Антология моих переводов с немецкого. Том 6

Алишер Киямов

АНТОЛОГИЯ МОИХ ПЕРЕВОДОВ С НЕМЕЦКОГО

Том 6



Содержание

Ойгэн Гомрингэр
Франц Мон
Христа Райниг
Гюнтэр Нээм
Хайн Хооп
Гюнтэр Грасс
Пэтэр Хаккс
Хэрта Крэфтнэр
Рихард Андэрс
Максимилиан Цандэр
Хайнэр Мюллэр
Пэтэр Рюумкорф
Гэрхард Рююм
Адольф Эндлэр
Андрэас Окопенко
Конни Ханнэс Майэр
Ханс Манц
Харальд Хартунг
Гюнтэр Хэрбургэр
Аннэмариэ  Цорнакк
Йургэн Бэккэр
Хорст Бингэль
Райнэр Кунце
Арнфрид Астэль
Райнэр Кирш
Сара Кирш
Христоф Мэккэль
Мадлен Флик
Фридрихь Карл Ваэхтэр
Курт Бартч
Робэрт Гэрнхардт
Ханнс Мэннингэр
Фритц (Вайглэ) Бэрнштайн
Христоф Дэршау
Розвита Цаунэр
Винфрид Крафт 
Пэтэр Шютт
Увэ Тимм
Ингэборг Хабэркорн
Рольф Дитэр Бринкманн
Илона Боддэн
Вольфганг Хильбиг
Карин Кивус
Хайнрихь фон Гульдэнфэльдт
Ротрауд Заркэр
Пэтэр Хандкэ
Йорг Буркхард
Франц Хохлер
Урсула Хаас
Вульф Гёбель
Вольф Вондрачек
Бэрнд Боомайэр
Фолькэр Кригэль
Матиас Шрайбэр
Фридрихь Христиан Дэлиус
Йутта Зауэр
Ульрихь Роски
Вольф Браннаски
Маркус Вэрнэр 
Маттиас Бэльтц
Ральф Тэниор
Пэтэр Майвальд
Манфрэд Ах
Урсула Крэхэль
Томас Розэнлёхэр
Эрнст Кааль
Барбара Цайцингэр
Диттмар Вэрнэр
Йорг Нойгэбауэр
Манфрэд Дайкс
Дэтлэв Майэр
Карлхайнц Барвассэр
Пэтэр Брамбринг
Мартин Ауэр 
Харальд Штрэтц
Ханс-Ульрих Трайхэль
Розэмари Краузэ
Биргит Рабиш
Тэо Кёппэн
Курт  Дравэрт
Клаудиа Димар
Мартина Бикк
Томас Пигор
Томас Гзэлла
Фанни ван Даннэн
Макс Гольдт
Барбара М. Клоос
Чарли Хэррманн
Доротээ Кунц-Фишэр
Хайкэ Бёнинг
Ахим Хёё
Кляус Штиглитц
Михаэла Хампала
Виглаф Дростэ
Дурс Грюнбайн
Габриэлэ Нутц
Ханс-Йургэн Хильбиг
Рэнэ Обэрхольцэр
Анэттэ Вэльп
Мартин Бэтц
Симон Боровиак
Доминик Домбровски
Йургэн Флэнкэр
Армин  Штайгэнбэргэр
Эрик Гибэль
Мартина Вэбэр
Майк Липпэрт
Танья  Леонхардт
Андрэас Хутт
Ондинэ Дитц
Ута Хэрдэмэртэн
Алэкс Дрэппэк
Пэтэр Капп
Христоф В. Бауэр
Олаф Шванкэ
Карин Фэлльнэр
Христинэ Каппэ
Зункэ Кёлэр
Эрнэсто Кастилло
Наталия Карвахаль
Анна Хоффманн
Маркус Брайдэних
Андрэа Хойзэр
Краусс
Магдалена Йагэлке
Хэрбэрт Хиндрингэр
Сабина Наэф
Тобиас Фальбэрг
Свэн Фридэл
Бэнйамин Маакк
Христоф Вэнцэль
Филипп Гюнцэль
Йоханнэс Витэк
Данило Поккрандт
Пауль-Хэнри Кэмпбэлл
Саша Кокот
Нора Гомрингэр


-------------------------



Ойгэн Гомрингэр
(1925)

весна

весна
всегда вновь удаётся
всегда вновь добирается
всегда вновь подгоняется
всегда вновь манится
всегда вновь касается
всегда вновь обольщается
всегда вновь пишется
лето
всегда вновь останавливается
всегда вновь смотрится
всегда вновь доверяется
всегда вновь берётся
всегда вновь чувствуется
осень
всегда вновь дозревается
всегда вновь наполняется
всегда вновь простирается
зима
всегда вновь уравнивается
весна
всегда вновь удаётся




по-христиански

всюду пальцами крест
всюду пальцами крест

ветви зелены окрест
ветви зелены окрест

эй за стол постный рот
эй за стол постный рот

эта рыба живёт
эта рыба живёт

в воды с дымом ты вхож
в воды с дымом ты вхож

ну а веришь ли тож
ну а веришь ли тож

чтобы был оборот
чтобы был оборот

что за что воздаёт
что за что воздаёт

всюду пальцами крест
всюду пальцами крест

ветви зелены окрест
ветви зелены окрест

эй за стол постный рот
эй за стол постный рот

эта рыба живёт
эта рыба живёт




грамматическая конфессия

при том быть содеять
при том быть
при том был
был при том
были при том быв

содеять
содеяли
содеют
содеевали

при том быть содеять
при том был содеял
были при том содеяли
были при том быв содеевали

станут при том быть
станут содеевать
станут при том быв быть
станут содеяв иметь




3 вариации к «нет ошибки в системе»

1

нет ошибки в системе
нет шоибки в системе
нет шиобки в системе
нет шибоки в системе
нет шибкои в системе
нет шибкио в системе
нет шибкив о системе
нет шибкив о системе
нет шибкив с оистеме
нет шибкив с иостеме
нет шибкив с исотеме
нет шибкив с истоеме
нет шибкив с истеоме
нет шибкив с истемое
нет шибкив с истемео
оет ншибки в системе
еот ншибки в системе
ето ншибки в системе
нет ошибки в системе

2

нет ошибки в системе
нет ошибки вт сисеме
нет ошибки тв сисеме
нет ошибки тв сисеме
нет ошибки вт сисеме
нет ошибки вт сисеме

3

нет системе в ошибки
нет системе ви ошибк
нетки ошиб в системе
нев т системеошибки
сет нистеме в ошибки
ет ошибнки в системе
сет е нобе ик в шиист
ет симеошибки в сент
нет сиемет вс ошибки
сеи оести нбет и мвш




ветр

              в   в   
           р    е
       т     т     т
   е      р     е    р
в            в





кругло

кругло
начинает кругло

круглится велико
круглится наружу
круглится внутрь
искругляется

изменяется

круглится заново
круглится наружу
круглится внутрь
круглится всем

завершается
кругло




летит

летит
            струит навстречу
летит
            ширит себя
летит
            охватывает
летит
            истончается
летит
            растворяется
летит





молчать

молчать молчать молчать
молчать молчать молчать
молчать                молчать
молчать молчать молчать
молчать молчать молчать





слова и тени

слова и тени
тени станут словами

слова есть игры
игры станут словами

тени ль слова
станут слова играми

игры ль слова
станут слова тенями

слова ль тени
станут игры словами

слова ль игры
станут тени словами




эта чёрная тайна

эта чёрная тайна
есть            здесь
здесь            есть
эта чёрная тайна




солнце муж

солнце муж
луна    жена

солнце жена
луна     муж

солнце  луна
муж      жена

ребёнок





по-ирландски

зеленей и
овец
овец и
коров
коров и
зеленей
зеленей и
коров
коров и
овец
овец и
зеленей
всё ясней
видней



равномерно

равномерно равно равномерно неравно неравномерно
равно неравномерно неравно равномерно
равно
равномерно неравно неравномерно равно
неравномерно неравно равномерно равно равномерно




не знать где

не знать где
не знать что
не знать зачем
не знать как

не знать как где что
не знать как где зачем
не знать как зачем что

не знать где что зачем как
не знать где зачем как что
не знать где как что зачем

не знать что где зачем как
не знать что зачем как где
не знать что как где зачем

не знать как где что зачем
не знать как что зачем где
не знать как зачем где что

не знать
не знать
не знать
не знать




Аллеи

Аллеи и Цветы
Цветы
Цветы и Женщины
Аллеи
Аллеи и Женщины
Аллеи и Цветы и Женщины и
некий Их Почитатель





энтропия прекрасна

энтропия прекрасна
что противоположно то прекрасно

производительность прекрасна
переменчивость прекрасна
бытие прекрасно
порядок прекрасен

что противоположно то прекрасно

материя прекрасна
энергия прекрасна
ботаника прекрасна
санскрит прекрасен

что противоположно то прекрасно

прощает прекрасно
заблуждение прекрасно
значение прекрасно
правда прекрасна

что противоположно то прекрасно
энтропия прекрасна




Франц Мон
(1926)

до всех вещей

кто на то
ты
я, чего я
я был уже
я тоже
когда же
сразу после тебя
соврал. так как я также ещё не был
но я. да я же точно твою шею видел
и как выглядела она
зелена
верно
итак, кто на то
спрашивает кто
я имею уже
и получил ты какой-то ответ
по недосмотру 




в хвост укушен

кто сначала смеётся смеётся сначала ешё
кто вдвоём смеётся смеётся два раза
кто сразу смеётся смеётся вдвойне
кто сначала придёт мелет в наилучшем
кто вдвоём придёт видит вдвойне
кто не придёт смеётся в конце ещё
кто напоследок придёт кусает собак тех




одна точка

одна точка
обосновывается в своей поверхности
без умысла
достичь зенита
но с нежным влечением
против той оси одной точки с запятой
что из своего подвешенного положения раскачаться
и как одна лодка качели
в то небо взойти могла бы
до того как в кульминационном пункте
в какой-то момент встанет тихо как восклицательный знак
если также только в прохождении мимо
и без надежды
тогда вновь здесь отдохнуть




шахматообедостол

рифмуй себя или я сожру тебя
самоедство делает жир
тогда разведи наконец эти зубы
сразу и сразу охотно воодушевиться
и куда мне тот суп
всё равно в нём ни волоса больше
я вижу ещё один
один волос не делает ещё никакого супа
тогда причешим мы нас ещё быстро перед едой
и кто готовит
голод
тот гурман? тот блюёт, но не готовит
мы дадим ему с нами поесть. ты увидишь, как он шпуртует
но у меня нет ни следа от голода
это ничего не меняет, я съем тебя с




независтливое объезжание

как тот понедельник был та дыра
как тот вторник был та щель
как та среда была тот горб
как тот гром был та губочка
как та пятница была тот барашек
как та суббота была та прямая кишка
как то воскресенье было мадонна
как тот понедельник был проклят




эти все

мёртвые не оставят меня в покое.
они кричат. они играют
в настольный тенис по большому отдалению.
чтоб взять дыхание они горбятся
при ударе. как дети
платят они ту половину если они наружу
идут или если они вовнутрь войдут.
гамлет никто из них.
но он слушает их. гамлет
их большой промах.
намного лучше когда его покажут они тебе
их спиною если шарик от-
бит и они языком рот
перекроют чтоб его получить.
троцкий им ближе так как он
молчит как мопед колёсами
вверх.
он кажет им как попробовать смелость
в том как он перед домом
всходит уходит
на том ангеле из уксуса сосёт.
троцкий их случай без
воскрешенья без парапета без конспекта.



Христа Райниг
(1926 — 2008)

Антиантропофагия

Что же каннибал меж нами
Редкая сегодня тварь?
Вы себя спросите сами,
Зря на ближнего, как встарь:
Сможете ли рвать клыками
вы его, вернувшись вспять,
впомня жизнь его с делами,
без того чтоб не блевать?



Гюнтэр Нээм
(1926 — 2009) 

Предупреждение для Ивонн

Вот, Ивонн,  Ксавьэр из срезов:
Роя тип, кто шармом яр,
Всадник резвых полонезов
На девиц страстей пожар,
Шик — гон сердца, вкус — огонь,
Авантюр крокет лишь тронь!




Ностальгия по рельсам

Сейчас в общественных кругах и выше
словечко «Пуфф*» звучит всё тише,
поскольку смысл любому в них знаком:
любовный пыл и все любовные пороки
приобрести там можно без мороки,
раз к ним желанием влеком.

А будет это слово сказано два раза —
пред нами рельсы из старинного показа
откроются у придорожных роз,
и вот клубах над ними дыма,
чья лента всеми так ценима,
пыхтит: «Пуфф-Пуфф» нам паровоз.

И, даже если языка всё ж скудно знанье,
созреет медленно всё ж пониманье:
Нас радуя, столь личен «Пуфф» два раза,
а «Пуфф» один раз — неприличен для рассказа.

*Puff — название небольшого борделя.




ДэрвИш и храм муз

Так ничего и не принёс, кружа, тебе дэрвИш.
Там снизу храм муз только мнишь.

Лос Анджелес
 
Чудовище, кем славно озеро Лох-Несс,
тут снова, о Лос Анджелес.

Бульвар

Лишь только в гипсе понял то дояр,
что та корова и была бульвар.



Хайн Хооп
(1927 — 1986)


*   *   *

Как подлодку трахнет кит —
вся команда, точно мышь,
так как всё дрожит, трещит.
Ну да что нам — трахай лишь.



Гюнтэр Грасс
(1927 — 2015) 

Нормандия

Бункерам на берегу
их не  сбросить бетон.
Порой придёт полумёртв генерал
и гладит на них амбразуры.

Или туристы живут
ради пяти мучений минут —
ветер, песок, бумага с мочой:
Всегда есть Вторжение.




Морской бой

Авианосец американцев
и готический собор
посреди Тихого океана
тонут
напротив друг друга.
До Конца
играл на органе юный викарий.
Теперь висят самолёты и ангелы в воздухе
и приземлиться не могут.




Пэтэр Хаккс
(1928 — 2006)

Старая Шаритэ

Сестёр так много — никогда, как в осень ту.
Я вне опасности, на койке, где борюсь с зевотой.
Кусочек карпии приделан к животу.
Врач о болезнях говорит с большой охотой.

Мне виден Запад из высокого окна,
С Востока, сверху, хоть в окне он всё же уже.
Из повседневности остатка, чья вина ясна,
Я вижу тот, где было бы мне хуже.

Деревья голы в солнце ноября,
Они такие ж тут как там, в такую же погоду.
И ни спасти, ни омрачить нельзя природу.
Нет дела чайкам до Стены — сидят, кружАт, паря.
Сова алеет в дымке, не издав ни вскрика.
То на столпе победы Ника.



Хэрта Крэфтнэр
(1928 — 1951)


Пьяная ночь

Вкус, что в одиннадцать, что в три,
                имеет тот же джин –
лишь содовая к трем уже не так клокочет.
Всего за дряхлый талер – за один,
бери меня, несчастную, кто хочет!
Ах, мой жених, ах, мой жених!
Был ворон, из семи других,
он клювом сердце до глубин
хотел ласкать мне, пылкий –
уж полночь било на часах,
у дома крикнул он, но ах!..
его какой-то господин
проткнул впотьмах 
серебряною вилкой.
Ах, мой жених, ах, мой жених
был ворон, а не кочет!
Теперь – всего за талер – за один,
бери меня, несчастную, кто хочет!...
Но сердце так уже не смог
другой ласкать, ах, мой дружок,
как ворон с пылкой страстью,
чтоб таяло как лёд в огне,
да при такой ещё цене!
к тому ж друзья мои в вине
топят его к несчастью...
О, обещайте же бокал шартреза мне,
в котором поплыву я как желток!



*   *   *

« Анна, –  промолвил муж, –
теперь уж и я поеду. В спальном вагоне...
Хоть раз мне хотелось всегда
попутешествовать в спальном,
хотелось всегда и всегда
мне слишком дорого было.
Анна? Иль за меня ты не рада?
Это такой длинный поезд.
А ну, если сможешь – попробуй
сосчитать все вагоны?»
И он указал рукою,
приподнятой над постелью,
на ряд закатанных банок,
расставленных на комоде,
что для клетушек обычно.
В них стыли в густом сиропе
за пыльным стеклом абрикосы,
и жёлтые груши без кожи
меж алых, мясистых  вишен,
а нежная персиков мякоть
светилась зеленовато –
с едва розоватым оттенком.
« Прекрасный, прекрасный поезд!..
Чего же ты плачешь, Анна?
Ведь это поистине счастье –
вот так вот поехать.
Билет был, конечно, дорог,
а мне ни за что достался.»
И вишни, и груши в сиропе,
и сочные абрикосы
стали шипеть и дымиться,
и отправились в вечность.



Родители осенью

Затем наступила осень,
и на подоконнике в клетке
моей маленькой птичке
больше не нравилось петь.
И от этого, верно,
всегда так беспокойны
мёртвые в эту пору,
и в синем вязаном шарфе,
(о коем мать говорит,
что он забыл его где-то
в день моего рожденья –
наверно, оставил в вагоне) –
меня навестить приходит
вечерами отец.
Но каждый ноябрь мама
сама дарит кому-то
одну из белых рубашек,
принадлежащих отцу.
И в то же самое время,
когда мертвецы шевельнутся
в гробах, чтоб перевернуться,
юные жёны просят
зачать ребёнка мужей.




Дом в октябре

В свежепобеленном доме запах извёстки и глины,
запах сушёных грибов в тусклом, рассеянном свете
(низки висят на чердачном окне) напоминает о лете,
пахнут мышами, побитые молью, синего цвета гардины.   


Зыбкий, как пар, ангел снится ещё,
                что холодными бродит сенями –
нерождённого своего вспоминает хозяин дома ребёнка.
С образа, полные влаги, смотрят глаза телёнка
и иногда под напевы ветра слёзы льют вечерами.



Кто верит ещё...

Кто верит ещё,
что там,
в мире ином,
нас ждут рощи кораллов
и птицы, с тайною песнопений,
которые по временам
опускают клюв
в розоватую воду, чтоб нас,
возможно, вернуть
к запахам, что отдают
раздробленным миндалём
и кореньями редких,
истолчённых в ступке растений?
Ах, всё проще –
смерть будет пахнуть
майораном и перцем
из глотки
торговца из лавки,
где она до того застряла
серебристым хвостом селёдки.



*   *   *

Путь к тебе лежит через море,
так как море всегда
простирается перед любовью,
и на море всегда – только шторм.
И всё ещё длятся
времена античных героев...
Мой корабль в пути уже годы.
Острова проплывают мимо,
озарены луною,
песчаные побережья – пусты и печальны.
Загорелый мужчина с мола
подаёт флажками сигналы.
Флейты, змеи, вино в тавернах
и ветер
с запахом рыбы,
с криками альбатросов, ветер
с гарью чужих причалов.
Волны и ветер,
бьющие с силой,
но кормчий
немой китаец.
Как бы я тебя ни любила,
нас всегда разделяет море.
Помнишь ли,
что во времена античных героев
вновь и  вновь огонь в маяке
потушен? И ветра божества
надувают всегда только медленно парус.



Лицо умершего отца

Лицо умершего отца,
что с моим так схоже,
всплывает в кладбищенских деревах,
в их купах, то здесь, то там.
Но вскоре сорвет-унесёт
пряди его волос
октябрьский ветер,
пожелтелою, сохлой листвой
упадут его щеки на землю,
и птички
с алыми пёрышками в хвостах
станут клевать глаза его, что блестят,
как плоды, которые тронуты ржою.
И тогда мой отец умрёт снова.



Рихард Андэрс
(1928 — 2012) 

Кошка Михаэля Хамбургэра

                Для Аннэ Бересфорд

Эта кошка на грушевом дереве,
за этим окном
с отражённым в нём
красным плафоном
у черноты вечера,
бело вытянувшись,
охотно запрыгнула бы
ко мне в дом, но
различает — это стекло.

На столе эти четыре ХёльдерлИна
увесистых дополненных тома,
этот бокал с вином из апельсинов,
сделанным Йаной самой,
не различает, но
возражение тут
прозрачности с твёрдостью всё же
её для минут остановило,
пока
прыжок в темноту
его понимание собой ни понесёт




Максимилиан Цандэр
(1929)

Дистанции

А вчера я четырнадцать миллиардов
лет после изначального взрыва

у моего парикмахера приятные руки
уже в шевелюре и ужасающе сверху

мирового пространства Hubble-телескоп
в поиске чёрных дыр

в то время как меня здесь снизу уже простейший
трюк приводит в смущеннье с которым тут зеркала

удвоенье 5-ти в ряд подключённых
клиентов всегда создают —



Хайнэр Мюллэр
(1929 — 1995)

Фильм

По прошествии 45 лет после Великой
Революции вижу я на экране
В новом фильме из Советской страны
                превращение
Одного медлительного кельнера
                в бегуна в ресторане
По причине ложного сообщения,
                что сто первый
Ждущий гость лауреатом Госпремии
                мог бы быть.
Немногие различно одетые зрители
В угловом кинотеатре,
                в разделённой столице
Моего разделённого Отечества осмеивают
Повседневный процесс на экране
Более чем повседневно.
                Почему так люди смеются.
Не достаточно, о, чтоб восславить
                Медлительность
Боле не изгоняемых!
                Прекрасную Недружелюбность
к улыбке больше уже
                от рождения не принуждаемых!




Пэтэр Рюумкорф
(1929 — 2008)

Что прочно?

Лопатой яму ль рыть, белить ли стену дома,
згрыз кукурузу и вино допито мной —
О тупость лета под разгрузку брёвен грома,
коль вислоухого в порывах обжигает зной.

Ну ладно, я его дыханьем нанят тут до срока —
как углей в красном тёрне вновь он раздувает жар —
из старых лёгких в сторону востока
во вздохах поставлять чтоб мой угар...

