Пушкин и Петр. Участь героев

Бывают задачи, решение которых оказывается не по плечу даже гениям.
Попытка сочинения Пушкиным истории о Петре Великом начиналась со случайной прогулки в Царском селе.
По воспоминаниям Василия Комовского, опубликованным в «Историческом вестнике», никто иной, как государь поручил Пушкину написать историю Петра Великого, во время их встречи на прогулке. На предложенный императором вопрос: «Почему он не служит?», Пушкин ответил: «Я готов, но кроме литературной службы не знаю никакой. Тогда государь приказал ему сослужить службу по призванию — написать историю Петра Великого».
Факт такого поручения подтверждает сам Пушкин в письме к Плетневу от 22 июля 1831 года: «Кстати скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): Царь взял меня на службу, но не в канцелярскую или придворную, или военную — нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтобы я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: «Puisque іl est mari; et qu'il n'est pas riche, il faut faire aller sa marmite (пер. с фр. — Так как он женат и не богат, то нужно позаботиться, чтоб у него была каша в горшке). Ей богу, он очень со мною мил».
Чуть позднее, в письме Бенкендорфу, датированном концом июля 1831 года поэт напишет: «Болеe соответствовало бы моим занятиям и склонностям дозволение заняться историческими изысканиями в наших Государственных Архивах и библиотеках. Не смею и не желаю взять на себя звание историографа после незабвенного Карамзина; но могу со временем исполнить давнишнее мое желание написать историю Петра Великого и Eго наследников до Государя Петра III».
Не лишнем будет напомнить, что в именном, Его Императорского Величества указе, данном кабинету от 31 октября 1803 года, записано: «Известный писатель, Московского Университета почетный член, Николай Карамзин, изъявил нам желание посвятить труды свои сочинению полной Истории отечества нашего, то мы, желая ободрить его в столь похвальном предприятии, Всемилостивейше повелеваем производить ему, в качестве Историографа, по 2000 рублей ежегодного пенсиона, из кабинета нашего».
Сохранившиеся архивные документы того времени в отношении назначения Пушкина исповедуя сухой, деловитый, беспристрастный стиль, представляют читателю исчерпывающую картину этого назначения.
В Деле 1831 — 1837 годов за №27 «О допущении к занятиям в архивы Александра Пушкина для извлечения материалов по истории Петра Великого и к прочтению дела о пугачевском бунте, также о принятии того дела из бывшего Государственного Архива старых дел» находим запись о Высочайшем повелении определить в Государственную Коллегию Иностранных Дел «известного нашего поэта, Титулярного Советника Пушкина, с дозволением отыскивать в Архивах материалов для сочинения истории Императора Петра I»; и с назначением г. Пушкину жалованья».
Высочайшим указом от 6 декабря 1831 года Император пожаловал коллежского секретаря Александра Пушкина чином Титулярного советника с назначением жалованья 5000 рублей в год ввиду отсутствия в Министерстве вакантного штатного места.
Петр Плетнев в своих сочинениях вспоминает: «С 1831 года Пушкин избрал для себя великий труд, который требовал долговременного изучения предмета, множества предварительных занятий и гениального исполнения. Он приступил к сочинению истории Петра Великого... Преимущественно занимали его исторические разыскания. Он каждое утро отправлялся в какой-нибудь архив, выигрывая прогулку возвращением оттуда к позднему своему обеду. Далее летом, с дачи, он ходил пешком для продолжения своих занятий».
Понимая масштаб задачи, Пушкин стремился привлечь к архивным изысканиям помощников, в частности историка Михаила Погодина, которому 5 марта 1833 года сообщил (по секрету): «Наконец на масленице Царь заговорил как-то со мною о Петре I, и я тут же и представил ему, что трудиться мне одному над архивами невозможно, и что помощь просвещенного умного и деятельного ученого мне необходима. Государь спросил кого же мне надобно, и при вашем имени, было нахмурился — он смешивает вас с Полевым; извините великодушно; он литератор не весьма твердой хоть молодец, славный царь. Я кое-как успел вас отрекомендовать, а Д.Н. Блудов все поправил и объяснил, что между вами и Полевым общего только первый слог ваших фамилий — сему присовокупился и благосклонный отзыв Бенкендорфа. — Таким образом дело слажено; и архивы вам открыты, кроме тайного».
Весной 1834 года Пушкин приступил к сочинению Истории Петра Великого: «К Петру приступаю со страхом и трепетом, как вы (Погодину) к исторической кафедре. Вообще пишу много про себя, а печатаю по неволе и единственно для денег: охота являться перед публикою, которая нас не понимает, чтоб четыре дурака ругали вас потом шесть месяцев в своих журналах только что не по матерну».
С января 1835 года Пушкин был занят исключительно Петром, о чем сохранились его дневниковые записи.
