,
Людей бессердых умоляешь
И Христа ради простираешь
У глухо запертых дверей
Старушьи руки.

Вот так иной раз я тобою,
Тобою, сердце, молодою
Глаза старичьи веселю.
Гляжу иной раз я, смотрю
На стан твой гибкий и тишочком
За тебя бога помолю.
Молись и ты: покамест, дочка,
С святого неба не сошло
Твоё и счастье, и несчастье.

                [Оренбург, 1850]


* Лицо, к которому обращено стихотворение, неизвестно. Есть предположения, что его адресатом может быть некая татарка Забаржад, упомянутая в своих воспоминаниях о Шевченке Ф. М. Лазаревским (1820-1890) (знакомым Шевченки, на тот момент чиновником Оренбургской Пограничной комиссии).
** Небога (малорос.) — бедняжка.
*** Аксамит — вид старинного плотного узорного бархата.




І станом гнучим, і красою
Пренепорочно-молодою
Старії очі веселю.
Дивлюся іноді, дивлюсь,
І чудно, мов перед святою,
Перед тобою помолюсь.
І жаль мені, старому, стане
Твоєї Божої краси.
Де з нею дінешся єси?
Хто коло тебе в світі стане
Святим хранителем твоїм?
І хто заступить? Хто укриє
Од зла людського в час лихий?
Хто серце чистеє нагріє
Огнем любові, хто такий?
Ти сирота, нема нікого,
Опріче праведного Бога.
Молися ж, серце, помолюсь
І я з тобою. Щось пророче
Мені вже зазирає в очі,
І я вже Богу не молюсь,
Уже й на тебе не дивлюсь.
Мені приснилось: ти вже мати,
Не в аксамиті, не в палатах
Твоє голоднеє дитя...
І в’янеш ти, а дні летять,
Несуть все добре за собою,
Уже й надію понесли,
А ти осталась на землі
Одна-однісінька; з тобою
Єдинеє добро було —
Твоє дитя, поки росло,
В колодочки поки вбивалось,
Оперилось, і ти осталась
Стара і немощна. Людей,
Людей неприязних благаєш
І Христа ради простягаєш
Коло зачинених дверей
Старії руки.

Отак я іноді тобою,
Тобою, серце, молодою,
Старії очі веселю.
Дивлюся іноді, дивлюсь
На стан твій гнучий і за тебе
Тихенько Богу помолюсь.
Молися й ти, з святого неба
На тебе, серце, не зійшла
Твоя і доля і недоля.

                [Оренбург, 1850]