Желточноглазка, о, под ветром с шуткой свиток,
что прочно тут, где от секунд лишь шлак и чад?
Ещё я напеваю рифму на «твой зад»
и ощущаю под ширинкою избыток.
Приди ж на брызг огнем, на пламезолотник!
В эфире влага, радостно коверкая язык.




Гэрхард Рююм
(1930)

сонет

первая строфа первая строка
первая строфа вторая строка
первая строфа третья строка
первая строфа четвёртая строка

вторая строфа первая строка
вторая строфа вторая строка
вторая строфа третья строка
вторая строфа четвёртая строка

третья строфа первая строка
третья строфа вторая строка
третья строфа третья строка

четвёртая строфа первая строка
четвёртая строфа вторая строка
четвёртая строфа третья строка




несравнимые братья

каин в замке жил уже,
авель в подвальном этаже.
каин  был авто влеком,
авель бегал босиком.
каин бдеть был ночь не прочь,
авель был до дня охоч.
каин спал среди сестёр,
авель от вчера с тех пор.
каин к зайцу ел халву,
авель лишь жевал траву.
каин пиво пил с вином,
авель лужи под окном.
каин дым тянул сигар,
авель воз пуская пар,
каин нюхал кокаин,
авель лишь коровий блин.
каин знал как вызвать смех,
авель плакал больше всех.
каин старцем стал седым,
авель помер молодым. 





вариация на известную тему

от десяти отпало прочь одно
от девяти останется ещё лишь восемь
от восьми ещё лишь семь
от семи ещё лишь шесть
от шести ещё лишь пять
от пяти ещё лишь четыре
от четвёрок, да ты угадаешь, ещё лишь три
также они уменьшатся ещё
тут стало из остатка двоек мигом
обе
и в каждой из обеих страх
в конце концов одной быть
поскольку это кажется неотвратимо
но также стало бы конечно не долго длиться




ночной гимн

о возьми меня на матрас
на лён простыни на подушки
под одеяло
моя кровать
о возьми же меня
возьми меня на
устал я
и буду меня без сна на тебе
в тебе валять
кровать о кровать
та что меня окроватишь
чтоб меня по меньшей мере в покое оставить
я вползаю в тебя
как в плоть матери
когда она ещё жила
и я почти ещё в ней был
земля не замена тебе
о мать
не замена тебе
о кровать
да я обращаюсь к тебе
как была б ты одним ты
то ты что меня кроватит
укрывает чтобы прикрыть
принимает
где-то должен же я быть
у тебя тепло
по меньшей мере
и как обволакивающая
ты близка мне достаточно
как другие тоже
делаю я тебя
моей спутницей жизни
ах не будь столь третьего пола
погружаясь в тебя
возвожу я тебя  в чин
сладчайшей женственности
о кровать
кроватежена
вознагради ж меня за то
забывчивостью
сна
бессознательности




знаки исповедания

я верую в одного тельца
я верую также в двух тельцов
я верую, что всякий телец имеет мозг
я убеждён, что тельцы забиваться могут
я верую в одну куру
я верую также в двух кур
я верую, что всякая кура из одного
 яйца вылупившаяся
я верю твёрдо, что куры яйца кладут
я верую также, что одна курица два яйца
  снести может
я убеждён, что имеется одна луковица
я верую, что одну луковицу делить можно
я держу это за возможное, что при этом
  плакать надо
я верую в сию корову
я верую, что корова молоко имеет
я верю твёрдо, что она доиться может
я убеждён, что через взбитие масло
  выигрывается
я верую в то время при этом
я верую во множество от 3дкг масла
я верую, что два черепа расщепляются и
  у них мозг удалить можно
я верую, что мозги моют, оттягивают и
 крючкуют, да крючкуют
я верую в рождение огня и то торопливое
  пламя, что согревает 
я верую в плиту, как место рождения огня,
 и в сковороду, которую пламя согревает и
раскаляет
я убеждён что то масло на ней течёт и
  луковица в жидкое масло набегает
я твёрдо верю, что половину луковицы до того
 на ещё  более мелкие куски поделить  было
 бы можно
это меня бы удивило, если б ни к этому дан
  был мозг бы и
это бы меня удивило, если б то при том не
  прожарилось
я верую, что себя надо всем оба яйца разбить
  допустят
я верую также, что сковороду с огня брать
можно, если  яйца полузастывшие   
я верую углублённо, что целое зелёным лучком
  присыпать его нарезав можно, поскольку
я верю твёрдо, что это зелёный лучок даст сделать
я убежден, что вами блюдо получено будет




витание

если  тело немного легче будет
если тело легче будет
если тело может лёгким будет
если тело на много легче будет
если тело лёгким будет
если тело лёгким будет
если плоть лёгкой будет, светить
если плоть лёгкой будет, легкой совсем
если плоть лёгкой будет и свет
если плоть свет будет свет совсем
если плоть свет будет в свет
если в плоти свет будет плоть
если в плоти свет будет плоть и легка
если в плоти свет будет плоть и светить в свете
если в плоти свет будет плоть, светясь в свете
если в плоти свет будет плоть, свет в свете
если в плоти свет будет плоть и легка в свете
как в плоти свет есть свет в свет
как плоть в свете есть свет в свет
как свет в свете есть свет в свет
свет в свет в свет в свет
свет свет
лёгок
свет





*  *  *

янв
февр
март
апрель
делают чего не чаял человек досель
март апрель
выцвели ужель
июнь июль
уже расплылись
лились лились
но человек имеет ноги
и так приходит август тоже
(об этом вскоре я не ведал больше)
сентябрь
октябрь
ноябрь
и тот в конце декабрь
абрь абрь




тихо

тихо
кто-то ищет меня
тихо
           кто ищет меня
тихо
                ищет меня
тихо
                я




то зеленеет

то зеленеет
зелень
зелена
так зелено

что зеленеют все
всё зеленее
зеленеют

о зеленейте
но не больше




звуковое стихотворение

б
б        г
б     д
ббг   ббгд
ббк
ббкт ббкт
ббкт ббкт ббкт ббкт
ббктп ббктп ббктп ббктп ббктп
ббкт'п
ббктгд'п ббктгд'п   
ббктггдп ббктггдп ббктггдп ббктггдп
ббктггддп ббктггддп ббктггддп ббктггддп ббктггддп ббктггддп
                ббктггддп ббктггддп ббктггддп ббктггддп
бкт гдп, бкт гдп, бктгдп бктгдп бктгдп бктгдп
ктп ктп ктп ктп ктп ктп тп' пт'тп'пт'тп' пт тптптптттт
ктааааааааааооооуугудубуп  будугутуп
ббдугуп
бугуп
бп




что же со мною не так

что же со мною не так
всё наперекосяк
только обтявкал щенок
следом уж чей-то пинок
как на руках моих грязь
пялится фрау озлясь
что же со мною не так
всё наперекосяк
только задел палый лист
дождь к нему мерзко-льдист
осени даром мне день
с шляпой мозги набекрень
что же со мною не так
всё наперекосяк
как загаженный дом
а перед ним лёд с дерьмом
падаю прям на него
и опять пальца нет одного
что же со мною не так
всё наперекосяк
я считаю имея в виду
но восьмёрки мне на беду
кровь сплюну как ем
нехорошо мне совсем
что же с мною не так
всё наперекосяк
я какой-то волной
с места смыт в край иной
вжавшись в скамью стыл
отшумев как болен бы был
что-то со мною не так
всё наперекосяк
как нависну над чем
сам не знаю зачем
сам не знаю где я
и в чём сущность моя
что же со мною не так
всё наперекосяк
пара стоит предо мной
фрау и волос её ледяной
и подле льдист
с дождём лист
дождя свист
за этим в дом
ввалюсь с трудом
ряхою дик
под воротник
пальцы во рту
лай собак в темноту
волосы струями вод
года исход
из года в год



общество

зальвевший лев
тигреющий тигр
и овечная овца
обомлев
у одной из дорог
разглядывали лишь себя
с любопытством
как долго это каждый вынести б смог




считалочка к несчастью

раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
пальцев ног
нет опять





недобрая рифма подсчёта

в полвторого
было уже три
в полвосьмого
была ещё ночь
от пяти до четырёх
был кто-то внутри
чуть позже десяти
совершилось почти




Балладеска

«спасайся кто может!» такой
строфа начиналась строкой.
и лошадь, и всадник бегут,
что дальше теперь будет тут?
лишь сцена пустая видней,
ведь нет никого уж на ней.
и песня закончится так,
раз больше не будет атак.




собственное

на том столе
какая-то серая скатерть
на ней одна открытая пачка сигарет
глянцевеющая желть изорванная синь
подле одна наполовину полная бутыль местного вишнёвого рома
  (австрийский производитель)
перед ней пишущая машинка с моими пальцами
слева рядом одна шариковая ручка
одна тетрадь для заметок (оранжевых цветов)
под ней один белый лист бумаги с одним стихотворением
  название февраль
подле (уже на краю этого стола) одна ненужная папка
она закрыта (но я знаю что она содержит)
и если я не печатаю моя правая рука
на этом канте этого стола
моё лицо порхает ещё высоко над этим
это один час обеда
эта картина этого стола переменится вскоре
к п станут
наши лица напротив друг друга быть
тот рот открывать и закрывать
те руки вилками и ножами двигать
наши глаза туда и снова встречаться
так рискнул бы я немного попрогнозировать  для той следующей
четверти часа
и завершить
тем взглядом
на ту дверь




Адольф Эндлэр
(1930)

Неудобный

Хоть, наконец-то, из страны его бы кто унёс —
Свинья, на каждый тут ответ находит он вопрос.




Андрэас Окопенко
(1930) 


Ночная сцена

Возьмём такси?
Нет, так неси.

Хвастун

Едва коснусь я своего члена-ловеласа,
Создателя афишной тумбы вспомню вновь Литфасса.



Конни Ханнэс Майэр
(1931)

ноябрь II

ноябрь
девочки синие тени
на веки кладут и выпячивая играют
своей грудью
одинокие собираются в театрах  подвалов
спектакль провести не удасться
всем вокруг будет об этом объявлено
и непримиримо влюбленные мальчики
начнут кусать себе локти
затем те кто купили билеты согнут свои спины
и расстегнут ремни на туфлях
очень опасливо
молитвенно
по переулкам люди станут показывать на луну
так как большие грядут перемены
евреи об этом знают уже и прервут
колокола свой звон 
много стягов падёт с флагштоков и даже
тюльпаны вспомнят свои ночи в голландии
теперь будут флейты разломаны и хлеба
перед людьми раскиданы
можно будет увидеть как на глазах
станут темны дворы




о сне

ты пришёл ко мне полная рос ладонь
и откинул вуаль мою что была темна
на волосы и на шею мою сверху взглянул
и забрал меня в глубь своего сна
там мы цвели вместе как чёрная бузина
на красной ветви но обломили нас дети оттуда
вот так мы и стали указующим тихо перстом   
ангела смерти за маленькое чудо



Ханс Манц
(1931 - 2016)


День ноября

Туман,
всё поглотив:
каждый дом, каждое дерево, каждый куст.
Голос ребёнка с балкона, похоже:
«Один,
у меня, наконец, на свете никого нет!»
И из тумана в ответ:
«У меня тоже!»   




Вторая юность

Тучная корова
резво над лугами
достаёт до неба
задними ногами
и фырчит так звонко,
как за нею б гонка,
научилась прыти,
видно, от телёнка!



Харальд Хартунг
(1932)


*   *   *

Как неудовлетворённость  до
любви или как та что при
открытьи рта когда
не знаешь для чего уж говорить

но надо договаривать всегда
не то сказать. После любви
опустошённость та прекрасна:
молчишь поскольку есть в тебе слова.



Гюнтэр Хэрбургэр
(1932 — 2018)

Супружеское

Мы так любили,
что трава под нами загоралась,
но пыл нам не вредил,
так были мы самозабвенны.

Мы так преследовали нас,
что добирались до спинного мозга,
но раны закрывались снова,
и кровь из них уже не шла.

С тех пор как мы объединились,
чтоб старость коротать нам вместе,
любовь сменила осторожность,

и кровь, порой теперь что из разрывов
сочится, с каждой каплей боль приносит,
что так с ожогом схожа от расплавленного воска.




Аннэмариэ  Цорнакк
(1932)

*   *   *

две негритянки в
европейской одежде

шатаясь

одна под руку с другой
в старой хамбурга части
пели

об одном боге речном



Йургэн Бэккэр
(1932)

В тени высоток

Люди снизу имеют худший приём
телесигнала. Их дети: поменьше
стреляют весь день, а большие
с их колесами добиваются большего.

Люди снизу живут вблизи
от лугов, что пустыми бутылочками,
и упаковками, и окурками
усыпаны и какашками псов.

Люди снизу имеют меньше неба
но и платят меньше квартплату,
копят на сборный дом на земле,
где автобан поближе,
электростанции и отстойники строятся,
и имеется чёткий приём телесигнала. 




Хорст Бингэль
(1933 —  2008)   

Флагострана

Ты должен тихо
держать, сунь в руку
тот белый флаг.
Они ткут на флаги
цветные и белые
белые и цветные
тут ткут на стяги
в этой стране.
Поэтому не
стоит флагштоки
ломать, они тебе
пригодятся опять,
так как тут ткут
на флаги такие
цветные ткут тут
в этой стране.



Райнэр Кунце
(1933)

Дюссельдорфец Impromptu

Небо натянуто на землю
как деньги деньги

Деревья  из
стекла и стали, по утрам
полны пыланьем фруктов

Каждый
другому
локтем



Комнатный громкоговоритель

Затем те
двенадцать лет
не должен я публиковать
говорит мужчина по радио

Я думаю о Х
и начинаю считать




Вольф Бирманн поёт

В комнате скрип трамвая
с пластинки скрипит Бирманна он
кто когда записывал этот шансон
не имел студии

Он поёт о великой нужде Барлаха
что нас всех очень трогает но
каждый зная что это запрещено
слушает в комнате скрип трамвая



Ноктюрн

Сон ты не придёшь

У тебя
тоже страх

В моих мыслях ты углядишь
твоего убийцы
мечты



Арнфрид Астэль
(1933 — 2018)

*   *   *

Сделай раз жопе ясно
что она жопа.
До последнего пука
будет то отрицать.




Хёльдэрлин

Я слышал люди
о Хёльдэрлине
говорили, с ним
кто не говорили.
С ними говорить
я не хочу совсем.




«Живущему Духу»

Старые эпитафии
в Хайдэльбэрге ища,
нашёл я эту надпись
на портале нашего
нового университета



Зелёные насаждения

Те пережившие
строят планы для Земли.
Они в заботе
как приукрасить
прошлую б могли.



Райнэр Кирш
(1934 — 2015)

Сонет

Когда седьмой пробило утром час,
Проснулись мы и так бледны в её кровати,
Тут я спросил: в достатке поимел её ль я, кстати.
Она сказала: нет. И как я видел — без прикрас

Добавив: никогда. Да и Седьмой бы раз
(Не буду врать — пять раз, что для неё неплохо тоже.)
Ничто, когда  закончен, так как он, похоже,
Не ярче чем воспоминанье. Но что это за приказ:

Намажь мне этим красным снова рот,
И Дня Звезду (она так солнце называла)
Не оставляй на животе одну без покрывала,
Раз выкуренный дым уже замёрз — так вот:

Что мы не дым докажем!.. Снова на качели!..
И это брало так меня. Губами, столь умелыми в постели. 



Сара Кирш
(1935 — 2013)

Шагал в Витебске

Ещё горели керосиновые лампы а в ночи
рабочие вздымали накрахмаленные флаги
и в стойке на руке стыл на столе на сквозняке
мужчина с бородою Ленина и шапкой

Стакан слетает, подтекает, немолодой еврей
схож с Ильичом в его последний год
ребёнка держит на коленях в красных полотенцах
В воздухе звери больше не живут

Горят девять свечей и замков нежно
торгаш берёт мешок, одет в зелёное пальто
он вспрыгивает на корабль, дабы покинуть местность

Матросов батальоны ружьями трясут
готовит свой мольберт художник
чтоб нам удавшееся предъявить сверженье 


В Кремле ещё свет

Ленина белая кошка то
Кто патрулирует каждую ночь
Её серьёзные зелёные глаза
Точками точно смотрят из окна

И если впереди посты стоят
Она защипывает щели глаз
И лишь серпохвостом рулит
Сквозь сапоги наверняка

Когда ж курантов бой ей говорит что день
Она в библиотеку держит путь
И не даёт себе чихать
Сев на любимую из книг

И тут припомнятся ей времена
Как след её собственных лап
Когда Сам тих но строг за то её увещевал
И новую страницу начинал



 Я

Концы моих волос плавают в красном вине, а сердце
Выпрыгнуло яйцом из кипящей воды внезапно
И упало, подпрыгнуло снова, подумалось
Где бы ты теперь был, когда полетели те лебеди этого
И также другого руковов Шпрее быстро по небу.
Та заря, та декабрьская, вестники быть может
Раннего снега, укутали они и шеи, соблазн
Узлом себя завязать, они столкнулись почти
С той кирхой. Я стояла на собственных ногах,
Пролетарии среди членов, я охотно бы себе
Какого-нибудь из Мишек зарядила косу распустила
бочёнок пороха имела на огне. 


Московский день

Точно в двенадцать в Пушкина спину фонтаны подожжены
Я сидела на солнце и курила и голуби и воробьи
И оставшиеся певчие птицы, которые как раз откупались
Стали в те деревья выстреленными. Рядом со мной какой-то
Крестьянин в чёрном пальто
Читал все серьёзные длинные стихи. Какая-то бабушка прошла
По той площади с младенцем в пелёнках. Те покрупнее люди
Шли и говорили и сидели и оставляли и были так дома что
Меня поразило:
Я знала только себя и этого было слишком мало. Сидела тут
Со мной на скамейке я в середине я справа от меня
И слева также ещё всё было свободно и занято тут я решила
Со мной не говорить. Мне это не делало больно я не желала
тебя я
Сидела лишь и то солнце
Светило на меня как на х-любой Города Луга платан.
Все фонтаны
Были явно пьяны они шатались на ветру как фонтаны.


Московское утро

Теперь меркнет то утро на Патриарших прудах.
Там пролила Аннушка масло а я  одну слезу
Тот кот смеялся с этим в связи. Я спешила
На выгнутых лестницах неба ввысь
Плотно у Луны плоти, ах того что меня притянет
Нет где я. Живёт тот за теми окнами
К уровню Земли? Маргарита идёт Маргарита идёт
Те ноги летели у окон мимо. Маргарита греет
Маргарита греет печь её платьями.
Если она раз пришла, не произойдёт это снова. Ей
Милей быть злой и освистывать небо чем
Кротко и одиноко без того Одного жить. Что
Она делает также — вешает сейчас
Пероукрашенные плоти на моей выгнутой лестнице
Детской площадки на тех Прудах. Мы
Хотим тебя видеть. Ты в мандорле  моих
Высмотревшихся глаз я не висну ни на одной фигуре
Можешь каждую иметь, тот кот подо мной виляет хвостом
Какая-то немецкая овчарка один сибирский лев  милиция
Ну что должна она спросить про то меня


Слива тёрна во рту я по полю иду

Слива тёрна во рту я по полю иду
С языка слива там бьёт меня по зубам
И когда я иду бубенец в голове дребезжит
И печальным рот делает мне

                со сливой на языке
Уж песок твой и щебень
Я на них ты под ними
И лежит на дороге кровава рябина
Вы дрозды жрите жрите
Жир себе нагуляйте за долгую осень


Иди под красивое солнце

Иди под красивое солнце, умри
С меньшим искусством, дома развал
Не медлит: мой серый дельфин
Отсюда к другим побережьям поплывший

Вчера ещё
Море перед собой выдувал, плыл туда
Полон искусства, воду хлестал
Теперь его нет, называется это, побережие наше
Всё в соли и пусто
Его потерян дельфин. Ни один
Тут не знает какого-то выхода


Мгновение

… ах как их окна сверкали и цифры
на крыльях, прежде тем как они в пальмы пали...


Каким-то днём

Каким-то днём я стану счастлива без памяти когда
Мне ветер новость принесёт не знаю
Летом ль снег ли потечёт быть может
Я чищу картошку (пытаюсь
Без ножа завязку развязать)

Кто-то до меня узнает это, он скажет
По телефону, возможно я не отвечала б
Кладу трубку курю сигарету
Включила б радио поливаю цветы
Или иду на улицу по магазинам на площади
Чтобы заметить что происходит всё как всегда
Люди теснятся, где-то в другом месте
Будет митинг организован микрофона проба
Выступающий пишет занудную речь

В этот день
Я стану любить музыку маршей и свирели
Я жду его если мне новость принесут
Война прошла, кого я братьями моими не называю пасть тому
Один рой мух с их самолётами и кораблями пушками
Назад в их же страну


В моём городе лежит чернея снег

В моём городе лежит чернея снег
Идут собаки все в грязи в дыму
Люди коротают это время
На их широких шезлонгах
И едят горячий хлеб

Лишь голуби ревут на крыше
Которые защиту ищут в чешуе черепицы
О следующем думают гнезде уже
Выщипывают перья
И кладут под черепичные пустОты

Я выхожу в чёрном меху
Я обращаюсь дружески к собакам
Они тут воют и виляют хвостами бледно
И мне показывают белый снег
Что на еврейском кладбище остался


У белой мачихи

У белой мачихи в том парке
Как он меня этим поставил
Стою под ивой я
Нечёсанная старая безлистая
Видишь говорит она он не придёт

Ах говорю я поломал себе он ногу
Кость рыбью проглотил, внезапно
Улицу переместили или
Он от своей жены не может ускользнуть
Многие вещи нам мешают людям

Склоняется та ива и скрипит
Так тоже может быть уже он мёртв
Выглядел бледным как тебя он под пальто поцеловал
Может быть ива может быть
Так мы хотим надеяться им больше не любима


Никто меня не покидал

Никто меня не покидал
Никто мне дом не показал
Никто ни камня не поднял
И не хотел убить меня никто
Меня все убеждают


Пить водку

Коричневые птицы коричневые листья
Нежна смолистая ступня на лыке
Только одни подросшие деревья
Чьи верхушки звёзды украшают

Протягивают старые из мрамора мужчины
Пред замком те красивые члены тела
Дрозды гнездятся в лоне
Белой колодца дамы

Внутри в больших глубоких стульях
Головы львов у них на спинках
Сидим и пьём мы водку
Что превращает в пустошь глотку

Красные падают соцветий гроздья
На ту серебряно белеющую реку
И хромые раки отрывают
Себя на дне при лунном свете

Покуда горла закалятся
Покуда жидкости в избытке
В нас катит вниз так тихо
И мы становимся серьёзней

В то время как орут другие
Кладя себя кому-то в руки
Чтоб что-то высказать о дружбе
О чём мы больше ничего не знаем утром

Идём раз мы желаем освежиться.
В тех лунности потёмках
Мы выйдем к полировке улиц
Что сами горы огибают


Чёрные зёрна

После обеда я обычно перемалываю кофе
После обеда я обычно перемолотое кофе
Обратно собираю вместе в красивые
Чёрные зёрна
После обеда я обычно раздеваюсь-одеваюсь
Только подкрашусь затем помоюсь
Пою немая


Притяжение

Туман надвигается, погода резко меняется. Луна со-
бирает вокруг облака. Лёд на озере дал трещины и
трётся. По нему приди.