В силу живости своей неудержимой натуры по первым же собранным архивным материалам Пушкин приступил к написанию текста — последовательному, в стиле Карамзина, повествованию о жизни и эпохе Петра I задолго до осмысления и критической разработки всех имеющихся исторических свидетельств. Но очень скоро Пушкин осознал свою ошибку, о чем свидетельствуют бесконечные следы его сомнений относительно достоверности источника или правильности трактовки событий в виде вопросительных знаков почти на каждой строке повествования. Как ни расстраивали такие сомнения целостность начатого труда, Пушкин продолжал его, откладывая серьезный анализ первоисточников до последующего времени, доведя таким образом повествование до 1689 года — года объявления Петра самодержцем. 11 июня 1834 года Пушкин напишет жене: «Петр 1-й идет; того и гляди напечатаю первый том к зиме», однако этим оптимистичным прогнозам сбыться не удалось.
Историограф Пушкин одержал верх над Пушкиным поэтом и литератором, потребовав радикального изменения принятого подхода к работе и фактически возвращения к началу — хронологическому подбору фактов, выписок из указов, документальных свидетельств. По замечанию Анненкова, эта система прослеживалась и поддерживалась Пушкиным в последующих пяти с половиною тетрадях до самого года смерти императора. Впервые напечатаны отрывки «Истории Петра I» в «Материалах для биографии А.С. Пушкина» Анненкова: в том числе из глав об основании Петербурга, о кончине Петра, и в дополнительном томе (1857) набросок первой главы, отрывочные заметки к «Истории» появились впервые в «Вестнике Европы» 1880 года.
«Недели за три до смерти историографа Пушкина, — вспоминал надворный советник Келлер, — был я по приглашению у него. Он много говорил со мной об истории Петра Великого. «Об этом государе, — сказал Пушкин, — можно написать более, чем об истории России вообще. Одно из затруднений составить историю его состоит в том, что многие писатели, не доброжелательствуя ему, представляют разные события в искаженном виде, другие с пристрастием осыпали похвалами всего его действия». Александр Сергеевич на вопрос мой: скоро ли будем иметь удовольствие прочесть произведение его о Петре, отвечал: «Я до сих пор ничего еще не написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам. Эта работа убийственная, если бы я наперед знал, я бы не взялся за нее».
Пушкин не был ослеплен или опьянен прекрасным, или ужасным, обликом Петра. Словами абсолютно трезвого ума говорил он о деяниях преобразователя России: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости; вторые — нередко жестокие — своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или, по крайней мере, для будущего; вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика».
«Мы не станем дерзко налагать ответственности на великого человека за реформу, исторически необходимую, но совершенную им по неверным понятиям об отношении нашем к Западу. — Напишет Юзефович. —  Мы не дерзнем даже осуждать в нем крутости мер, исходивших не из корыстных побуждений, a из глубокого убеждения во благе им совершаемого и в необходимости совершить в одну жизнь несокрушимую громаду. Но мы не будем и слепы к заблуждениям и ошибкам великого деятеля: сознав историческую необходимость реформы Петровой и признав неизбежность тех понятий, которые ею руководили, мы должны стараться, в интересах самого преобразователя, очищать его подвиги от тех плевел, которые, конечно, не входили в виды и расчеты его. Петр Великий, приняв нас за одно с остальной Европой, вместо того, чтобы посеять y нас семена просвещения, для возделывания их сообразно естественным свойствам нашей почвы, задумал вдруг пересадить к нам готовую образованность западноевропейских народов. Превращаясь в европейцев, мы, сами не подозревая того, переставали быть русскими».
Чем яснее восставала перед Пушкиным картина деятельности Петра, тем сильнее укреплялось его представление о гениальном императоре, как об олицетворении страшной бури, сметающей перед собой, без выбора и сожаления, все, что ни встречается на пути. Типу людей Александровской эпохи, каким несомненно был Пушкин, казалось тяжелым бременем даже и благодарность за великие отечественные подвиги, если они совершены с помощью крутых, и нравственно-оскорбительных мер. Еще менее расположен был Пушкин, по личному характеру своему, оправдывать реформы, которые шли наперекор некоторым существенным, народным особенностям и возмущался ими, когда они не оставляли в покое частного, безвредного убеждения, или грубо затрагивали наивные, простосердечные верования. Сквозь призму своего установившегося воззрения на Петра I Пушкин видел или думал, что видит двойное лицо — гениального создателя государства и старый восточный тип «бича Божия».
Рука Пушкина дрогнула... Великий поэт и историограф А.С. Пушкин так и умер, не отыскав способа примерить два совершенно противоположных требования (изобразить Петра согласно с своим пониманием его и не оскорбляя тех, кто ожидал безусловной «апофеозы преобразователя»).
 «Пушкин был, есть и будет единственным писателем, который мог своим божественным вдохновением проникнуть в гигантскую душу Петра, — уверенно оценивал творческие возможности Пушкина Александр Куприн в 1929 году в статье «Петр и Пушкин», — и понять, почувствовать ее сверхъестественные размеры. И в одном еще сходятся судьбы обоих великих людей, увы, уже после смерти. Память обоих загрязнена непроверенной клеветой. Участь героев».