Попутный ветер

Как он гонит меня, его крик
Несёт меня вперёд двацатью пятью
Бурями в секунду
Весь день, под вечер, ночью.
Я явилась в мир я пою перед ним
Восторг и смех: те пальцы
Небесного ребёнка у меня на плече.
И я слышу голос того одного
Великой  красоты
Кружится встречный ветер, я лечу
И всегда к нему
Сердце стучит как качается дом


Снежнобелый и розово-красный

То озеро производит медведей и не разочаровывает тебя.
Мои волосы выросли перед горем и ниспадают
Перед ботинками с коньками, тем правым, тем левым.
Поверх! Поверх!


С утра я выпила вина

С утра я випила вина поскольку солнце так пекло
Лежала на прохладном паркете и читала старые книги в них
Годы жили меленькие твари, они снаружи как
Из клея порой как запятая, но не смотря на это
Я за канвою текста могла следить: то фатум мореплавания был
и кораблекрушенья

В полдень лёг какой-то мальчик на берег он был
Намыт песком на славу я не удивилась
Пух тополей слетал сорока
Смотрела жадно вслед  его глаза светлы
Пойти поплавать приглашали — я согнала
С пальца его ноги белевшего там паука, препятствовала мошкам
Одна волна билась о берег, он поднял
Пальцы мои чтоб целовать я восприимчивой была
И называла нежно его

                тут зашумела вода
Она вздымалась била по нему
То озеро кипело встало огромно вытянувшись взяло назад его
Кошки прыгали у края и смеялись

Под вечер на яблоне сидела я  и нА воду глядела
 

Tilia cordata

Медленно после лет я иду
От Быть собаки в то кошки.
Я не хочу об этом говорить, лишь столько:
Я хотела для него что неправильно рисует
Поэтическую картину: то нашло на меня
Внезапно как мёд: липы
Начали цвести и я увидела
Что деревья сходство имеют с девушками
Светловолосыми, пряди рыжеваты
Слегка завиты. Большие девушки
Видятся в коротко
Наполовину состриженных локанах снизу. Не след
От серёг, вися покачиваясь, пули
Высоковыстреливающие бутоны посреди
Растрачивающих жеманно себя соцветий — я же думала
Теперь я уже видела девушек? Но меня
Это не встретило, я видела его глаза.


Семь кожиц

Луковица без шелухи лежит на холодной плите
Она светится изнутри самой глубокой кожицей возле ножа
Луковица одна нож один домохозяйка-жена
Сбежала по лестнице вниз так ли луковица
Её довела или положение Солнца над соседским домом
Если она не вернётся если она нескоро уж
Вернётся что ж найдёт муж ту луковицу нежной и
сведующим тот нож


De Fleur Rouge

То рыцарь De Fleur Rouge
С его щитом, у нас для жарки формой,
Проходит через кухню в марше.
Как он его шатливо знамя,
Что красными на нём цветами,
Наши старые гардины напоминает.

Ах  De Fleur Rouge
На том высоком скакуне
А не на низком том,
С могучей шеей
На дыбы вздымаясь.

О рыцарь De Fleur Rouge!
Светловолосый с разноцветными
Глазами. Забыв свой меч.
 

Огонь

ЯснОтка костЕр и лебеда. Я иду
Пылью припудренная по полю.
Цапля с рыбой вокруг головы.
Крестьяне с покраснением глаз от обмолота.

Ребята стреляют палками.
Все пруды допиты.
Два солнца в один год.

Спятившие соловьи, поздно.
И одно красивое огня колесо на том поле
Катилось к тому лесу.



Птица-хищник

Птица-хищник мила то воздух
Так не кружила я никогда над людьми и деревьями
Так ни разу ещё не обрушивалась я сквозь солнце
И не тянула к свету что  похитила
И не летала  через это лето!



Юг

Если бы это на меня нашло, я целый день
Сидела б в лени на кровати, то сравнивая небо
С тем что на картинах что перед глазами.
По этой улице порхает дворняга.
Старые фабрики по производству бумаги! Чиста зелёная вода.
Одной рукою в ней, другая же
Подносит. В наивысшем четыре градуса у Сургуе.
Петрарка к нам идёт навстречу с Лаурой
На муле. За семьдесят обоим и Лаура
Курит сигары. Художник Клаппэр достает из обувной коробки
Двадцать пять им начатых картин. Одна охро-дневная стройка
Нанесения водой система чтоб цветоматериал начать — все
Наши  Mont Ventoux зА день в сентябре, который
Длится год уже


Мытьё волос на этой земле

Наружу с красным полотенцем в солнце.
Облаков жаркие тени на камнях
Акаций листья.

Я смотрю сквозь гребень в этот свет —
Всё доверяет.


Две строки

Ветви каштана стучат по стёклам окон
От того как-то кроваво виснет небо.


Селение

Под вечер было совершенно тихо
Онемели кузнечики в своих укрытьях
Дуб на холме стоял чернея
У алолакового неба.

К селению я вышла из болота.
Шла по блескучему жнивью
Звёзды и камни легко светились
В домах свет пламенел.

На улице истоптанная пыль.
В узлах вся под ногами
Вела от двери к двери летнего дня дорожка.


Одни

Стрые фрау перед красными домами
Красны гортензии увечные деревья
Чай принесли мне. И исполнены достоинства
Несли поднос назад, но затянули
Прослушиванья с Наблюдением посты
Гардинами  с каким-то выкрутасом ерунды.


Милан

Гром. Красные пламёна
Делают много для красоты. С колючками деревья
Летят у всего тела. Какая-то птица пустынь
Распростёрта в ветре и бесстрашна ещё
Как парус в порывах. У неё ты
В южном глазу, а в северном я?
Как мы разорваны, и целиком
Лишь в голове птицы. ПОЧЕМУ
Я НЕ ТВОЙ СЛУГА Я МОГ БЫ
ТОГДА ПРИ ТЕБЕ БЫТЬ. В это электрическое лето
Никто не думает о себе и солнце
В тысяче зеркал — плодотворный взгляд, что один.


Ни разу не прощены

У моего брата
Спутаны волосы, мы живём
Глубоко в лесистых горах
Незадолго до Тридцатилетней войны наши рты
Говорят о самых умных вещах


Много

Что же имеется ещё?
Два глаза, где можно три:
Его скуловая кость на моей. Гостиницы
Снимите ту крышу, те тополя
Та листва, те горы
Та трава.

Зеркало

Пустое зеркало в доме.
Ничьего красивого лица. Облака
Тянутся в нём. Нежные серые
Невероятно разрывами молний разбитые. Как
Если бы он на войне.


Музыка зимой

Камень блестит на берегу у моря.
На нём: Никто не вернётся вновь.
Этот камень мне жизнь сокращает.
Четыре стороны света
Полны горя. Любовь -
Как позвоночного столба перелом.


Саломея

Огромное колесо не крутится, так как — ночь.
Ветер шевелит гондолы, в самой высшей
На деревянной скамейке Танцовщица, туфли
Вдрызг истанцованы. Ей восемнадцать со всеми дипломами
С тех пор как она того Красного любит с белой кожей
Он о ней миру говорит
Она как перо танцует.

Тот Красный подстрекает людей.
Когда он стоит у окна отсчитывает листовки,
Садясь на велосипед он катит по брусчатке.
То был терракт.
Красный имеет пулю в голове и говорит
Помешанно. Огромное колесо не крутится

Саломея раскачивается
Не идёт из гондолы в эту ночь
Саломея себя
Заперла. Позднее
Должна она пойти и потребовать ту голову.

Она танцует как перо
Слегка выгнута, та голова позади, на цыпочках.


Сообщение с Лесбоса

Я уклоняюсь и нету мочи тем законам
Которыми тут долго управляют покориться
Посредством случая или упрямства дождей
Вступило измененье у меня в клетки серого вещества
Я не могу как сёстры больше жить хотеть

Я не люблю Ничто то, что у нас владычит
Я смотрела ветвь держа меня чтоб удержать
От другого пола отныне я не люблю
Круглых щёк как вчера ещё
Ночами борадач покой находит на моей кровати

И если сёстры только обнаружат
Что я телесна по делам моей подделки
И между ей и мною нет моей границы
Огню дОлжно меня предать и если б я это сокрыла
Неповоротливостью плоти пусть выдана я буду вскоре.


Формула проклятия

Стужа Дождь и Грязь тебе под ноги
Нежнокожий, Лёд тебе меж пальцев ног, что я
Пальцами переплела однажды, больше
Их ты мне не протолкнешь из-под стола
Порам у тебя
Что  целиком в запорах и в упадке
Больше не услышать и простейших из вещей.


Причитание

Горе белоснежный мой рысак
С угольных парод глазами
С жемчугом вплетённым в гриве
С очень мягкими ноздрями
Через тень прекрасногрозную промчав
Убегал три вечера далёко
Недвижимым становился надо как
Возвращаться к дому. Сена не жевал
Одну мякину без разбора жрал
Думала помру так я продрогла


Формула зова

Феб  красногремящей стеной облаков
Плыви
У него под веком умножься
Волосами моими
Свяжите его чтоб не знал
Понедельник ли пятница и
Какое столетье Овидия ль он
Читал или видел а я
Ложка его ли жена или
Лишь так один облакозверь
Поперёк по небу


Уверенность

Он спит и спит.
Разбудить нет слов.
Уже мох растёт
Изо всех углов.
Мои волосы длинны
Я окручиваю его ими.
Что должно произойти?
Пали каменными такими
Ему на спину?
Я не могу гнуть свою скорчив мину.
Я не могу ждать. Я свищу тоже.
Но его уши заросли кустами похоже:
Я хочу сейчас видеть его красивопёстрые глазки
Должна я на дни удалиться от них без опаски.
Об этом знать он не будет сначала конечно.
Поздней меня не хватать ему будет вечно
Тогда он вскочит как кто-то тресни
Из рубахи как струи дождей птицы
Запоют свои песни
И расчёсан через гор перепрыгнув границы
Он найдёт меня вскоре со всхлипами
На улице «Под липами».


Меж ноябрём и декабрём

Уже снова идёт он
На меридианы гулять, что видит
За Северное сиянье несравнимы лавины
Катятся ему по стопам,  белые медведи
Качают его палатку. Он охотится на коньяк
Гоня его вниз и что мне светит, тремя днями
Позже решает он вернуться назад его плоть
Дымит и кристаллами вся покрыта


Старые слова

Я передаю тебе от стопы вплоть до пробора
Далековытянутую мою талию; что я скажу
Измеренно: «всегда» и «никогда» и «ни разу».
Те вымолоченные сладкие предложения!
От них я гляжу на Никогда-Никогда.


Тот разлив

Чёрное Зеркало Двойные Ландшафты Игральных Карт Красота
Облако приветствует своего Близнеца, Небо один Круг.
Один Ствол двух Крон каждого Дерева.

Твоя плоть — я , ты себе улыбаешься. 


Вдвоём

Лучше вдвоём оголодать чем в одиночку
На золотой машине на прогулки выезжать:
Везде опасности опасности для верных
Наших неопороченных словами душ
Мой друг досюда и не дальше
Какой-то
Sey
Того другого штаба
Не недослушанного голоса того:
Дай мне под зад брось на велосипед
Трави-гони до Цойтэна меня


Один крестьянин

Крестьянин, волочивший ногу,
Шёл по полю капусты, болталась кожа
Как если бы он был доволен.


То окно

Много небес над
Очень плоской землёй!
По первым
Летят сороки, по вторым

Высоки облака. Те третьи
Для жаворонков. По четвёртым
Я видела что самолёту стоять.

С пятых светит та звезда.
Мёртвые бабочки на досках.
До того как распадётся, продаётся дом.


Лес

Воют бензопилы.
Где тень была, Небо.
Дня и Ночи светило. Нежный мох
Перловник сна мак и тимьян
Спросить да почему же
Всегда только моя нога?


Каждый лист

Я скажу тебе что я вижу порой
Каждый лист отдельно на дереве или
На щебёнке маленькие серпы или как это
Дальше пойдёт со мной: короткая остановка
Всё снова вместе запаковать и прочь


Всегда

Всегда хотят тебя мои глаза
И волосы летят к тебе, и часто
Под ногами тень моя
Мешается-сливается с твоей, соль
Крупного помола туда я сыплю год уже тебе


Шлебэн

Цвета клёнов волосы в сентябре
Шлебэн себе присвоила я и сладка ежевика
С куста из его для его рта, а под кожу я
Вгоняю колючки


В стеклянном доме снега короля

В стеклянном доме снега короля благоразумно рассуждают птицы:
мы его гости, он глядит лишь вечерами внутрь сюда, туда бросает
шерстяные одеяла, уголь из грузовика в огонь. Мы что хотим то
делаем. Кладёт в достатке нам зайчатины за стену, а нас же много.
Если спать хотим, на птиц наводит он молчание. Ночами с сотнею
волков всё ходит он у дома. 


Итальянские дрозды

Это не так уж плохо, если земли между нами кладутся.
В наилучшем моря. Время целит раны. Вечерами можно
певчих птиц поднимать, итальянские дрозды лучше чем
их родственники из Германии. Это уже Арии! Там небо
фиалок цвета уже в двадцать часов тридцать, есть улицы
в него, и поздней: сирени сиренами летучие мыши.


Воздух пахнет уже снегом

Воздух пахнет уже снегом, мой любимый
Носит длинные патлы, ах эта зима, зима, что нас
Вместе куда-нибудь забросит, у дверей стоит
С собак упряжкой, изо льда цветы лежат
Уже у нас в окне, уголь раскалённый в печке, и
Ты Прекраснейший из Белоснежных никнешь
Головою на колени мне
Я говорю: это
Сани, которые не держат больше, снег падает нам
В сердца, в пылу
На бочке с пеплом во Дворе  Darling
Шептание-шептание дрозда

 
Письмо

Я счастлива в Италии в этом начале
Декабря. Утра звёзды, затем туман
Под зелёными деревьями. Из камня птица
Галька голосом её звенит, вы видите меня
На красных плитах и несмотря на это
С плитой да электрической имею дело я
Простые вещи с третьего столетья.
Я жарю — да я видела Ромпею и две тысячи
Колонн и кирхи все, уединённые сады — я жарю
В кастрюле кролика и он получит
Виски в конце и также я
Всё для письма на кухонном столе и я живу
И я живу ещё живу и мой Любимый
Имеет локоны и платья из панбархата и шёлка и красивых
Восмистопых собак, которые приносят
Мне сапоги огонь и пламя и что-то покурить затем
И он приходит сам


Красно

В Olevano
Начинаются горы
В спальне, акации вырастают
В целый лес из зеркала, голуби
Виснут в пасти. Тот красный
Занавес красными птицами занят.
Овцы на коврике перед кроватью. Окна
С лёгким взмахом крыльев летели прочь.


Зов

Воткни свой хвостик хоть в слепящую звезду, приди
Под крышею моей получишь пиво как узду


Кремень

Я приучаюсь к Счастью. Тот возчик с базы
Без воза и без лошади стоит
В воде реки уже по шею, а отдаёт
Весёлые приказы.


Теперь

Я прожигаю свою жизнь, ты гуляешь
В моей голове всё это сумасшедшее лето.
Тянутся звёзды с хвостами
И от комет мне сияют глазами.


The Bird

То всё равно из этого что будет
Летит у дома только мимо дрозд
Дрозд озаботиться не может этим
С ним в ваш желудочек у сердца к Богу отойдёшь!
Один роскошный раз съедаешь ну а после
Цветочные горшки твоей жены
Меня давно забыл ты и при этом
То всё равно меня ли любишь ты ли
Летит ли дрозд у дома мимо к дрозду 


Английская песня

Я снова остаюсь носимой Вашими руками, Герцог.
Готова я повиноваться Вашему приказу и каштаны
Носить в любое время из огня обеими руками.
Меня Вы повезёте в то или иное место, в худшем
К повешенью. Когда со мной пройдёт всё мимо, сердце
Моё на стол положат Вам  в обрезке шёлка, так
Того хочу я.


Остаток нити

Воздушный змей. Игра
Что для больших равнин без  вод и без деревьев. В небо
Восходит
Из бумаги та Звезда, неудержимо
В свет врываясь, выше, вырвавшись из глаз
И дальше, дальше

Остаток нити нам принадлежит, чтоб мы тебя узнали.


The Last of November

Только в бюро обмена у зоопарка, последние те
Серебряные лошадки из пальто карманов.
Обмена хороший курс, что-то ещё остаётся.
Ветер, ветер — бездомный ребёнок
Обдул нас в красивом кабриолете
Там у Райхстага.
Снежноягодник тёк, маленькие звери
Шуршали у того ужасного места.
Это — Стена. Местами в зелёной извёстке.
Башенки и наблюдательные посты по эту сторону и по другую.
Всё регистрируется сказал он, как Hemingway
При отступлении в Испании та воняющая лошадь.
Мы ездили и летали
Три раза у свежепозолоченного ангела, встречали
Наших мёртвых Поэтов в их экипажах (летели что
Быстрее и прекраснее чем мы)


Расставание

Если я в доме, что не имеет двери
Выйду я из окна.
Стены, стены и ничего как гардины
Где же я, чтоб


Всевозможносипло

Но в самом прекрасном: с тобой
Или без
По бульвару бежать ничего в сумке
Кроме булки с изюмом, вина и табака
Людей земель цепко держать
Взгядом и поздней
О том говорить, то небо описать тот снег
Ты придёшь с ветром с Востока и я
С Севера, мы несём
Всё вместе, те малюсенькие лошадки
Те поникшие пальмы, те звёзды, кофеварки
После обеда в половину после четырёх, если тот
Колокол в клетке качается и кричит


Руины монастыря Джвари

Те пробуревшие монахи идут гуськом
Они все очень стары, лишь их голоса
Со всем искусством на магнитофонной ленте
Поют псалмы, за  выключением что стихнут

Когда им ждать, их ноги задираются до ртов
Пока крестьянин ни позволит петь им снова
Их руки всунуты в ряс рукава
Они идут чрез ласточки гнездо восьмое

До вечера, когда наступит время для вина
Им спать когда вся лента на катушке 
Аббат их на своём высоком стуле
Считает каждую копейку в выдолбе на камне.



Снежная времянка

Что с неба падёт того запас в достатке
Высотки — дома сельчан
Хотя не видится это, жизнь
Вынуждена играть саму себя в эту зиму
Под снегом продвигаться к
Магазинам и школам и станциям подземки
Сквозь трубы из снега каждому шестому заблудиться

Чёрт побери! Мы только счастье поимели в постели
Когда перелив отошёл мы слушали музыку, кроме того
Мы б никогда до весны не нашли  друг друга
О расставанье теперь нечего больше думать
Эту жизнь не одолеет тот кто один, слишком ударов много
Но мы ж потеряли нашу улицу
Когда мы хлеб и несколько бутылок несли

Он открыл помещение перед нами мы решали
Подойдёт ли для нас готический стиль, купол мебель
В той времянке всё из снега высокие книжные стеллажи
Чьи заменяемы книги, мы печатаем их сами на льду
Что без дров, что уже в топке где классики готовы но
Сейчас перерыв те часы завести и в спальник лайку
Собаку нам на ноги временами катиться по паркету
Затем было движение слишком велико, ты не давал
Огню затушиться, а я надеялась: мы не на озеро легли


Дон Жуан придёт до обеда

Дон Жуан придёт до обеда
Так писал он в телеграмме что
Задумчивой сделало меня я  на Луну
Планировала и фонтаны теперь не много
Времени осталось подвести побольше
Глаза и не вымыть ноги
Я встала где начинается город и увидела его
В развевающемся пальто на гоночном велосипеде
Белый шарф порхал над его плечами
Близко к нему выпячивались губы и глубоко
Глаза запали я распрашивала его
Отчего он так рано было бы надёжней позднее
Рандеву с одной красотой
Ахчтозадурачество он поставил велосипед
Косо в воздухе снял шляпу
Уложил нас обоих в траву что вокруг
Роскошна чтобы начать птиц доставать
Из металла начинали чтоб петь
Чтоб вариация зазвучала
На тему Моцарта я  её знала
Он сказал и все пластинки
По системе игры Шёнберга и
Я стану тебе сейчас то от чего будет хорошо



Фон Дростэ я б дала воды охотно

Фон Дростэ я б дала воды охотно
В старом зеркале с ней видеть птиц
Называть, мы направляем наши очки
На поля и кусты чёрной бузины, ходим
Булькая по болоту, та пигалица токует
Ах, я бы сказала, Ваш Левин
Лошадью уже не сопит?

Локон несколько легче — и мы бежим
По гальке, я рождённая позже
Со скандалами бы подождала — на шпинэттэ
Что бесценно стоит в зале
Мы играем в четыре руки песни всадников или
То запрещённое из Виллона
Луна восходит — мы одни

Садовник кажет нам заброс удилищ
Покуда Левин в своей карете едет
Дарит нам флаги из газет, шнапс
Мы заливаем в наши глотки, читаем
Обе любим мы Отважного того, глаза его
Как тень что на прудах зеленовата, мы понимаем
На ту вручную рыбалку нам основанья все сейчас


Он рассказыает мне без умысла в зиму

И когда у неё седьмое рождество было, спорили они
об одном волосе, что упал.
Тот лежал на плите, где индюшка стояла, муж взял
в гневе индюшку рукой.
Ударил ею жену, что та не снесла, мёртвой упала,
хотя ту птицу с чем-то пекла.
Тихая ночь из радио звучала, муж смотрел как
снег пошёл, он был не рад.
Но всё ж он съел то запечённое, и стал носить
орудием убийства в желудке у себя.
Сияла красная капуста, ему пришло на ум, жена здесь
не может быть домохозяйкой дольше.
Он на свободном месте на капустном поле ночью
меж кочанами выставил её, когда крепчал мороз.
Поскольку в полотенцах вся она была, все принимали
за пугало от воробьёв её до самого конца уж февраля.
Муж же забыл о том, что приключилось, когда они пришли
так в доме и сидел.


Булыжная мостовая

Не видна, она лежит под снегом. Снег
свеж и блестит на солнце. Камнегорбы
против подошв. Нога устоит если одно-
временно два булыжника встретит. Была
бы я на улице с той булыжной мостовой,
начала б бег рысью. Мои патлы два кры-
ла. Я ношу бубенчики за ушами. До того
как падать, я уже дальше.


Осознание

Что я для одного полного белолицего клоуна
Поначалу была моя натура беззаботна и радостна
Но что я видела тянуло мне рот
В направлении стоп

Сначала верила я в то Одно затем в то Другое
Теперь не стригу я мои волосы больше и слышу
Как у тебя и меня растут ногти, у курицы пух
Сходит, как она жир наигрывает

*

О том  что я видела я говорю достаточно странно
Люд не сознаёт речь идёт о серьёзных вещах
Как комично говорят я рассказываю про Несчастье
Если они должны бы были смеяться, ужаснутся они

Лишь матросы и шофёры кивают при моей речи
Которые в синих пиджаках могли б всё примерами подтвердить
Имеют координаты в голове и знают,
Что перед тем пилось и что затем, но за кивком они молчат


Май

На той крыше большой клиники
Сидят по праздникам больные
В банных халатах в полоску
Кладут пальцы на раны
Выкуривают сигарету

На земле трава зелена
В ней цветы жёлтые
И кухарки столовой в белом
Тянут тележки с картошкой
Мясом компотом овощами. Снова

Прибывает «Неотложка»
С тем флагом и звенящими
Голосами что кричат о спешке
Ах я вижу тебя  цветочнобледным
С твоей машиной рядом лёжа


Сказка в шкафу

Тут пошла я туда и нашла ту траву
Я отсчитала одиннадцатый пук по срезам
Мой Лев драконью кожу выбил на яву
И покинул с НЕЙ дракона город
Птичка поёт птичка прыгает
Для того я её прежде получила

Любовь забегает очень далеко. К замку
Где свадьба коль ты  ещё Лев?
Я дала в четыре пряди заплетённую косу
Для того чтоб та Блондинка разрешила
Быть мне у тебя ты слышишь только
Львиные жёлудятки поют львиные жёлудятки кричат

На другой день ты — ножичек
в жене дракона

Я могла бы её жадной сделать
До пары туфель так бантами снабдив
Что ни один башмачник не сумел разобрать

Босым в его каморке отдыхал бы
Глядел мерцают глядел на рыжину моих обрезанных волос
Гнул бы меня себе пока ему б я не была подобна
Исчез б со мной летел бы с нею прочь
На Птичьем Грифе там живут они
Где человека нет

А вечерами коли солнце затонуть грозит
Расчёсывает вновь она его её же волосы той рыжины


Элегия 1

Я стала тенью в это лето.
Оказалось: здоровия персон весы
Меня не кажут в ней. Орфей
Сопровождает фрау Callas.


Элегия 2

Я Птица Феникс я прекрасна
Встряхну себя под утро, говорю
Свисти на это! получив её,  душою
Я маргариточно светла
Я Птица Феникс
Я прекрасна
Но через свист
Я вновь со тла не полечу

 
Расставание

Каждый сам за себя свой виски пия
«Three Swallows» он  «Four Roses» я


Летний дом

Тут гусь летел вытягивая шею
Бутылка красного вина по небу
Поднявшись с той поры как солнце прочь ушло
Так поздно – жарки  дни и длинны
Я пью я режу розы


Самоубийство

Правда у той лежало всё в семье
Они ведь жили у болота раньше
Вновь падало тогда там  со стены
Бабушке фото и когда
Был сын уж павшим


Тот снег

Он дал мне по своим веселящим приказам
Через лужи и канавы прыгать. Те длинные
Здания бюро обрамляли площадь, черным-черны
Те улицы, та река, было жарко. К. до этого
Потерял перчатку, мы шли и шли три раза через
Реку. Мы пахли дымом. Волосы висли тяжело и
Я всё выуживала из моей сумки сигареты. Уже
Снова на одном мосту — ни человека, лишь грузовик —
К. смеялся и должен был мне в любви признаваться.
За принцев дворцом он оставил меня ждать
И когда мы братьев Хумбольдт встретили
Произнёс он «ну» и указал на левого, которого
Тогда в Ф. В. Вайтлинге выявлял. Под электричкой
Была та ночь одною двойной морщиной. Такими
Смоляными я никогда ещё вещи не видела, и я
Увидела то тоже только на следующее утро, как снег
Сравнимый с пухом к подоконнику прибывшим.
Через плечо я бросила в сторону где К. был:
Прибожьемснеге.


Тот злой зрак

На сборник проповедей облокотившись вблизи плиты
Вижу я его сидя, тот Зрак на те кости что
Первоначально были какой-то  птицей
Приручённой и неповоротливого сорта
Чтобы нам на природе небо приукрашать.


Третий месяц

Щегол, рыжая птица детей
Даёт себе сесть на репей
Налетает на ягоды кустов ограды
Несёт их сюда, напоминая мне
Что ягоды станут цветками.

Коль он дальше к озеру полетит
Чей берег с деревьями
Трава и листва потеряны вскоре
Он злые ведьмины круги
Иссохших грибов освищет на той

Шляпе. И стану я коробом.
Щегла не пугает снег.


Ода

Ах моя верша она ловит
Ту болтающую рыбу и рукой
Открывает при смехе ей жабры и слышит
Что она так говорит о вечной любви

И тех тракторах! Они качают
Стеклянный дом на колёсах
И сеют и урожай собирают Солнце
Горит и покрывает загаром
Тот радиатор свистящего бога

Силоса. Дымящиеся коровы
Сжирают в зиму
Маленькие солнца
В хозяйстве сбережённые по-матерински

Сентябрь

Туман уничтожит краску цветов
И намочит их, чтоб они полегли
Золотая картофельная ботва
Припрячет свои гнёзда не надольше
Фермер проворчит: Какова фруктопивная


Сельская почта

Кровавый бук каким-то днём поздно покрылся листвой весной.
Летом луг опалён
Тапки из льна не белы, с духом резины
Луг по колено в цвету, тысячелистник тмин.
Так в письме писала я:
«Самый любимый из всех, когда я с тобой расстаться хотела»
На улице пожилые женщины:
«Моя правая ступня больше стала чем левая!»
«У меня тоже» - «У меня тоже»
«Когда я с тобой расстаться хотела
Вспыхнул сразу лесной пожар
В бревенчатом доме выдавливал кто-то стёкла из окон, украл
Твои ботинки. Я с велосипеда упала.»
Утром мою волосы я.
Ветер улёгся.
Последний автобус.
Мои ступни в картофельном поле.
Луна, светлое яйцо.


В лето

Тощезаселена эта сторона.
Несмотря на огромные поля и машины,
Сонно лежат поселенья
В самшитовых садах, кошек
Редко настигнет бросок камня.

В августе падают звёзды.
В сентябре дуют в рожки охот.
Ещё летит серый гусь, гуляет аист
В неотравленных лугах. Ах, облака
Как горы летят они над лесами.

Если никто тут не держит газету,
В этом мире всё в порядке.
В котлах для сливового мусса
Отражается красиво собственное лицо и
Огнекрасно озарены эти поля.




Христоф Мэккэль
(1935 — 2020)

*   *   *

Иногда это Да, иногда это Нет, сон и ливень,
солнце, осень, в грудь губы целуя, неистовство, слёзы,
жадность, обморок, ужас, обман,
море, горечь, надежда и лето,
свет и дерево вишни, усмешка, вино и веселье,
ночь, похмелье, забвенье, отказ и потеря, утрата
и, быть может, в конце, напоследок, когда
в плоть закроются входы беззвучно и сухо – 
это и есть, то, что было любовью, мой ангел.




Мадлен Флик

Lumen* открыт

Быть
с тобою
на ты
где ты
далёким под стать облакам
в твоём покое
по временам
где светает
и сон где ты
в упрямстве
непроницаемей даже к концу
в остеклённом пространстве
лицом
к лицу
_______
*Lumen – тот, кто звёзд с неба не хватает – 
название стеклянных кафе.




Рождественское 3

Следы на снегу
и всегда
что же случится
Эта даль эта боль
да звезда
на небе
И снится
сон на ветру
ёлка с огнями
Ребёнок звон и мечта
себя
баюкают сами




Кафе к Новому году

Глаза
от восторга круглы
ах ало-помадный
и мне б
лотками
пестреют углы
воздушной выпечки
хлеб
от чёрного кофе
белей
пены из кружев
убранство
Когда застываешь
в потоке людей
Если свет
освещает пространство



Всплыв

Ах лазурная рыбка
ты из звука
где скол
а осколок
так бурно
в брызгах
бьётся о стол
за волною с барашком
из сна
где так зыбко
луна бледна
до конца
Да пена бледно-лазурна
с лица
к лицу
от лица




Поздняя осень в парке

В золоте клюв
уж по самый зрачок
а так невинна губя
К листку прибавляя
ещё листок
даль
выкупает себя
Небо в фонтане
пролилось за край
рябь по монетной косе
Ах птичка потише
потише взлетай
так наследив
по росе




Lumen неподалёку

Так ягодки
алые
спелы
ну просто беда
а жалюзи
так безжалостны
щели
Да что же
тут делать
да что же
мне сделать
как
никогда-никогда
Ах
взора томленье
асфальт
голубеет в слезах
от промедленья
от разговора
Да скоро ли
скоро




В парке

Разливанное море
среди тусклого олова
и будто навек
не пройти
Ах как скоро
и как тяжело
стаял твой снег
почти
Сегодня
или уже никогда
Птичка та
с золотого пруда
лети
до свиданья
до скорого



Момент в  Lumen

Ах облако
эта ли лёгкость в полёте
и детская смелость
и эта свобода
всё ширит объятье
так напрягая
все жилы
лазурного тихого свода
и этим
да
именно этим
ты сводишь с ума
затихший вдруг ветер
в сквозящем
чуть матово
тающем свете

Ах пена
над кофе
и так бела
даже
у сомкнутых век
и чего так боюсь
так дрожу
у стекла
где ещё
не падает снег
и когда ухожу
и когда остаюсь




За столиком снаружи

дверь крыша
и свет
влагой
по лицам
от дальней звезды
прибывая
Как птица
слово
свободно
У ног
серебро
течёт
по камню нагретому
Плеск крыльев
далёк
и оттуда
перо
всё машет
Ах что ж
ещё к этому




За Capuccino в кафе магазина Kaufhof

Лишь половинку
оставив луне
на мгновенье
всей властью
утро
уже воцарилось
во сне
откуда же
счастье
Кофе
так яблочно-зелен
скажите на милость
только потерян
луны ободок
тает ладьёй
Ах желанья
они уже
в день устремились
прощайте
adieu adieu




Всплывая

Ах это облако
видно из сна
в тихом потоке слезы
отраженьем
сюда просквозило
Будто след от дыханья
на стекле
этой зыбкою ранью
в позолоченной раме
окна
Или взгляду
снова возможность дана
что-то увидеть ещё
Но кто же хотел
чтобы я
ничего не забыла




В Alex снаружи

Там изнутри
там снаружи
окно дом
с осколками льдинок
в лужи
упали
и сливаются вместе
смотри
ах
не наступить

на дали
на том самом месте
они уже
начинаются
да уже
детский ботинок
а уже там
выходить

вновь надо
а лень
от слов
и от взглядов
похожих
только на миг
не забыть

день
одарить может
настолько
насколько
ты сам
велик




В другом кафе Lumen

Размытый звук
обрывок слова
улыбка сквозь ветер
издалека
шаги
где день начинается
Снова
от сна пробудившись
уже
и пока
шарик мороженого
тает
и так ослепительна
голубизна
повторяя
кто знает кто знает
лишь глаза
прищурить слегка



Фридрихь Карл Ваэхтэр
(1937 — 2005)

Коза проснувшейся была

Коза проснувшейся была
в чужом лесу, в гнезде орла.
И, оглядевшись, мекнула она:
«Мой милый Лебедь! О, как я пьяна!»




Курт Бартч
(1937)

К «Мизантропу» Мольера

Открыты двери — он вещает — только для лжецов,
И через двери не идёт, отвергнув ложь в начале.
На что надеятся ему — в конце концов
Что стены станут расступаться? Видится то дале.

Не расступаются. Но с твёрдости венцом
Сей муж доходит до последней сцены,
Чтоб в грязь не пасть (красиво сказано) лицом,
Всё прямиком идя на стены.

К развязке также и жене уже не гож.
Тут и бурлящего покинут силы.
И без любви и сделок жизни дни постылы.

Узнав их, он смиряется с судьбой,
И покидает нас. ( Но нам не ясно всё ж:
Начнёт он лгать или покончит сам с собой?)



Робэрт Гэрнхардт
(1937 — 2006)

Материалы к Критике известнейшей
поэтической формы итальянского
происхождения

Сонеты нахожу я, так что, мерзкими по сути:
столь узки, строги, как-то так нехороши —
то делает меня больным — об этой ведать мути,
что кто-то пишет их. Что кто-то тут в тиши

имеет смелость из дерьма тут строить башни жути,
один тот факт, что некий тип их сложит от души —
весь день мне может отравить, не применяя ртути.
И у меня барьер тут. И заносит гнев мой палаши

над тем, что столь заfuckанный засранец
меня посредством вакс блокировать тут рад,
агрессию во мне родив на делателя глянец.

Да я не тикаю на то, чем мотивирует твой зад.
Действительно. И не желаю знать про эти все заветы.
И нахожу невероятно мерзкими сонеты. 



Ханнс Мэннингэр
(1937)

Детская песня

Come on, baby
у этой комнаты
нет выхода
дверь
только муляж

Дай нам
как говорится
в любви всё сделать
тогда
нам откроет окно
мокрый слон

Baby, come on



Фритц (Вайглэ) Бэрнштайн
(1938 — 2018)

Sonett-Sonett

Брались б красивые слова как балюстрада,
мешались б с рифмами, и в строфах на момент
оставлены бы были, смысл пока ни вступит в монумент.
Затем возможно то к прочтенью. Ах, досада,

что есть беспутные названья к милым столь вещам,
я думаю про «Шнитцель», «Тминник», «Швайц» в разлуке,
с другой же стороны «Наушник» мощно в звуке,
но прелести в нём мало. Коль сонет удасться должен нам,

и содержание и форма, смысл и звук, свой ранг
тут обретут, как: Рим, Гранада, Ульм, Луанг Прабанг
и городов иных названья — но не «Дришпэнштэдт».

Красивы  «Овощи и Фрукты» звуком всей октавы:
и абрикосы, свёкла и приправы-травы —
теперь ещё глубинный смысл, затем готов сонет.



Программа апокалипсиса

В понедельник мир загнётся
Дождь во вторник и закат
В десять в среду для народца
выдачу прервут зарплат

Весь четверг гореть оплоту
В пятницу уж Страшный суд
Всех искусств конец в субботу
сразу чтоб не мучил зуд

Воскресенье дань покою
улицы уже пусты
и у почты никакою
шавкой не мочить кусты



Перепёлка мировая власть?

Посмотрите только Вы на перепёлку
Как из бора семенит тут втихомолку,
так как если б кем была сама.
Перепёлка,  не сходи с ума.

Вот была б сто тысяч русских ты,
обстреляла б Ватикан от простоты,
и от Папы был б свободен Ватикан —
вот тогда б была ты Чингиз-хан.

Перепёлка, ведь ты любишь тишь,
и смазливенькая только семенишь,
сипатична далью всем от суеты.
Так что властью мировой не будешь ты!




Признание

Люблю луга я улицы и лес,
и страны, города, где наш, людей, замес.
Посёлки, хэрров, котелок и дерево одно
я ненавижу как латунь как персик, сливу — но давно.
Бабло и бабонек имею не зазря,
но всё ж от ястребов далёк, монастыря.
Меня вулканы злят, но я нейтрален в голове
к роялям, к дыму и числу, к траве.




Индефикационный кризис

То мой иль то не мой визаж?
Кто это, раз не я уж ведь?
Лань — лань в лесу ведь даж,
и сам медведь — медведь.
А на себя смотрю я так,
не остальные как,
и сам уже не знаю весь
иль уж не весь я здесь,
кто ж я один
иль раб, иль господин?
Фюрст? Нищий ли слуга?
Святой иль проститут?
Ги-га-гигантская нога
иль завиток лишь тут?




Всем девушкам этого мира

Овес, что зрел,
член, что сам себя задел.
бретелька, что съезжает,
жена, себя что обнажает,

фенОмена всего четыре
чего ж для вас я выбрал в мире?

Так первые тут строчки обе,
чтоб от желанья были б вы в ознобе.
А две другие, вероятно,
чтоб возбудился б сам, понятно?!



Проишествие

В Монгольде это вызывает тяжкий стон,
коль вспомнится день пышных похорон.
Покойником профессор старый был,
кто почести все честно заслужил.
За первой речью, чей скорбел настрой,
встал у могилы некто со второй,
кто смёл достоинство скорбящих чар,
тем что в себе имел он перегар,
к тому ж, «Момент» сказав, отпил глоток
из фляжки и изрёк: «Какой людей приток!
Как много жизни здесь, у трупа,
и пусть моё сравненье скупо,
как воронья у падали — ну, жутко!
Но ничего плохого — просто шутка!»
При том себя стучит он по карману
И достаёт вторую фляжку спьяну,
Открыв её, вскричал « Исток!»
И долгий-долгий делает глоток.
Затем речь продолжает снова:
«О трупа братья, на одно лишь слово!
Этот глоток за Хайна-друга,
кому пить запретили от недуга.
Prost! И не думайте о мне — хорош дружок!
Поскольку фляжку я другую приберёг.
Смерть это  штраф уже для нас!
Как верно это и сейчас,
как счастлив каждый ваш тут взгляд,
и больше не смотрите вы назад!!!
Prost! Хороша ж жизнь всё же!
Давайте встанем мы за это, Боже!
Взгляните, кто теперь лежит, так стыл,
А он профессор тоже был.
А я совсем уж скромный муж,
Но лучше мне, то видно уж.
Ещё одно соображенье...»
Но тут толпа пришла в движенье,
И два служителя берут его под мышки
И немо тащат, чтоб речей не длить излишки.
Но, будучи уже в дороге,
Он, обернувшись, прокричал в тревоге:
« А в утешителе нуждается вдова?
Меня пусть вспомнит и мои слова!»
Тут суматоха поднялась одна,
и в том была его вина.
Всю атмосферу отравил, как яд,
и уж хотели даже прекратить обряд,
если б его в сей смуты час
всё ж камерный квартет не спас.
   



Из чмокающей кроватки
свинского друга дома

О эрогенных зонах

Чтоб от сложенья наших тел
хотя б один бы доктор поумнел!!!
Для многих местонахожденье страсти
в конверте видимо отчасти,
о вожделениях едва ли
все доктора когда-то что-то знали,
про точки все, места и трюки
не ведают умы науки.
И в Анатомию чуть свет
отсюда погружён Поэт,
и в ней находит он по нраву
стиховрачебную забаву,
и ищет так, что уж ушами ал,
где ничего вообще не потерял.
И похоть уж в его сноровке,
когда приступит он к рифмовке,
и из него её уж льют потоки,
когда он складывает строки.
Итак: занятье этим делом —
да, спекуляция и телом.

Но всё же поиск (правда, не у всех)
Порой приносит и успех.
Так лирика исследует те части,
что были б в нас прекрасными для страсти.
Поэтому поэты неспроста
находят либидо любимые места,
и громко, чтобы каждый знать их мог,
их называют с головы до ног,
хвалясь своим знакомством с ними:
с толстыми, лысыми, худыми,
что идеальны и реальны,
и нелегальны и колосальны,
и клёвы и сентиментальны,
и прославляют регионы,
где эрогенные все зоны.
И что поэт для счастья звал —
для слушателей идеал,
но для морали то скандал,
где свинства буйного запал.
Но на мораль плюёт поэт
и вот опять звучит в ответ
то, что так полюбили люди:
лодыжки и колени, груди,
и вот звучит для всех опять:
что стоит голову терять,
и уж не молчаливым быть,
а в страсти и реветь, и выть!

Но хватит, что теорий гам,
для практики пару советов вам.

1

Из всех семнадцати частей у тела
вот похотливейшие до предела:
большие палцы, нёба, груди, рот,
пупок, икра, член ( лёг он или встаёт),
тут не забыть ещё одну бы часть,
всегда её я забываю, прям, напасть,
видно, в названии её есть что-то мне,
что вызывает отвращенье в глубине,
напомня вещь, чья цветом масть,
подобна ей, пред тем как ей отпасть,
но вот я вспомнил, вот заскок,
конечно, это у груди сосок.

2

Между коленом и концом носка
неэротична зона, как доска.
Икра красива как предмет,
Жаль, эрогенных зон почти в ней нет.

3

Конечно, много радостей от стоп,
но только мытых, а иначе — стоп.
Но и сапогофетишист
в стоп чистоте ужасно ист,
и любит стопы в сапогах, когда чисты.
А ты?

4

Вещь, как скажем, пеньюар,
не для тела, в коем пар,
шляпа ж старая порой,
улучшает чувств настрой,
жаркой ночью благодать
все поля ей искусать,
целовать её ты можешь,
коль в любви в кровать положишь,
ей маши ты сердцу в такт!..
Что-то хочешь знать про акт?

5

Да места имеет хэрр,
Тронешь — пухнут, например.
А с шишкастой плешью он — 
Нет в ней эрогенных зон.

Сморщились какие части —
Значит: уж отлив у страсти.
Так бывает у перин
И у диспутов морщин.

Чтоб член разглажен был,
и чтоб стал в нём прежний пыл,
брось в камин ещё брикет,
дым пускай от сигарет.

6

Эрогенный будет писк,
если вставишь в плейер диск.
Так как, только загремит,
будешь яр, как содомит.

7

Кто-то  скажет: нет души,
не хватает — не смеши.
Ведь душа, душа, душа
Похотью лишь хороша!




Песнь о гуманном капитале

«Это очень значительная и решающая заслуга
Певческих союзов и краеведческих обществ,
что наша страна с одной стороны принадлежит
к числу индустриальных наций Мира, а с другой,
что не потеряла своё человеческое лицо.»
                Канцлер Х.Коль к 125-летию немецкого
                Певческого союза, весной 1987 года.

Мой дорогой Союз певцов,
отцов-певцов и праотцов-певцов.
Услышь, снаружи донесло вдруг что,
то: Холла-хиа-хо!

То Индус-трио-наци-я певцом,
дуст-рио-наци-я всему венцом
Велика Индус-трио-наци-я! И о,
доныне с человеческим лицом.
Dulj;h. (Ты-ё моё).




Мойка

Всё плещет-пенится. О ветры, сдуйте крошки!
Восходит из горы тарелок мачта поварёшки.
Перевороты чашек с блюдцами всей грудой,
Всё в глуби звонно погружается посудой.
Уже потоп, а воды хлещут всё из крана
Уже за мойки край, где тонут три стакана.
Вот погрузилась ручка кружки, как подлодки,
Как льдисты руки макарон у борта сковородки.
Но их относит беспошадно в беспорядке
За тем, что суповые уж остатки.
А будут в мойке нам медузы, крабы,
Иль саламандры сточных вод и жабы?
Рви из розетки штепсель! Пар водоворота,
Что рвет ко дну одну из вермишелек флота.
Но воды убывают — пасть видна уж стока,
Что чавкнув, вся в жиру потока.
Вдруг вздох доносит из трубы коленца —
Что это? Кухонное вносят полотенце.
 



Предупреждение всем

Что зверь во мне — не ложь.
А что с быком он схож,
вот в это уж не верь —
мой — очень редкий зверь.

Во мне наискосок
спит сахарный песок.
Но коль будить охочи,
тогда — Спокойной ночи!




Строгие критики лосей...

Строгие критики лосей, похоже,
какими ими были раньше тоже.




Отпето в 50-летие в парадизике

Вот я в саду сажаю зелень, в битве с сорняком,
что можно посадить руками, я сажать влеком:
капусту, лук, картофель, портулак
и помидоры, огурцы, салат и пастернак,
бобы и свёклу, хрен и кардамон!
Но всё ж милее был бы мне газон.

Я бы на нём поставил бы лежак,
как у соседки у бассейна, точно так,
и не фасоль б подвязывал уже,
а музыку вбирал бы в мираже,
жасмина запах я б впивал и роз —
о ты, соседка всех моих потребных грёз.

Как беззаботна ты, порхая рядом тут,
где в золотой листве цветки цветут.
Уже ты манишь — О, халло — мой вырез на груди!
Прекраснейшая ты, соседок всех среди,
там за оградой сада  вновь одна!
Ах, снова, снова машет мне она!

Ну, малый, что ж так глуп ты для услад!
Но я — всё перекапываю сад,
о Боже, хочет ли меня для кутежу?
Пот градом — но туда я не гляжу.
Сгинь, похотливица, и твой манящий взгляд!
Мне надо дальше обрабатывать мой сад.

Благославен будь, тяжкий труд в саду,
ты чувственности мне отвёл беду,
от счастья защитил меня греха,
но коль и ты б не остудил мне потроха,
там, за крыжовником, с водой холодной душ,
чтоб в пятьдесят отринуть этот куш,

и  чтоб остался только сладкий он,
тот, о блаженстве в Парадизе, сон.



Из экономики

Преступнику вновь преступать,
мычать вновь станет мать,
охраннику вновь схрон свой сохранять.

Что это значит, знает кто? Лишь я! Писаки,
для  коньюктурных слабостей то умноженья знаки.



Сообщение с отлова

На кролика охота: задний HOLLA двор,
где в кролике к себе проснулся жор,
стал местом, где свою прогрыз тот клеть
и выполз на свободу, чтоб не околеть.

Но вскоре беженец был обнаружен там,
поскольку не залёг в норе он сам,
а прыгал по двору ища приют,
но пять охотников уж были тут.

Попытка кролика поймать на крюк,
(всегда охотникам на радость этот трюк)
пока успеха не несёт, хотя пыхтят вокруг
охотники, но в кролике испуг!

Мы прерываем сообщенье с тем,
чтоб нам ещё коснутся этих тем:
Террор и Гены, Критика Времён,
Коррупция, Политики Урон,
Теракты, гений По,
Партийный кризис Пи па По
и FDP, и CSU, Какой
нам Левые приносят непокой?..
Но прерываем новости опять:
пока что кролика не удалось поймать.
И вынуждены прерывыть их все теперь,
пока не будем знать, что пойман зверь!




Звериная жизнь

Чтоб мы от горя стали лысы?
Плевать всей глоткой!
Жизнь нашей однодневки-крысы
была короткой.

Ей жизнь подольше  б дать, ну, вроде — 
хоть клавесинной.
Звучит на много лучше при народе
её, ну той, крысиной.




Владение мячом

Милая мама! Такой длинный пас
прям на меня — как найдёшь ты то щас?
Мама, ах, мама, и щас нападёт,
что же я сделал, защитник, вот тот?
Я владею мячом — кто со мною стоит?
Я владею мячом, но ведь каждый прикрыт!
Тесно на поле, но я всё с мячом,
Феноменален я в этом при чём!
Я буду владеть им, как наш верный шпиц!
Как долго? Кто знает? С приветом, твой Фритц.

P.S.

Ах, мама, была бы ты рядом бедром!
Я в штрафной, а они на меня вчетвером!
Я боюсь так ужасно потери мяча,
Но шепчу: «Должен ты, так как кровь горяча!»
Хоть мне трудно растаться с мячом, должен, нет —
Щас мне бить по воротам... Сердечный привет!

P.P.S.

Я промазал — свистит за спиною судья.
Но в другой раз отдам раньше мяч всё же я! 




Зимняя синица

В дом влетев, была чужою,
Вылетев, осталась ею.
Дом был заселён зимою
Мышью со семейкой всею.

Как без места проживанья,
Ведь не по своей же воле?
Только Шуберта звучанье
в тактах четвертей в d-moll(е).




Заговор

В нашем городе отдельные мужчины
носят красные по улицам штаны.
И, конечно же, от этой вот причины,
есть вопрос: в чём смысл той новизны.

Нет, ширинки нету там открытой.
Нет краснухи, чтоб чесать себя кому.
Старики — толпою неупитой!
Так зачем всё это? Почему?

Красные штанины знаком вьются!
В нём правленья миром механизм!
В этом ли году того добьются —
вызывает всё же скептицизм!





Творческий кризис

Ах, как Прекрасное я написать могу,
когда уж не приходит ничего.
Как лирику творить, когда в кругу
вокруг меня не нахожу его?

Ни разу что-то гениальное давно
не выпадает мне.
Ах, это так мне всё равно,
хотя могло бы быть вполне.

Что у меня? То узнаётся и называется в момент!
Да — творческий я импотент.
И это оттого, если итожь,
что кризис творческий меня коснулся всё ж!
Тут сообщение моё о том — для всех ответ.
А разве это не сонет?





Мелкие болезни

Ах, мог бы я и дальше так при люде
прекрасно петь и при моей простуде,
при жаре, при поносе, при абцессе
мошонки, и т. д. при том же интересе.

О эти маленькие хвори, как наветы,
которых избегают крупные поэты.
Великие болезни — им дороже дара!
Прострел, и Кровь, и Бред от Жара.

Как меланхолия пристойна или в сердце боли,
Чахотка — классика! Вода в колене то ли?
Ножной грибок, фурункул, пена изо рта,
Зубная боль, экзема — всё болезнь не та!

Но и о самой тяжелейшей должен знать всё ж люд —
В интимных органах то зуд.




Промежуточный баланс

В своей жизни я всё уж почти поимел:
Osso Bucco, ботинки, что жали, измятой машину,
слепую кишку, дверь с замком, что заел,
любовь, колени и спину,

интервью, педикюр, славу, боль от рифм до того,
министерскость, вставные зубы с очками в наследство,
и, если юмор меня мучает прежде всего,
я беру для шуткостихания средство.




Драма с телевизором

Телевизор наш капутт!
Всё теперь плывёт и тут!
От картинок клочьев хлам
И у каждой из программ!
Два монтёра из дверей
Старый наш несут скорей,
Два монтёра у дверей
Вносят нам другой скорей.
«Шеф, куда?»
«Да вон туда!»
«А чего?»
«Эрзац того!
Глянька, что за аппарат:
Экстроплоский в нём формат!»
Ожиданьям вопреки
Полулюди широки!
Через несколько минут
Снова старый нам несут,
Тот, что был капутт у нас.
Вновь нам хорошо сейчас.




Рождественское

На второй день Рождества
в смерти слёг я естества,
вдруг снаружи треск такой
в смертный мой проник покой.

Слыша грохот, как обвал,
что мне умирать мешал,
думаю: был б глупый хряк
при родео помер б так,
это варварство терпеть —
тихо уж не помереть,

встав, в окно бросаю взгляд,
деток там салютный ад,
я на кухоньку бреду —
там яйцо в сковороду,
лишь глазуньей полон ум —
в кухне меньше слышен шум.

Так вот я про всё забыл,
и подарен жизни был,
и глазунью славно ем,
Смерть приходит между тем.

Видит, как я жру до крох,
как ещё я не издох,
лезо спрятала своё
и сказала мне: «Адьё». 




Христоф Дэршау
(1938)

Подростничество

Тут, где другие
имеют зад,
он не имел ничего.
Но в 14
его взгляд,
чтобы встал,
пялился на коров,
когда он углом
за той застывал
30-летней
блондинкой
на красном велике,
имеющей мощный зад.



Розвита Цаунэр
(1938)

*   *   *

Будь рядом, Ханс, свет не влючай, хотя бы миг один.
Ты знаешь, я люблю, как пахнешь ты, всегда.
И, Ханс, люблю, твоя как колет борода.
Тебя люблю как никого из всех мужчин.

Глаза закрыты, так лежать средь темноты,
ни думать, Ханс, и ни мечтать при том.
Друг в друге души лишь под рук крестом.
Нет никого мне ближе, Ханс, чем ты.

Я знаю каждую морщину на твоём лице,
я так люблю покой с тобою, Ханс, делить,
усталой быть и ничего не торопить.

Мы оба — остров в пустоты конце.
Дай прикурить мне, Ханс, поставь стакан.
Спасибо. Ах, ты это, Себастьян!




Винфрид Крафт 

Павел писал апостолам...

Павел писал апостолам: « Я вдосталь
Крещу всех фрау здешних Хросталь!»
Пётр пишет же ему в ответной из эпистол:
«Не Хросталь се зовётся — Христол.
И коли против я чего в твоём раскладе —
Ошибки то лишь рифмы ради!»



Пэтэр Шютт
(1939)

Hotel de Metz

То была
разновидность
отелей на час
14 июля в Мэтце
дождь продолжал
хлестать...

В номерах по-соседству
менялись пары
мы слышали их
приход и уход
открыванье дверей
молний брюк
портмоне
и оттого
на продолжительность
любились

И в то время
как где-то рядом кровать
три раза гостей уж меняла
я в твоем лоне
всё ещё оставался лежать
и мы любили
и мы любились
волосатились
глазастились
ротились
шеились
сердечились
грудились
пупковались
мужичились
бабились

до перелива —
чемдольшетемлучше



Увэ Тимм
(1940)

То хорошее старое Время

когда катили всё ещё колёса для победы
когда ещё имелись пушки вместо масла
когда и золото ещё давалось за железо
когда имелся всё ещё один народ 
когда ещё имелся райх хоть
когда ещё имелся фюрер
когда ещё мы были борзы как борзые
когда ещё мы были крЕпки как сталь круппа
когда ещё мы были прочными как кожа
когда ещё честь наша означала верность
когда ещё имелась радость через силу
когда ещё работа делала свободным 



Ингэборг Хабэркорн
(1940)

За семью лунами

В твоём доме жила
в твоей кухне варила
в твоих книгах читала
в твоём лунном свете плыла
в твоей постели любила
в твоём саду спала
с твоим подсолнухом лучилась
пока он не увял

Тебя
от самого начала до конца
так и нигде я не видала



Рольф Дитэр Бринкманн
(1940 — 1975)

Автопортрет в супермаркете

В одной
большой
витрине  Super -

markts иду я сам себе
навстречу, как я есть.

Удар, что встретит, то
не неожиданный удар
но всё же он меня тут

встретит. И пойду я дальше

пока до голой не дойдя
стены и встав, не буду
знать,(в накауте) что дальше.

Конечно, кто-то позже
заберёт меня от-

туда.



Воскресный полдень

Рука мужчины
с кусочком майки
зятягивает вновь гардину.

*

К окну другому прикреплён
куском картон.

*

Большой зелёный кактус
выставлен наружу.
Он должен ещё больше стать.

*

Раз моросит и тут... и там опять.



Илона Боддэн
(1940 — 1985)

Эпитафия

Кота, что тут
был спутником мне,
дети забили камнями.

Зимой
в глубине сада
яблоня пала.

Теперь только во сне
ветви её всё цветут,
и под ними в жужжащей от пчёл тишине
тот чёрный и терпеливый кот
в траве гоняется за тенями.

Но кто же, когда не станет меня,
вспомнит о них – хотя б иногда,
хоть меж  парой ударов
их в сердце храня живыми?



Вольфганг Хильбиг
(1941)

Сомнительное возвращение
(старая котельная)

как будто столько времени
                и не прошло с тех пор
в селитряных белилах вздувшись те же стены
и вечный пауков в углах колышимый дозор
на паутинах виснущий без смены

на паре стульев пыль явя давным-давно
распада близость им хоть в золотом обводе
червонных солнца пятен от лучей в окно
с осколками стекла при вечера исходе

как что-то вновь меня вернуть могло б и вместе с тем
изгнать меня хотело бы похоже
как будто время то и не прошло совсем

а длится: будто медлит кто-то раз не беспокою
и не отсутствуя и не вернувшись всё же
мне призрачною из огня махнуть рукою



Карин Кивус
(1942)

Также один

в Лондоне напоследок
Charing Cross 
на половине всей высоты
эскалатора вверх
снова двойник
в потоке подле
на половине всей высоты
эскалатора вниз

вверх
болтая ногами
в нужных местах второпях
делая свою работу
в настенных рамках рекламу
обновляя по ходу




Стихотворцам

Мир засыпающий
в час вашего рожденья

вы будите одни
вновь Снами Наяву

грубо и сладко и жестоко
как на авантюру

партию в Явь и долго
непобеждаемы в Игре




В свете рани

Если мы бездумно-пьяно друг друга имели
с длинного летнего вечера
всю короткую жаркую ночь
и птицы рано
гонят прочь дымку оттенков
в просветлевшее небо

и если затем в воздухе над собой
я тянусь празднично в мощные руки
моей предстоящей Токкаты

а ты  рядом со мной в кровати
с опустошённым звуком тела встаёшь
и идёшь к двери

и если я в свете рани затем
вижу твой жирный зад
твой зад
понимаешь ты
твой хмурый дурнонастроенный стёртый зад
знаю я снова за  этим
что я тебя не люблю
что действительно
просто тебя не люблю совсем



Хайнрихь фон Гульдэнфэльдт
(1942)

Цезарь

Вгрызаясь рьяно в дьякониху каннибал
На ней все части основательно жевал.
Вдруг пломба выпала из зуба в крови лужу.
Так Цезарь и не смог её уж выпустить наружу.

Ленин

Что ж, дедушка, ты весь погряз в вине!
Уж проще сразу Ленина к стене!

Сократ

Мой Хэрр, где Ваш входной билет?
Сократ здесь не проходит, нет!




Ротрауд Заркэр
(1942)

осень

Съедено мясо,
вино выпито.
Медленно розы промёрзли
в склянках,
в горле
заплесневели слова.
За скорлупой облупившихся стен
режет мороз стёкла,
небеса
появляются за небесами.
Птицы пали с выси
или поздние то
были плоды,
что насекомыми вышиты?

За сукном ломберного стола
умерших пальто надели мужчины.




Пэтэр Хандкэ
(1942)

Новые опыты

1966/
в Байройте/
до начала «Тристана и Изольды» /
я всунул/
на парковке/
первый раз/
монету/
в автомат/
то был мой новый опыт/
и так как  гордость есть при этом/
раз новый опыт/
был горд/
за новый опыт я;

Я спрашивал себя:
«Когда я в первый раз дверь собственной рукою запер?/
И где я в первый раз с хлеба куском съел муравья?/
И воду при каких я обстоятельствах дымящей первый
раз увижу?/
И где я воздуха не получал уж больше в первый раз
в каком-то целлофановом мешке?/
И в первый раз когда письмо express я отправлял?/

А раз/
в каком году?/
очнулся/
в первый раз в чужом я помещеньи /
и ощутил в свой первый раз/
что в помещении я был.
А раз/
и у какого места?/
меня звал кто-то/
«Скорей! Скорей!»/
к себе/
через дорогу/
и когда в ответ кричал/
«Да! Да!»/
и побежал потом/
и доходил потом/
заметил в первый раз/
что я/
раньше когда я доходил/
бежавшим был.

1948/
прям на баварской с Австрией границе/
в Бауриш-Гмайн/
«в доме одном, какой же номер?»/
я видел/
на одре/
под льном/
и за цветами/
в свой первый раз/
кого-то из людей/
кто мёртвым был.

В Австрии/
поздней/
«Когда?»/
Не знаю я/
«При обстоятельствах каких?»/
Когда я раз взглянул/
и мать увидел/
кто в каком-то отдаленьи/
«В каком-то отдалении?»
В отдаленьи от меня/
стояла у стола/
и гладила/
тут охватил меня/
как я её там/
увидел/
стыд/
да так что расстоянье/
до стола/
стыда каким-то расстояньем стало.

1952/
в то лето
я когда/
(с поминок пира и для поминанья свежепогребённой
гроссмамы посланный домой, чтоб принести кому-то
из гостей, забытые им сигареты)/
в пустое/
тихо/
помещение/
вступил/
в котором мёртвая/
три дня/
до выноса лежала/
и в тихом/
опустевшем/
помещенье/
не видя ничего/
кроме какой-то маленькой и грязной лужи/
натёкшей из одной из ваз/
на пол/
почувствовал я/
в жизни/
в первый раз/
страх/
перед смертью/
и лишь потому что говорится/
что у того в ком этот страх/
струится пОтом холод по спине/
я смог меня/
от этого во мне же/
защищать/
и удержать/
слова произносимого упрёка/
ещё раз/
в страхе перед смертью.
Позднее/
видел я/
(после того как я всегда уж о опасных сумасшедших
слышал)/
в свой первый раз/
и неопасного сошедшего с ума/:
я в первый раз тряс/
кока-колу/
в снегу/
и на Гроссглоккнэр-Хохальпэнштрассе/
я видел в первый раз/
в каком-то фильме/
как на «Руки вверх!» приказ/
какой-то однорукий/
руку/
поднял/
я видел/
в первый раз/
куклу витрины/
со стёклами очков/
и больше не имелось/
(когда я выговорить сам себе был должен)/
в тот первый раз/
кому-то что-то чтоб сказать.

Теперь спрошу себя:

Когда я в первый раз о ком-то буду слышать,
кто зонт с собою в смерть смог взять?

Сегодня/
хоть то может означать: «Я вижу всё как в первый раз»)/
я вижу/
не как в первый/
одну картину/
на которой представитель власти/
посредством власти представителей кого-то/
ставит на задний план/
и уж не в первый раз/
о том читаю/
что кто-то долго избиваем/
вплоть до того пока готов он был/
произнести/
что не был избиваем/
но/
в первый раз действительно/
сегодня вижу я/
на штрассэ на которой проживаю/
перед отелем что «Рояль»/
на тротуаре/
для вытиранья ног лежит решётка/
и видел перед этим/
в первый раз/
внутри что эскалатора как раз/
и видел/
в первый раз/
вот только-только пойманную рыбу/
зажатую в кулак//
у короля/
и видел/
в первый раз/
к первому разу/
кофе/
из чашки/
быстро перелилось/
на белую скатёрку/
in TRANSEUROPAEXPRESS.




Йорг Буркхард
(1943)

Узкий отель

мы были неопытны
прошли таясь через холл
и ели в номере
что был дорогим для нас
с окном выходящим на
стену
мы почти не знали
друг друга
до того раздавали
листовки у фабрик
и мне было бы тут
быть лучше с Рэнатэ
мы могли б нас развлечь
по-моему
при траханьи
мы просто измучились




Франц Хохлер  (1943)

Языковой нагар

Всё ещё
мы с ним говорим
что на утро произойдёт

тот солнца восход

хоть с Коперника ясно
что солнце остаётся стоять
и
то мира закат.




О правильном использовании времени

Я тебя
сегодня утром
на вокзал не проводил
я имел столько дел
и срочно нуждался как раз
в том получасе.

Но только не стало тебя
я сел
и
один битый час был печален.




Солярные часы

Твои часы
возле моих часов
на том подоконнике
в том предполуденном солнце.

Совместно
впивают они свет
чтоб им с ним
их обязанность смочь исполнить
показывать нам
как медленно мы
ты и я
старее становимся вместе.




То извещение

Ох, а
я думал
придя домой
ночью
и на полу
видя светлые пятна
это лежит
на лестнице
какое-то извещение для меня.

Да гляди то
была лишь
полоска лунного света.

И

позднее пришло мне на ум
а разве в этом
не извещение где-то?




Просьба к фотокорру

Смог бы ты
фотокорр
в другой  раз
если Голод снимаешь
и на мух объектива резкость наводишь
на глазах эфиопских детей
смог бы ты хоть затем
твоему объективу дать опуститься
и вместо него
тех мух изгонять?

Благодарю.




Урсула Хаас
(1943)

Я ненавидела тебя

Я ненавидела тебя
достаточно в стихах
пока с тобой спала,
когда мы напивались.
Теперь же пауза и я
с хлопьями пепла на лице
ищу очередного гондо-
льеро из Нью-Йорка.
Романтики Модерна Way
Of Life Fuck Off Поэтики
для собственной любви.
Не видела ль цветочек
на краю дороги?
Меня уж этим не достанешь ты. 



Вульф Гёбель
(1943)

На правом борту

Лишь много поздней
ты поймёшь,
что от всего чего-то ещё
не достаёт:
лопатки из серебра для торта,
того камня с безумным клише,
фотографий ребёнка, книг,
которые ты хотел позднее
прочесть: её магической
задницы на пути
к холодильнику.

И лишь со временем
ты найдёшь
тот дешёвый сервиз
в полном порядке
и бокалы для шампанского
ещё от приданого: тут
по меньшей мере ты
имеешь что-то в витрине
шкафа: 12 белых кругов,
если станешь съезжать.

И давно уж тебе
не мешает больше
и то,
что ты по утрам
развлекаешь себя
растворимым кофе:
если та сумасшедшая встряска
пришла к ней
из живота.

Телевизор она тоже
с собой забрала: и
хорошо — больше ты
будешь читать. Описания
путешествий, к примеру,
но иногда вечерами
или также ни только
листаешь ты правым
кулаком  Penthouse
а левым заходишь к себе
как однорукий яхтсмен
под парусом у островов
Кабе-Верде:
твёрдо на правом борту.




Вольф Вондрачек
(1943)

Ревность

Я тут сидел
и ревновал.
Я был ревнив, как
преданный вот только мексиканец.
От ревности я просто болен был,
помешан от сочувствия к себе,
что вен  пульсация на мне,
отбрасывала тень на стены.

Я просто должен был отсюда —
и лишь  под утро
вернулся вновь назад.

Она сидела тут
и ревновала,
больна от ревности,
подушками  меня
при входе забросала тут же.

Я объяснить хотел ей всё, всё —
но не то лишь, что я так же
ревнив до этого вот был.
Поэтому я начал врать,
и вся история враньём
всё больше представала,
что вскоре чемоданы собрала она.

В ту ночь
она была нежна
и говорила, что убъёт меня
однажды утром.
Я тоже нежен был и то же
ей говорил.



Бэрнд Боомайэр
(1943)

Отречение аутсайдера

После года и дня
всё ещё
ни в чьей
твёрдой заднице
наконец
плотно сжал
он
половины своей
и вывел
её
из сношения



Фолькэр Кригэль
(1943 — 2003) 

Злоупотребления наркотиками у зверей

От нюханья уже мускусный вол
почти что слеп, свой тыча ствол.

Хамелеон, стареющий, и тот
Эрекцию лишь с маком обретёт.

От наркоты лишь альбатрос
Раскинет крылья, чтобы ветер нёс.

Кабан в прострации от ломки,
Но всё крушит от маковой соломки.

Опять ревут быки уж с рани,
что уж не принимают «дряни».

Не на игле бы вовсе спятил
За годы родовитый дятел.

Без травки Кении и Rhino-носорог
В кино сниматься бы не смог.

От кокаина только пеликан
имеет «глюк» на весь экран.

Из вод и бегемот высовывает нос,
Лишь ветер анаши духан донёс.

А горностай, чтоб вдолг взять, так речист,
Твердя что пару лет от «дряни» чист.

На каждый вечер надо для пингвина
Хотя бы дозу героина.

«Колоться чтобы — галок разговоры —
иметь «капусты» нужно горы.

А что такое дозу перебрать,
тому, кто укололся, как узнать!

Да то беда: когда капусты
От пожиманья рук уже не густы!

А не беда, когда от дрожи,
«снежок» весь рассыпаешь, боже!»

Заболдевая, сообщает лама:
«А тащит как Mai-u-u-a-ma!»

Все саламандры  мухомороеды,
Ах, что за стон, когда дают обеды.

И жирная свинья имеет свой барыш,
Переработав коноплю в гашиш.

И в заключенье: позволяет даже спрут
Себе отключки хоть на несколько минут.



Матиас Шрайбэр
(1943)

Демократия

Я хочу
ты хочешь
он хочет
что мы хотим
то происходит
но то что происходит
хочет из нас никто



Ландшафт у Дормагэна

По чисто прибранной кладбищенской стене
повисший полдень
кажет птицам свежую могилу.

Небо голубизны воды
как бледность смерти
у медузы-великанши.

Шоссе в поту,
расскинув ноги широко
меж ними
свинцовея зелень.
Солнце выжимает сто.

Оптимистичные
здесь строятся высотки.
Поле свёклы
упав повешенным
с берёзки-хромоножки.
Химия кажет
свой указательный вонюче палец.

А кто из города желает
в парк оздоровленья,
тот кладбищем пропущен должен быть.



Фридрихь Христиан Дэлиус
(1943)

После манёвров

Мой друг из Кобленца мне пишет:
Мой друг из Эрфурта мне пишет:
Да мы стреляем неохотно,
Мы стреляем,
но мы стреляем,
но мы стреляем неохотно.

С обеих уж сторон обоими я встречен,
поэтому вопрос, товарищи по службе:
Сдаваться мне кому же?



Йутта Зауэр
(1944)

Красноголовка

Идём милый
Волк целуй меня

Я подарю тебе
пиццу с вином
Забудь

о своём волчьем голоде
на бабушку и её
семерых коз

Идём злой
Волк жри меня

Я стяну с тебя
мех тоже
Не

думай о волчьих
капканах у меня под
белым передником

Идём ты
большая пасть
полакомся мной

Выть
ты потом 
сможешь и без меня




Ульрихь Роски
(1944 — 2003) 

Высоко взлетали брызги

Девушка, на скалы кто восходит по утрам,
с чайками свою кто булку делит пополам,
ты грустна, ужасна грусти на лице печать,
чайкам, что сжирают булку, грусти не понять...
Вновь ты спросишь альбатроса: «Почему?»
Но ответ, чтоб дать тебе, ему не по уму.

Высоко взлетали брызги там, на берегу,
где себя все волны моря разобьют.
Быстро всё прошло, как я понять могу,
и тоски тебе уже не скинуть пут:
безматросье, безматросье тут.

Он был Джимми, он был первый, рулевой,
предложил , совсем не медля, весь запасец свой:
перлы, сам что, вероятно, где-то поснимал,
туфельки, из кожи змей, что сам он с них содрал,
в заключенье на колени встал с мольбой.
Туфельки и перлы взяв, платила ты собой.   
 
Высоко взлетали брызги там, на берегу,
где себя все волны моря разобьют.
Быстро всё прошло, как я понять могу,
с лона твоего его сорвав как  спрут:
безматросье, безматросье тут.

Девушки, вы от матросов, прячтесь в тех местах,
так как чаще вся любовь матроская в штанах.
Умолчал о  жёлтокожей, кто в кантоне, он,
умолчал, что он не Джимми, а Антон.
Та поверила: змей кожа — вот любви залог,
Перлы — тоже, но залог тот был подлог.

Перлы были из стекла и туфли — дермантин,
просто мусор, даже цента не дадут.
Быстро всё прошло,  то понял  я один.
Девушка теперь одна — всему капутт!
Безматросье, безматросье тут.




Вольф Браннаски
(1944) 

Зарисовки с Встречи изгнанных

День лета  поселенья жарки ласки
сам бюргэрмайстэр памятник цветы
коровы свежей масляной покраски
стогам приказ чтоб были все желты

Дорога в хороводе тихи детки
крестьянки-девушки слепит корсаж где тень
добро пожаловать через берёзок ветки
на изгнанных войною встречу-день

Вот громко уж уселся за столами
народ с востока сыр поесть вино попить
оркестр духовой когда с мансард вы сами
Бог видит хорошо как изгнанными быть

Венки речей летят на pommerанцев
под нежным солнышком обслуги прыть
затем их группа пляшет пару танцев
под песню что уж будет не забыть

То трогает до слёз в душевном настроенье
вновь в целое весь клеется народ
размякли все, воротников потенье
Быть изгнанным мне Боже дай на следующий год    



Маркус Вэрнэр (1944)

Маленькая Органология Любви

Где часто обольщает так кадык,
Там прежде прыщ ему мешать привык.

Давя в экстазе  грудью в грудь,
Про мочевой пузырь всё ж не забудь.

Ценителей отталкивает кожа,
Позднее на характер что похожа.

Известны тонкие и толстые кишки,
Двойной беззвестен подбродок за грешки.

Яйцо себя удержит от затрат, 
Тогда и в мае не получишь результат.

В грехопаденье виновата плоть,
При столкновеньи жир мешает хоть.

Член склоняясь кажет всё ж: вперёд
Мозгам и Духу, и из рода в род.

Выносит сердце и укол с толчком,
Раз чопорен мошонки ком.

Интимные места чуждей профанам
Чем внутренние их изъянам.

Плеву у дев бранят, назвав ярмом,
Хотя из тысячи она лишь в случае одном.

Подпрыгнул копчик, диафрагмы зов —
Сама себе головка скажет: Всё, готов!

Любовный акт — один таков:
В нём губы пухнут от глотков.

Любви причиной часто видят рот,
Гланд функцией что так влечёт.

Чарует носа крепость-burg,
А почки видит лишь хирург.

Целуют ухо под свечек свет,
А челюсть верхнюю, когда их нет.

А постмодерна пенис ист,
И толстощёко-пестр, и оптимист.

Коль в коитусе кто упрямец сам —
Быть трепатни особенной часам.

А рёбра холят, чтоб скользить где ворсы,
Когда уже измяты сильно торсы.

Слиянье душ звучит как торжество,
Отёки тел — остатки от него.

Конечно, спорно слово «груди»
Для тех, где вдоволь настрадались люди.

А генитальные системы вороши —
Они без язв вдвойне уж хороши.

Дрябл клитор — дай отбой нахрапам — 
Удастся коитус лишь по этапам.

Икра раз украшенье и ресница,
Червеобразным уж отростком не прельститься.

Руками тело враз к себе прижмёшь,
Ногами тоже, но в коленях гнёшь.

Похоже игрек хромосом, как клан,
Не предусматривал творенья план.

Язык известный радостей родник,
В нём Веремени не специален клык.



Маттиас Бэльтц
(1945 — 2002)

Пармезан и партизан

Пармезан и партизан,
Где же вы под  горкой?
Партизан и пармезан
Всё протёрто тёркой.



Ральф Тэниор
(1945)

Почти-женщина

если она
идёт у угла
в свои 14
в пуловере
розовом
запачканном
на груди
ладошка уже полна
говорят парни
и если она
идёт у угла
с пузырём от резинки
у рта
и тот
ХЛОП




Пэтэр Майвальд
(1946)

Белоснежка

за семью горами-холОмами
изменяя мне
со семью гномами
глупа Лиза
нужны ей семь гор-холОмов
нужны ей семь гномов
когда я был великан её низа



О любви

Кто любит тот смешон и слеп как шут.
Не смотрит он, (ты говоришь) а мажет взгляд что клей.
Не плачет он (ты говоришь) потоки льёт соплей.
Не едет — тянет в дрек его любой маршрут,
где, в куче развалясь, любовь свой дарит смех.
Неблагодарность вот по праву за любовь расчёт,
и делается лучше всё потом у всех,
чем до того как стол с постелью плач займёт,
из слёз высасывать чтоб мёд.
Предъявлен счёт, и в небесах терпенья тишина.
Из невиновности в конце появится вина.
Нет у любви того, что было б как доход.
Так вновь к постели, что тобой не обременена.
Любовь мы любим, так как учит Лучшему она.   



Манфрэд Ах
(1946)

Оккультное рандеву

Прочь книгу, что крутИться без конца!
Забыть о дне, о голове, быть животом на ложе.
Уже сосчитана «последняя овца».
Волк у дверей. Тебя он хочет тоже.

И вновь скакать мне на его спине
К любимой по проулков бурелому,
Всю ночь любить её в предлинном сне...
А серым утром волк доставит к дому.

Затем лежать сырым, счастливым в тишине:
Хоть и не явь, но это было всё же.
Далёко волк. Часы четыре кажут на стене.

Быть может, и тебе сейчас как мне,
И ты лежишь ясна, со влагою на коже.
Какою ж парою мы были, боже!



Урсула Крэхэль
(1947)
         
Когда в своей постели

Когда в своей постели
я очнулась ближе к полдню
после бессонной ночи мокрая от пота
с крестом что был от страха пОгнут
когда соседки-матери уже
своих детей соседских звали
я ощущала что тянувшее во мне
порвалось лопнув
что лежала тут в своей крови
что расплывалась подо мной
не помня о соседских детях
и с полным выводком соседках
что день спасён 
мужчина же неправедно оплёван



Томас Розэнлёхэр
(1947)

Складной стул

Складной, весь в блёстках стул, новейшей из систем.
Легко расставить. А сложить — любой тут будет рад.
Одно лишь «но», что он, в сравнье с прежним тем,
бороздками теперь упёрся в зад.

Комфорт, Мученье! И сегодня — власть дилемм?
Ценилась — больше нет: уже не тот расклад.
Кто ценит — скажет: easy chair — просто клад.
Что твёрдым сделало его? Зачем?

Складного стула диспут длится на яву:
как он — я твёрд? И в ягодицах он
развился сам по меркам сих времён...

гремящими весами для персон
он  подо мной трещит со всех сторон.
И долго думает про всё, примяв траву.



Эрнст Кааль
(1949)

Старый Rolling Stones

В нашем Доме престарелых до зимы
Часто группа нам играет Rolling Stones
В нашем Доме престарелых мы
Are shaking head and bones

Бывший булочник у нас хэрр Шрамм
Прямо вылитый Мик Джеггер сам
Фрау Райманн кто ещё свежа
Билл Уаймен нам с избытком куража
А Мариа старенькая Вотц
Прочь идёт ну прямо Чарли Уоттс
Старшая сестра Нич-гросс
Кита Рихардса имеет нос
Лишь такого как был Ронни Вуд
Всё среди ходячих не найдут

Жалко правда не был Бриан Джонс
Никогда совсем у Stones
Фрау Хансэн ну со всех сторон
Выглядит совсем как он-с
Старые пока не выпал снег
Live играют каждый старый Hits
И не нужен им совсем Play-back
И восторжены они как Kids

В нашем доме престарелых до зимы
Are shaking head and bones мы

Пусть у Джеггера совсем мозгов уж нет
Рихардс уж не слышит что поёт
Уаймен уж не видит белый свет
Уоттса с Джонсом всё подагра гнёт 
Старые пока не выпал снег
Live играют каждый старый Hits
И не нужен им совсем Play-back
И восторжены они как Kids

В нашем доме престарелых до зимы
Are shaking head and bones мы




Барбара Цайцингэр
(1949)


пламненеющие деревья

не бойся времени огня
прими его спокойно
как начало
ведь так и эвкалипты
от бремени как будто избавляясь
лукаво в ветер сеют
искры-семена
когда угаснет пламя
наступят времена
для этих золушек
на белом свете




птичья стая

Остатки в бокале –
то, что было красным вином,
надежды, витая ещё.
На всём след вчерашнего.
И вдруг за окном
в восходящем потоке ветра
на юг и навстречу тебе
скворцов летящая стая.
Только
не закрывать глаза,
стерпеть,
не опьяниться
ритмом происходящего.
Дать
просто лететь
птицам.



Диттмар Вэрнэр
(1949 — 2010)

Аппликатуры

Куда б я мог унестись
с каждой из этих гармоний
чья конечная цель была неизвестна

И в каком направлении нёсся звук
после туше
если такт
в ритме вальса
не получался

Я даже скорей согласился б тогда
с улицы слушать
как уносятся  ввысь
зацелованные уже
клювами пальцев октавы
чем для Будущего
повторять упражнения
чьи знаки его предвещали
то в восходящем то в нисходящем движении

Возможно однажды
я стану опять вспоминать
расстановку пальцев – эти аппликатуры
в пьесах что я
ребёнком ещё играл
из проклятой партитуры




Йорг Нойгэбауэр
(1949)

bananas

жирные деды
жуют бананы

раньше тут
были они rockstars

н-да
было это давно

один ещё держит
банку пива в руке

Перевод Эдуарда Шпринка и Алишера Киямова




Манфрэд Дайкс
(1949) 

Ноль сто девятнадцать

Каждый раз как я желаю акт —
Набираю телефон-контакт.
Халлоо! Вновь Михаэль! Пароль «Пырей»,
Время деньги, так, пожалуйста, быстрей!
Значит так, поскольку я готов,
то прошу без лишних общих слов!
Вы как слышу, и юна-нежна?
Ах, семнадцать, эта и нужна!
Что? Соски прям как чугун стоят,
низ Ваш экстремально волосат??
И срамных волос высок зачёс?
Локти выбриты — что за вопрос!
Как?? В анальной части тож,
и? с той у Монро он схож!
Быстро, до того как оплачу,
Родинки у Вас с ноги к плечу??
Радиус подмышек десять до бритья??
Это да! Хотел бы видеть я!
Что Вы говорите, а кра-сы...
...ups... теперь уже полны трусы!

Вот спасибо, всё уж, Вам благодаря —
да, уже мы время тратим зря.
Да я в срок плачу, ведь счёт-то мой,
прежде чем жена придёт домой.




Не любовное признание

Баронесса, не хочу, но должен я, увы,
дабы правду слышали б и Вы:
Эта шляпа Ваш весь портит вид —
как посмотришь, сразу затошнит.
Это ужас, как Вы тут сидите,
хоть и Ваши бёдра в аксамите .
Ваши икры,  декольте, маня,
боль в мошонке вызывают у меня.
А причёска уж совсем скандальна,
так смешна и аморальна.
Шея с плеч показывает дулю — 
Вы должны Себе пустить бы пулю.
И ещё Вам весть, что всех гнетёт:
Самое же мерзкое Ваш рот.
Несмотря на замок, деньги, слуг,
Мощь мужская у меня пропала вдруг.
Баронесса, не хочу, но должен я, увы:
Не для глаз моих звезда навеки Вы.




Кошки

Кошек кто не любит и не чтёт,
даже выстрела цены не стоит тот.

Венец творенья — кошка! Ну а вы,
кто против, вас лишить бы головы.

Кому мяуканье — лишь дребедень,
Тому желаю самый жуткий день!

Мою кто кошку дразнит, будь хоть туп,
Того я должен буду прятать труп.

Кто кошечку б мою в мучениях извёл,
Тот был б посажен в муках мной на кол.

Кто к кошечке моей раз зол бывал,
считай, что он уж без вести пропал.

Кто моего кота решит тянуть за хвост
тот зрел, чтоб в клинике зубной вставляли мост.

Моей раз кошке от кого нехорошо опять,
Тому 2, 3 литра крови потерять.

А обращенье с кошкою моей плохое в ком,
Лицу того с моим иметь уж дело кулаком.

А будь мой котик кем-то ущемлён на спор,
То будет носом тот клевать забор.

Кто ж на кота всё ж нападёт,
сперва намылен крепко будет тот,
обвален в перьях с дёгтем тщательно потом,
чтоб дней 14 как дичь витать пред котом.



Дэтлэв Майэр
(1950 — 1999)

Трюк старого зайца

С возрастающей педантичностью я
тогда разыгрывал из себя на сцене геев
Берлина
городскую невинность
когда мол каждый с кем оттянусь
был у меня первым
или  только вторым
или по меньшей мере
ещё исчислимым

Охотно спрошу к примеру тех лет
в моих базовых кнайпах
у с вест стороны отпускников
как пройти в туалет
и было б это возможным что б
они чаще туда заходили и
сколько стоило б пиво

А раз одному баварцу  я здесь
рассказал что ощущаю себя
Алисой в Стране чудес
только ещё более
бесконечно заблудшей
и он был так потрясён
что позднее когда мы
забрались в постель
прошептал:
Ты не долго ещё видать в этом,
gell*?

(*не так ли? — 
на южно-германском диалекте)




Похотливый слух

По слухам
в городе Тарзан —
инкогнито достаточно одет
в шарлоттэнбургский въехал он
семейный пансион

Все геи возбудились до того
что полуосторожны
грудные клетки их
на улицах раздуты
как страсти путы для него

Я тоже целый день
в бегах
в спорт-студиях
поймать с поличным чтобы
или в засаде в ботаническом саду
в тропической оранжерее
добраться грезя до него скорее

пусть всё напрасно —
но себе добуду я Тарзана

сегодня ночью я пройдусь
по гейским кнайпам всем
с залупленною шкуркой от банана




Мой друг красивый

Мой друг красивый,
как Hawaii-Toast,
а умный, как шнурок.
Я очень счастлив с ним,
моим.
Когда его я снял
он был — спорт-студия,
теперь же жизнь ведёт
подушки на софе.
Я очень счастлив с ним,
моим, таким.
И каждую мою сиесту
я провожу на нём.




Карлхайнц Барвассэр
(1950)

День-Ночь

Больше не встретится ничего: гладко по
стенам – и в облака: войны
невидимы, хоть электроника –только
шумы. Мать варит,
собаке нужно на улицу.

От этого должен пойти дождь, пивные
набьются битком – благоприятный день
для зачатия без обязательств. Чем дальше
тем лучше: вдобавок дОлжно смеяться, а также
невпопад танцевать. Встряхнувшись.

И кто-то смотрит кому-то другому
в глаза: всегда выстрел в упор –
террористы от постмодерна. Только раз
пересечь жёлоб слива мочи – и сразу назад.

Перевод Ирины Хейфец и Алишера Киямова




Пэтэр Брамбринг
(1951)

Понедельник завтра

в понедельник
утром так
в девять
быть может
также и позже
натяну я себе
по голове
крайнюю плоть
и из окна
выпрыгну

нет
ни с восьмого

похоже
несколько выше




Мартин Ауэр 
(1951)

Случай

Если б другой, не я бы, нет,
вместо меня явился бы на свет.
Моя сестра, быть может,
или брат,
или тебе чужой совсем и  глупо-хамоват — 
как без меня
был б мир потом?
И где б я был б при том?
Меня бы кто-то потерял?
Никто б вообще о мне  не знал.
Вместо меня б совсем другой ребёнок был рождён,
и у моих б родителей жил б потому,
и все игрушки бы мои в шкафу имел бы он.
Да, даже имя бы моё
они отдали бы ему!   



Харальд Штрэтц
(1951)

Берлин

Берлин,
великий ты мешочников вокзал
Зоологический с дурною славой сад
то спозаранок ждут
пенсионер подросток-проститут пропойца
Берлин
ты сердце мечущих песок консервных банок
ты брандэнбургскомозгомарочный рубеж
и старческие кости
по 6, 50 DM
Социализм:
где ж дастся кроме что
так дёшево при том,
и в 76-ом?
 



Ханс-Ульрих Трайхэль
(1952)
             
Миф Берлин 1987

Ещё тут пара от руин — остаток — лишь реклама
Под ясным солнцем в проводах бесчисленных сетей
Ревёт фотограф: Взят как панорама
Телеэкранов суп весьма тут тронет Прометей

Вокзал задержек: вновь мертвы тринадцать все перронов
Из Styropor(а) нас держа всех месте как транжир
К поездкам группой тягой с почитанием вагонов
На дойче свой манер: А завтра — целый мир

Стена ещё тут простоит столетий пару
Машину Времени Сизиф заводит на таран
И патлы красит Одиссей вновь в Кройцбэрге с угару

И на задворках снова вдрызг напьётся Пан
И паспорт сунув свой в огонь пойдёт свирелить в майке
Что тут разбито так же Зевсу не собрать при пайке.




Розэмари Краузэ
(1952)

Дилемма

В пятницу
встретила Вэрнэра.
Сходили к нему.
В субботу
знакомство с Эрнстом.
Мы любили друг друга в автО.
В воскресение
Дитэра посещение.
Он остался на ночь.
В четверг
сходила к врачу.
Он дал мне на то
две
таблетки.
Одна
была для меня.
Зато другой
я должна
моего партнёра
излечивать.




Биргит Рабиш
(1953)

Мы занимаемся этим

Мы занимаемся этим
сношением
и я
вскоре кричу что весь дом
думает
чем мол они занимаются
и при том
мы сношаем
только наш пол
и нас вгоняем друг в друга
ах я
вне себя




Тэо Кёппэн
(1953)

Осень 5

все пивные закрыты
лес открыт лишь ещё

таки сыро
усмехаюсь
наверху
навеселе
в дуба дупле




Курт  Дравэрт
(1956)

Польша в письмах –
Как у нас там, в родном фатэрланде, дела?

Меня не перестаёт удивлять –
что ищут мухи в луже мочи с месивом кала?
А в остальном, мать,
нового мало.

Мужики с утра уже – в стельку – трупы,
не найти Польшу в Польше – той больше нет.
Правда, можно с комфортом в составе группы
в Аушвитц попасть, купив со скидкой билет.

Я ем много  Bigos –  к водке – всё же
надо жить как-то дальше – пусть как в Сибири,
нет больше сыпи – всё подсохло на коже –
да – бельё уже выварил раза три-четыре.

Литература – она, мой дружок,
изменилась – прозы больше немножко,
чем тогда – немножко – что польский твой пирожок.       
Бедные люди тут, но как с обложки журнала кошки.

Но корки – прямо до пальцев ног –
это, действительно, как при пытке –
быть далеко от Бад Хомбурга, где бы  лёг
в ванну твою, всю в падуанской плитке.

FAZ уже не идет на Восток. Черт возьми –
нет страниц о промышленности и в помине.
Что стряслось –  не знает никто. Выезды – до восьми –
не приезжай – здесь война – нет, нет, нет –
только не на машине –

турки уже у Вислы,  как раз
прямо там, где она так красива в изгибе справа.         
Сохранились ли турки ещё там – у вас?
У меня всё хорошо. Ведь, право,

здесь всё цветёт. Пар. Бутики, правда, меньше фольклора,
и случается – кто-то может упасть и взывать,
бредя в социальное ведомство –  без надзора –
почти как на Западе – мог бы я вам сказать.

Также – девушки – как и у нас – в той же цене,
но сердечнее, чище в лучшей своей половине!
Значит так – приезжай непременно – прямо ко мне –
но все-таки лучше не на машине.

Я  должен был выучить только за то –
быстро во время подъёма,
вновь заряд заложив, не сразу палить из ствола.
Как отец говорит – в тренировке всё дело. А дома –
как у нас там, в родном фатэрланде, дела?




Телешоувикторина

Кто забеременел от: а), б) или
другой вопрос: Ис-то-ри-я –
сколько евреев – три ли, четыре –
в годы – речь идёт о вопросе на полмиллиона –
за ответом на этот вопрос
Вы можете обратиться к залу. И я
сдаюсь и прощаюсь на этом: « Эта программа
презентирована Вам фирмой: х), у)
Реклама. Новости. Прогноз
погоды.



Клаудиа Димар
(1956)

След в памяти

Пару дней лишь назад
я вкушала твоё тело:
ощущала вкус рта,
запах твоей кожи.

Теперь, когда тебя нет,
я сосу тот клейкий леденец,
что ты мне подарил на случай
если я тебя захочу,
вспомнив.



Мартина Бикк
(1956)

Венский лес

Страх
лежит на брусчатке
ползёт между ног
между глаз
травит меня крадясь
похотливые руки мужчин
предлагают свои 50DM
взгляды 
пробуют делать бесплатно
пока я
с  пакетом набитым тушками кур
лестницей вверх моего зданья
грежу дальше
о любви



Томас Пигор
(1956) 

Мексика

Я еду в Мексику чтоб  там
Похлопать девушек по мягким их местам
Научный это для меня эсперимент
Как реагирует там попок контингент

О Мексика
Как это делать всё ж ты далека
И делать это наблюдая для идей
Я называю это Этнологией

Воткнёт она с улыбкой губ где дрожь
Меж рёбер мне ответом нож?
Не знаю Или не жалея силы
Ревшив что сипатичен я с угара
Плеснет у стойки бара
Мне прям в лицо текилы?

А может чувствуя во мне
Опасность что грозит его стране
Изрубит чей-нибудь кузен
Меня мачете на  куски  как хрен?
А спирт имеется для обработки ран у них?
То очень важно в изысканиях моих!
 
Я еду Мексику чтоб там
Похлопать девушек по мягким их местам
Ну а потом усядусь за столом
Чтоб мне магистра получить диплом

Я еду Мексику, чтоб там, в чужой стране
Мою всё ж тему осветить в науке мне:
«При нарушении табу анлиз всех первичных
Реакций в зонах тропиков различных»

Я как-то пробовал в Bad Oldesloe то
Но там в реакциях был бзик
Как то: Что шариков не достает, старик? 
К такому уровню я не привык
И без фантазии скажу я напрямик
Но верю в мексиканках больше всё ж огня
Чем  в этих парфюмерных немках на меня

О Мексика!
Меня уже секли и в Тампико пока,
От Веракруса вплоть до Акапулько тож
Я это делаю рискуя если нож
От Чигуагуа и через Чилпанчинго
До самого Санто Доминго
С равнины от Табаско
До Теунтепека и Оахака
В Коацакоалькосе и в Куэрнавака
и в Тамаулипасе по Цакатекас
(содержит Дирке-атлас это всё для нас)

О Мексика
Я сравнивать готов      
«Что шариков не достаёт старик?»
В Бат Олдэсло всех тех коров
«Что шариков не достаёт старик?»
Лишь потому что в этом заключён
Типичный для Германии ответ
В научной сфере столь известен он
Отсюда что в ней интереса нет
Когда проявит кто-то гонор свой
Когда своей рискует головой
С идеей нетрадиционной То как бзик
«Что шариков не достаёт старик?»
Отсюда в Мексику я еду, чтобы там
Похлопать девушек по мягким их местам

Я называю это Радостей Науки Храм



Томас Гзэлла
(1958)

Мимолётное воспоминание

Ей было — будто вновь она дитя:
в проулке старый дух витал, а оглянуться —
какой-то близкий, редкий ветер, как грустя,
сопровождал нависшие там блюдца,

когда они в  беззвучном вираже,
и невесомо приземлялись снова.
И так, как если б знала то  уже,
Тут имя зазвучало в боли зова.

«Элизабэт!» —  её зовут из кругляка,
Цветисто что вращает всё огнями.
Тут прикрывает рот Элизабэт рука:

она молчит, и приседает, и следит глазами,
и остаётся стихшей и согбенной,
пока объект не просвистел вновь в сторону вселенной.




Ночью на скамейке у озера

Скажи, могу присесть? Нет, я просить не стану,
нет, в мыслях только звёзды  и вода...
Садись —  откуда скачешь по туману?
Скажи, летишь откуда и куда?

Не спрашивай, кто я. Я был покуда.
Не спрашивай, кто я. Я брёл лишь наугад.
Не спрашивай, как звать. Зовусь: Ложись-Паскуда,
А имя у меня: Эй-зад.

А ты
чего одна средь темноты?

Не спрашивай, как звать. Я не такая, боги.
Не спрашивай как звать. Ношу я платья стынь.
Не спрашивай кто я. Зовусь я: Ноги,
А отчество: Пошыре-слышь-раскинь.

Родители... — Должны б пробить нам темя...
Под ветром волны —  Чёрный фён...
Заря. Сказать адьё уж время...
Прощай же встреченный... В какую из сторон...

Она и он!...




Фанни ван Даннэн
(1958)

Лесбийские черные инвалидки

Что во всём виноваты мужи, чаще белые, Machos, известно давно.
И они в полной мере ответственны за всё это говно.
И они правят миром, имея огромную Власть.
И они нашу планету собаке, чтоб несла, сунули в пасть.
И найдутся ли бОльшие гады? «НЕТ!» — в ответ, что не скрыть.
Но лесбийские чёрные инвалидки ядовиты тож могут быть.

Я одну повстречала в OBI, та, катя с колёсами стул,
Прорвалась сразу к кассе и платит, мол, полна своим этим cool:
За десять шурупов купюру в тысячу мечет туда —
Такого нормальный немец не позволит себе никогда!
Ещё обложила кассиршу — то могут все подтвердить —
И лесбийские чёрные инвалидки ядовиты тож могут быть.

Снаружи же, на стоянке, наехала вплоть до пупа,
И нет чтоб сказать: «ИЗВИНИТЕ!»  — как рявкнет: «Ты что так тупа!»
« И для мужчин тормозну я!» — стоит на груди у неё.
Тут я уж спонтанно не знала, хорошее слово моё.
Я: « ФАК ТЫ СЕБЯ!» ей должна бы, да поздно уже говорить —
Тож лесбийские чёрные инвалидки  ядовиты всё ж могут быть.

Конечно же, я не расистка и пред головой не колы.
Лесбийские чёрные инвалидки вообще-то ужасно милЫ.
Их можно увидеть столь редко, и в шоу их нет и к тому
Ни разу во всем « Линдэнштрассэ», и мне не понять почему.
Продолжится песня и дальше? Ответ — «НЕТ!», но если спросить —
Всё ж лесбийские чёрные инвалидки  ядовиты так могут быть.




Людей искусства не переизбыток

Людей искусства не переизбыток,
Но пекари важней нам их визиток.
Они пекут такой хрустящий хлеб нам всем,
Для этого встают, когда темно совсем.
Без них бы завтрак катастрофой был, как ад,
Мы без всего бы ложкой ели мармелад.
И колбасу ни с чем.

Людей искусства не переизбыток,
Но мясники важней нам их визиток.
Они нам разрубают мясо всем,
И режут поровну затем.
Мы делаем котлеты из филе,
Без них бы в фартуках в крови стояли б при столе,
А это —  свинство уж совсем.

Людей искусства не переизбыток,
Но нам важней солдаты их визиток.
Защитой родины они ценны нам всем,
Враги раз станут нападать затем.
Они в подлодках, в танках, склады ищут, чтоб взрывать,
А то представь, должны б  в людей мы сами бы стрелять.
А это — помешательство совсем.

Людей искусства не переизбыток,
Предприниматели ж важней нам их визиток.
Они рабочие места всё создают нам всем
И всю ответственность за то несут затем.
Без них бы наша жизнь была бы никакой,
Они на улицах стоят с протянутой рукой.
То горько уж совсем.

Людей искусства не переизбыток,
Поскольку, что-то нам сказать из их попыток,
Чтоб мы забыли бы про будни — не в убыток.
И это, нахожу я, важно всем.
А обществу у нас подходит уж совсем.
   


Макс Гольдт
(1958)

Вот могли бы пчёлы...

Вот могли бы пчёлы вновь в садах
залетать украсив их просторы
да они всё ездят в поездах
у билетных автоматов любят споры

Вот могли б галопом лошади скакать
был бы спорт бега где выигрыши жутки
да в каталках инвалидских им себя катать
и курить свои же самокрутки

Вот могли б сердца забить в груди
били б от любви пленяя взоры
да шуршат они как нервные поди
как несовершеннолетки-воры

Вот могли бы люди говорить
мир на тысячу кусков распался б в перекличке
но они молчат чтоб немо угодить
прыгая с мостов под электрички

Вот из пчёл летать бы кто-то смог
полетели б к небу без смущенья
И на небо бы взойдя б сам Бог
поросил б за всё у них прощенья




Наложите вы на то горчицы

Раз колени у неё замёрзли так,
и цитирует из Брехта ей хомяк,
наложите вы на то горчицы —
запросто всё сразу разрешится!

Раз ей в декольте зудит,
и никто туда уж не глядит,
наложите вы на то горчицы —
запросто всё сразу разрешится!

Раз так путаны финансы,
и пугающи балансы,
наложите вы на то горчицы —
запросто всё сразу разрешится!

Раз прекрасно то от дыр,
развивает Третий мир,
наложите вы на то горчицы —
запросто всё сразу разрешится!

Раз совсем не стоит ничего,
А тот требует того — 
наложите вы на то горчицы,
запросто всё сразу разрешится!

Раз на ваших лимузинах шишки,
прекращайте выть вы на покрышки!
Раз ваш телевизорчик с паршою,
вырезки с червями как лапшою,
раз счета вам почтальон несёт в субботу,
и рекламу «К Люнэбургскому болоту»,
наложите вы на то горчицы —
запросто всё сразу разрешится!




Барбара М. Клоос
(1958)

Мюнхенский Honeymoon

О небо, пультом встал
у полумесяца! И звёзды
о жёлтый трутся
его член.

Я думаю, сегодня при таком
и лето перепило шнапса:
ночь  жаром сзади
берёт меня до гланд всю целиком!




Чарли Хэррманн
(1958)

Раздвигать и  смыкать

её тело бёдра
что раздвигаются и смыкаются
раздвигать и смыкать
понемногу я становлюсь
в ней тише
но она выпрыгивает
в ванную душ
пять
для любви слишком поздно
или слишком рано
но грудь кожа
она идёт в халате назад
пояс скользит по полу
она крепко держит его
и затягивает опять
раздвигать смыкать
она приносит мне кофе
в кровать
я неспокоен
касаюсь её мягкой блузы
тереблю пуговицы
тут её рука на моей
отводя осторожно в сторону
нет
ей на грудь

Она идёт
десять шестого
слишком рано без любви
снаружи осенний туман
первый раз в этом году
моя куртка ещё влажна
но от ветра утра хорошо
пашня в бороздах
и запах её волос
на моей коже
что поразит в этот миг
в этот миг
небеса раздвигать
смыкать землю




Быстрая ночь

Верни назад им
тем кто делали тебя
тебя совсем не называя
всем тем которых ты имела
в метро уборных и на берегах
под фонарями и на задних у машин сиденьях
и по углам в кино и рядом с кассой магазина
в садах предместья и на кухонных столах
в дворцах после обеда
верни назад
и им и мне сейчас
сейчас когда ещё в тебе я
дыханье пот
и смех и боль

Поскольку в свете утра
была то снова
быстрая столь ночь




Доротээ Кунц-Фишэр

Так что случилось всё ж?

Мне снился сон: в нём было трое,
Три как один, три раза я, три раза ты.
И трижды ты в меня  был вхож.
Так что случилось всё ж?

Меня поглаживали сзади трое.
Три как один, три раза я, три раза ты.
Ну хорошо тебе во мне, раз вхож?
Так что случилось всё ж?

Когда сон кончился я всё еще мечтала:
три раза ты, три раза мой.

Одной три раза, мой три раза,
такое можешь только ты.

Но только в раз другой один приди.
Одной с тобой мне лечь в солому
всё ж лучше, чем три раза ты,
пусть и на валике из шёлка.
И место у тебя во мне, куда ты вхож.
Лишь — приходи ты всё ж.




Хайкэ Бёнинг
(1960)

Амстердам

Ещё здесь жизнь
не началась
в квартале шлюх,
что вдоль каналов,
и в красном свете
те полуголыми сидят
за окнами
и ждут мужчин
и денег,
ведь это не секрет,
что быстро старит
работа по ночам
и по любви  тоска
по настоящей,
я вжимаюсь,
при этом думая
как жизнь моя
прекрасна,
в тебя всем телом,

мы курим молча
наш остаток
«чёрного афгана»,
и музыка в кафе,
и как здесь смотришь ты,
меня переполняют,
не хватает
любви сейчас лишь,
я хочу...
быть маленькой
твоею шлюхой,
ты смеёшься,
ища моё лицо,

наши тела в ту ночь
горели огнём.




Ахим Хёё
(1960)

Палатка танцует

блондинка средины её сорока
в ещё белом платье прикурит своё
вновь обновлённое пиво и спросит вокруг
у подруг желающих потанцевать и обнятой
будет так как это не даст ничего
прятать себя когда первый камень
брошен уже также
пара постарше с проседью в волосах танцует как
опадающая листва но две молодые
в красных shirt
подкрашивают себя ещё всесторонне
храбрясь и вслушиваются все
в неона игру и уличных фонарей и
в полыхание окон а мы упорствуем тут
в пять минут после двенадцати и на ветру
плещется холст палатки



Кляус Штиглитц
(1960 — 1991) 

Коротко и связно

Как я лягу, каждый раз
Закрываю левый глаз,
А заснуть раз мне не смочь,
Правый вслед за ним не прочь.



Михаэла Хампала
(1961)

встреча в отеле

между наспех раскрытых чемоданов
ни слова о явном

мы пьём охлаждённую воду
стоим в этом номере принадлежащем не нам толькло
шуршание кубиков льда в стаканах

снаружи поздний час
ещё раз бросает свет на холмы

раскрытие твоего рта
линия горла твои глотки
твоё прикосновенье падая ласточкой прочь мы улетаем оба

теперь мы приручаем ночь

у тебя раскраснелись щёки бросаешь ты
на полу влажные полотенца

Перевод Елены Остроумовой и Алишера Киямова




Виглаф Дростэ
(1961)

Жабы и наркотики

а)

В пивной палатке после тинного дебоша
Муж жабы слушает лишь Эрнста Моша.

Он льёт жене всё,  напевая так:
«Залей, раз у тебя сушняк!»

б)

«Легализация!» — поёт хэрр Раб,
Чем радует гашишных жаб.




Дурс Грюнбайн
(1962)

У Аквинка

На куски весь раскромсан 
лежал певчий дрозд на дороге на Рим,
Вот задел его вновь, пронесясь,
с местным жителем, в отпуск бегущим, «Икарус».
Дрозд, что был здесь всегда и кого
никогда ничего не касалось, над ним
поднял ветер из перьев крыла
чёрный траурный парус.

По нему ты узнаешь его,
в стороне от дорожных полос
при нашествии орд
на дороге лежащего брата.
Были даки ли это иль гунны, монгольские кони
или просто резина мотоциклетных колёс,
что опять пронеслись здесь,
близ гнёзд, как когда-то?

Ничего не прибавишь к тому – это выглядит так:
смерть мгновенной была, как в иные года.
Там остался несчастный певец, где припал он к земле,
затаясь от набегов, исходов –
на брусчатке, покрывшейся пылью когда-то,
на мокром асфальте сегодня – почти что всегда
основная опасность на каждой дороге –
перемещенье народов.




Протухшая рыба

« Не пугайся, если ты хлебные корки отбросишь
и картофельные очистки
в баке  для пищевых отходов, на дне,

лежит с добрых полдюжины стухших
рыбьих тушек (макрель), косо
выгнув хвосты, и стылы

глазные круги, со вспоротым брюхом, нет
не пугайся, это
такой бессмысленный взгляд, прости...»




*   *   *

                J.

Старик, ночами коты, ядовито
эти щипящие звери, напоминают мне
ныне тебя. Не поверить,
что ты, столь же жалко снаружи
урча от любви, возбуждённо востришь
огрызки ушей в своём подбитом мехом жилете,
взъерошен. Когда не нашлось бы, наверно,

собаки, столь же неосторожной, как ты – колеся
сквозь Европу в украденном автомобиле –
один, средь дешёвеньких звёзд
в угол тесно сводящий колени  дроча
в этой великолепной щекочущей нервы
психушке-ночи.




Голуби

Типичный случай мимикрии:
сонмы голубей вокзала,
клюющие между остатков кексов,
хлеба, пятен масла, гари

и чемоданов, крепко вросшие в перроны
и у проводов в период грюндерства ещё,
тут кажутся – чугунны,

как рёберные дуги, купола, опоры.

По временам вдруг отрывается один, летит
и вихрем сор взметает там, где курят пассажиры,
точно в паршивых фильмах о любви,

застыв от прибывающей тоски.




Тёплая пластика по Бойсу

Лишь, когда отлетал похотливый рой мух,
с внешней паникой
вкруг своего трофея танцуя,
точно тучей из электронов
с высоким вихрем вращенья,
виделись обе
юные птицы нагими.

Было двенадцать часов дня, и этот
несчастный случай не представлял ничего
иного как формулу равновесья
для двух вспухших гнёзд личинок,
слегка пригоревших в уличном тигле
глазуньей
из смолы и асфальта.




Габриэлэ Нутц

Сонет Х

Я вижу вновь тебя, бродя у алых роз,
Хрупка, застыв, и с тяжестью у плеч.
В чём для тебя смысл наших встреч,
Что я в твоих глазах? Ведь штормы слёз

Так часто скрыты. От Великих грёз
Уже Великое давно пора отсечь.
И я люблю тебя, как смерть свой меч.
И в череде застывших этих поз,

Нас отражающих — один расчёт:
Для жизни раны заживлять тоской минут,
Что, чувства в нас целя, при том убьют

Доверие. Так алчность в нас растёт:
Лишь получать, у мишуры держать опять.
Не в сердце. Сердцу слаще остывать.



Ханс-Юргэн Хильбиг
(1962)

моя жена

моя жена ходит в лес
она рвёт помидоры
она приносит гусей лис
перепелов заказывает
у счетоводов гороха
моя жена не красавица
у неё нет ни глаз ни рта
но нос такой большой
как торговая улица
и на колесе она мчит как никто
моя жена
четырнадцать сантиметров всего
но я лишь потому повыше её поскольку
должен всё время таскать печную трубу
по вечерам мы выходим
порой поиграть на флейте
но большей частью блох половить
перед воротами города
кончаем с этим звуков
что издают муравьи
когда они любят
вполне достаточно нам
затем застыв глядим друг на друга
и как-то мы есть
без глаз
без рта




Рэнэ Обэрхольцэр
(1963)


Стихотворчество

Мать звала ужинать. Был
Kartoffelsalat к сосискам.
Как раз тогда, когда отец надкусил свою
капля упала прямо
ему на лысину. Так начинался роман,
что я читал в ванне. В то же самое время
капало сверху, из душа, мне на колено,
на правое. И я осознал, что везде,
даже в моей жизни – капало.
И чем больше я думал об этой
стихийной ситуации, тем
ясней понимал, что я должен
писать стихи, стать творцом.
И когда я стих
и стих написал, сразу стихия стихла.

Перевод Владимира Набокова и Алишера Киямова




Оленья кожа

О ты мой олень
О ты мой красивый олень
О ты моё красивооленекожее
О ты моя красивооленекожестервоза
О ты моя красивооленекожестервозожизнь
О ты моя красивооленекожестервозожизнелюбовь

Перевод Юлии Шиманской и Алишера Киямова



Анэттэ Вэльп
(1963)

Сообшение о состоянии

У отца Паркинсон
Ежедневно другие видения.
Осенняя бледность в ветвях.
Бури каждый день.
Вновь пережито падение:
новый сустав,
остаётся старой одна голова.
Забота и Терпение
каждодневный наш хлеб.
Отец хочет уже умереть.
Ждать зимы.



Хотят

Переходы, огненно-алы подошвы,
привалы праздновать, прибытие затем —
потягиваюсь на сырой траве, пока ты
сеешь в мысли мои красный мак.

Жирным семенем чашечки полня,
лепестки пУрпурны, кожа бумага  —
волосы руки пока тебе опутают
из облаков гор солнечный блеск.

Целуя бабочки в волосах
опускаются вниз и остаются
воспламеняют всем тельца пушком
кожу и волосы платье.

Найти нас хотят — вместо того чтоб сгореть.



Мартин Бэтц
(1964)

Платок

Не так давно я  посмотрел в кино
Почти шедевр — без всяких-всяких но.
И сам характеров подбор уже вначале
Сразил меня почти в упор в затихшем зале.
А целлулоида расход был так высок в цене,
Что даже Фройд пред ним не столь глубок стал мне:

Шеф полицейского участка был пьянчуга,
и левым вафель продавец без друга,
верховный сутенёр был аферист,
а управленец-адвокат гулял под твист,
трактищик давний был сексот-предатель,
а представитель классов — муж-мечтатель,
а сельский почтальон сам содержал бордель,
а горничная — бывшая модель,
художник, тот всегда ходил в берете,
и выглядела чудно тётя Бетти.

Но было место, что прошибло до озноба —
с особою решимостью особа:

Она, из ванной выйдя, видит — гость уж тут,
на ней нет ничего, один платок-лоскут,
да, носовой платок — покров, под ним же ничего,
и возникает тут ворос: не падает чего?
А гость себя не позволяет этим сотрясти,
но и платок, непостижимо — так чтоб прирасти?
Она взад и вперёд идёт, лицо поворотив,
платок же недвижим, ничто не приоткрыв!
О носовой платок, на бёдра что налип,
чей сможет тайну всё ж твою развеять всхлип?

Она всё с тем же, но и гость не хочет отступать,
он остаётся, и платок — ему под стать.
То явно, гость уж ей не нравится ни чем,
она с признаньем тянет всё: платок зачем.
Она в удушье перед гостем — напряжённей тот,
но и удушье от платка уж не спасёт,
она бормочет: «Ну, окей, скажу открыто вам:
напрасно ждать, что всё платок откроет сам.
С тобой, платок, не будет сделки, нет!»
Она раскрылась, но к чему такой обет!

Кривой дорожкою влечёт её отсюда рок,
но и на ней всё так же цел платок.
Она развязывает все узлы судьбы и день, и ночь,
но лишь платка узлы ей развязать не смочь!
Предупреждает, правда, фильм — не нарушать закон,
но силы тяжести закон сам нарушает он.
Актёры, надо всё ж сказать — да, каждый мил,
но лишь платок в роли своей статично жил.
Платок, обязанности в договоре что ж,
Что рот закрыт, а ты всё  не падёшь?

«Кинодневник» теперь с моих не сходит рук,
там обо всём, и лишь с платком опущен трюк.
Но я ликую в глубине, поскольку сам допёр,
и точно знаю: у платка, конечно, был дублёр.
Заметил я, проник давно, хоть и не Дэпп, так вот —
Платка дублёром был ковёр-сам-самолёт!
Но если бы ему был разрешён полёт,
То от зевоты б разрывал я тут же рот.




Перспектива

В январе так гол из туч
солнца луч.

И, похоже, он теперь
перхоти как дверь.

К этой двери рядом мне
дырка на стене,

ничего меж ними. Но
в двери щель с окно.

Конопатит с головой
шель ту волос мой.

Вижу в перхоти сама
клумба — что ж зима.

А напротив там моя
в садике скамья.

А с неё уж полчаса
Катится роса.

И падёж росинок всех
на кошачий мех.

И в меху в погоду ту
место есть коту.




Симон Боровиак
(1964)

Хэссэн прощается
с Фрэдди Мэркури

И к сорэкапятиш он слёг.
То коитусов был итог.
Фрэд, геем быв, голуб как ночь,
да нэт долгА всех сделать мочь.

При том ж мог, пой б, красиво же!
Что ж прыг... и на дружках уже!
В постель в любую б вхож был б нэт,
мог жить ещё бы нашэн Фрэд.

В субботу: «Как идёт то ж, Фрэд?»
« Иш — в воскресенье — вижу ж — СПЭД.»
Из дому в понедельник смог
лишь в ду(б)ш-гробу и после ног..

Он до конца бы пой кабЫ,
с парней уже нэт прыгай бы!
Люд! « Иш чтоб СПЭД?  Нэт!» — повтори,
о Фрэдди вспомня Мэркури.




Будь чист!

Перед сном
Съел что-нибудь —
Зубы чистить не забудь!

И до драк,
И битый уж,
Всё же брюки отутюжь.

До убийства,
И сжёг как — 
Свой проветривай пиджак.

Спи, в войне разбив врагов,
Или сделай сто шагов.



Доминик Домбровски
(1964)

posthum

между ног биржевая игра мошны
установить как высок
курс рыночной стоимости снаружи ещё
есть так есть тоска описана
после пары боесексединиц лежит он
в природе вещей тот напор
видеть кто скрыт тут ещё
за mails и как мы
затем же все всё ещё
дальше варим с водой
за железными занавесками
в воскресных нарядах в ночах
если почтовые подступы все дочиста очищены
должно затем поди ж также раз
под себя подложить телевизор с тем
что кто-то о нас картину делает



Йургэн Флэнкэр
(1964)

стерня

в моросящем вечно дожде
дни ползут словно слизни по лобовому стеклу
нет времени для совсем настоящих трагедий
усечённые зонтоголовые ивы пускают по ветру
свои жидкие пряди
угрюмый пенсионер мимо провозит осень
толкая её в продуктовой тележке
дни небриты и заспаны натянув на себя одеяло из туч
остаток вчера ещё плавает светом в разбавленном чае
мысли обрезаны словно поднадоев за годы коса
перед тобой теряется путь
как черта подведённая под ландшафтом
окутав жнивьё витают неясные знаки вопросов
печка в салоне гудит
радиостанциям тоже ничего не приходит на ум
и ты ощущаешь себя в вяло ползущем потоке
изловленным а когда на контрольном пункте
тебе делает знак полицейский следовать дальше
тебя наполняет чувство почти что счастья
так как улыбка вклеена точно
ему под усы

Перевод  Ирины Хейфец и Алишера Киямова



похороны одного из родственников

jesus моё упованье путь в небесное царство выглядит по-другому
чем эта забытая богом дорога в поле с цветами с обочин
на заднем сиденье поскольку венка мы не хотели

с рытвиной где мёртвый ёж в рассеянном свете фар лоснился от
влаги чьи внутренности усевшись на них как вопрос лениво тянул
канюк как если б в них было можно найти хоть какой-то ответ

небо наслало ненастье в такой дождь не выводят ни собак и ни кошек
в придачу к пастору с птичьим лицом чей тонкий голос всё время
грозил раствориться в ветре в остатке вечернего света

гравия на дорожке и ходьба по ней давалась старым совсем нелегко
как небесному воинству съёженному под щитами зонтов меж тем как
по краю могилы уже расселась троица зайцев

позднее в закусочной рядом пар валил от намокших пальто
затуманились круглые стёкла на окнах пастор исчез
когда давно уж пришло время для чего-то покрепче

и для момента а-помнишь-ли-ты-как он мальчишкой ещё
увиливал от работы жизнь всегда принимал легко
так пропивали его со всеми его потрохами

я ещё постучал по дереву до того как мы вышли
из всех перед нами лежал самый дальний путь
а внутри между тем без смущенья душа была уже хороша

опьянев дроздиха вспорхнула при этом
зайцы давно исчезли с могилы
так и не тронув венков

Перевод  Ирины Хейфец и Алишера Киямова



Армин  Штайгэнбэргэр
(1965)

 хёльдэрлин по zdf

будет теперь сейчас после рекламы чибо
тут где раньше заставки с гномами были и будут
либо праздновать мир либо нэккар опять воспевать

хёльдэрлин будет после «сегодня» сегодня
с хайдэльбэргом и звоном плещущих стягов как раз
в конце программы сразу за парой алкеевых парок

добровольно офенен  так что он сюда теперь как подарок
подойдёт а то он всё больше лежит в своём покое
полном не беспокоя ( тут ему хорошо) как же

теперь на своё место на zdf  в его-то года
выйдет лишь раз он славой овеян встреченный залом
может быть хёльдэрлин будет сегодня когда холод в коленях

в двухтысяча этом восьмом уже залежалым товаром даром
хёльдэрлин лучшего заслужил ведь недаром ему  уже лучше
было в самом начале тогда от сауны когда вы ещё

вообще ничего о сауне не знали



ОЗЕРО ЧТО ОТРАЗИЛОСЬ в твоих
глазах разволновано содрогаясь только
растрепанность крыш скользит по нему 
на лёгких волнах как по празднику кладок камней
что в движенье пришёл качаясь:
небо качается дольше в глазах
белое и всё больше и больше всё голубое               

мир лишь жидкое в дрожи зеркало
где ничего не останется как оно есть: ни вершины
ни холм пылающего дыханья только ещё 
из соломин растрепанный свет: отраженье
и матовый луч в глянце кожи от всего и во всём
 
уже затихает нота света след поцелуя
малость эта всё что осталось бренный оттиск 
губ твоих на стекле: оттрепетавшая алость



Эрик Гибэль
(1965)

онемев

почему я стою в крематории?
почему это слово шоа?
почему я пишу об этом?

всё сказано, всё известно,
но не о главном
причине безмолвья.

паралич моего языка
не от вины.
хотя он и немецкий.

стыд как дисциплина
для нового поколенья –
каждодневное наше деянье.

или речь не имеет собственной жизни,
так как эти слова – смерть в газовой камере –
её убивают?

и эти легенды: ложь о войне!
жутко. преступно. неискупимо.
хорошо б отказаться от этой доли наследства.

от твоего приговора к смерти
и от розовой метки для геев – знака бесстыдства.
речь, мы – твои дети, исключены из твоего завещанья.

значит – отказ и молчанье.
ты лишила меня своих чувств.
для этой вины нет слов.

как научить мой язык опять говорить?
как сказать что-то нежно и доверительно?
как?

Перевод  Елены Остроумовой и Алишера Киямова



конец

я тяну по проулкам
ты отпускаешь меня на всю длину поводка
моя морда скользит по асфальту
пахнет эросом и... задом собачьим

я мочусь тебе на ногу
парой-тройкой неосторожных слов
ты вынуждаешь меня вновь
повторить ошибку молодец сидеть место

я теряюсь в своих рефлексах
мне дозволено встать у тебя между ног
в награду кость
ты называешь меня мой маленький павлов

Перевод  Елены Остроумовой и Алишера Киямова




Мартина Вэбэр
(1966)

груз под ногами

этот груз под ногами и мышцы
тянут корки приставшие к обуви тут
хруст стоит при каждом шаге по озеру
что на карте местности меньшим выглядело
всё из белых стежков

кристаллы в прорезах резины подошв
так странствует соль
совсем без нужды в указателях
по тренировочной трассе
чья бровок белённая поросль

неотличима от неба по цвету
как соль тут по озеру шаг за шагом
переносить здесь по озеру
это иссякшее чудо и как
поросль держится здесь ни  на чём



Майк Липпэрт
(1966)

( Вокзал пригородных поездов Грайфсвальдэр)

даже в мороз тут стоят
вьетнамцы
жмурясь от счастья
подобно котам
сразу
едва уловимо маня
у спуска в тоннель
раздутые пачками сигарет
небольшие пакеты с названьями фирм
ты видишь идя мимо
и ощущая в бронхах
иглы кристаллов
глотая воздух
в то время как со стены навстречу
красотка с плаката
выглядит всё экстатичней
помадой от герписа губы себе подводя

Перевод  Ирины Хейфец и Алишера Киямова



Танья  Леонхардт
(1966)

*   *   *

Пропета.
Все песни сюда донесла без утерь, и теперь:
« А можете мне кулак показать?»
Как? Я бы смогла?
Обхватить ладонью свирель,               
лодыжку ребёнка,
кольцо из стекла?
Возвратите же песнью меня тогда в ту колыбель,
над которой впервые склонилась моя мать...



*   *   *

Я не знаю, что изменилось.
Отчего ж я не вижу сейчас –
всё само вытекает из глаз.
Опять – к переливам непостижимого,
к пустоте на слепящем холсте – опять.
Да верни же мне снова
то, что я никогда
не должна была потерять.




*   *   *

Мы делим это,
мы забываем это делить.
Это станет быть,               
как если б ещё никогда не бывало.
Так это станет быть.



Андрэас Хутт
(1967)

внизу. пренебрегая адамом смитом,
сбалансировать жизнь при помощи яблок,
без зависти бросить взгляд за ограду сада
налево направо, эго опередить, застыть на траве,
произносить тут слова, где самому с местом определиться,
меж бытием и сознанием никакого различия не
допустить, освистать дроздом карла маркса,
избегать повреждения крон, промаркировать слева
и справа своего пребывания пункт, показать
милтону фридману перст, указать змею дорогу из рая,
но и тогда ты сможешь только сказать как фидель кастро:
к тем, кто там, наверху, всё равно никогда мы не будем
принадлежать.

Перевод  Эдуарда Шпринка и Алишера Киямова




Ондинэ Дитц
(1967)

*  *  *

ах как море солью всё вымерзало и вымирало
в ало набрякшей
ставшей почти лиловой простыне
и как много крови по ней бежало
в твои столь разглаженные ещё как кожа распятых
как замша воскресших сандалии
как столбы наших спин с принадлежащими им
зверино блестевшими мышцами
друг на друга обрушивались
громоздясь
вавилонами
как в подвязках мои уста вкушали дым у тебя изо рта
а ты дездемонный в тысячу крат прекрасней яго
холёно гулял проходя сквозь меня
насквозь
как коридором музея

одно твоё слово
и я как лезвие с кнопкой ножа
выскакивала раскрываясь как ножницы
произведеньем искусства
выполняя у потолка
так называемый
шпагат

(пятно ещё будет лет сто подряд себя выдавать
за прорыв трубы хм у Того там
наверху)




Ута Хэрдэмэртэн
(1967)

Натюрморт

арахис (что из резины)
лобзание дарит своё
вербы серёжкам за ними
открытка с видом в
покой рождения гётэ
дух эксклюзивно наклеен
за коим вырезка из
газеты со схваткой
борцов сумо слева подле
неё гондола (стекло) как
пепельница с внутри
проросшей картошкой над
всем на жёстко-жильных
обоях клеясь из золотой
бумаги свинья




*   *   *

мы в зоопарке по
целовались я тебя бы раз
деть от страсти могла б но
тут были звери с любо
пытными их глазами ворон
мог говорить он сказал:
дырки в заднице дырки нам



Алекс Дрэппэк
(1968)

Мужская фортификация — маструбация

Легенда:
не копулируют куры
и не могут к тем, кто охвачен гормонами,
быть благосклонными.
Самец рыси рыдает глухо. Как тяжко ему
в генной петле!
Он жертва себе самому или — то, что ему это дало,
знало, что не всегда это выходит наружу само?
У него уже Лихтэнбэрга фигуры,
как от ударов молний,
по шкуре,
и он кладёт лапы в пах.
В его левом глазу проплывает
в галстуке муха.



Пэтэр Капп
(1968)

Постмодерновая заправка

Колонки в строю как солдаты.
Миазмы при въезде,
моча и разводы от масла. В парковочной бухте

сверкают из луж две звезды. Всё блестит,
люди — клиенты, заправщик у стойки:

на полках, сияя как шёлк,
слитками плитки лежат шоколада.
Робко шуршанье, когда он одну раскрывает,

когда станет с ней говорить.



Христоф В. Бауэр
(1968)

въехав чужой я...

въехав чужой я своей собственной коже
остаётся сказать себе то устроив смотрины
в зеркале визави остаётся это похоже
но лучше другого так что к жалобе нет причины

мой мозг наркотою тоски накачен что тоже
пульверизирует зиму в её химеры-личины
взгляд выгибает комнату вправо по рогоже
чтоб дверь из глаз не терять с перины

спиной к стене я сижу в себе как наркоманы
принуждён как на это б после занятья
в руке паспорт готовы в путь чемоданы

как идущего спать в тело его после ванны
кто жить так меня заставляет  я без понятья
лишь знаю чужим я останусь и съехав без раны



Олаф Шванкэ
(1969)

Пешеходная зона

Магазины закроют сейчас! И как раз
оттого ноги многих должны их спасти,
чтоб что важно ещё быстро приобрести —
парфюмировать жизнь на заказ.

У витрин всё крепчает в порывах мороз.
А светильники сумрака с синькой в горстИ
Прям у лиц, исказив чтоб на них нанести,
Доводя у одежды до слёз.

Всё закроется-кончится, и одинок
Ты находишь, что в этом целительный прок,
Но готов всё растратить меж масс...

В ювелирном, где глиттер сверкает с витрин,
Опускают решётку — ещё б миг один...
Магазины закроют сейчас!



Карин Фэлльнэр
(1970)

*   *   *

высоко расставлены как к safari
в квартире господствуют jeeps
разворотный промельк рекламы
или зависти над прицелом

бельё в целлофан упаковано
nordic walking и помёт
singles собаки в парке способствуют
в обретении чувства быть тут

положенье в котором торчим
за завешенными глазами
белые голоса и kipp

фигуры за столами напротив
убеждают: тойческой долины
лучшим оружейником быть



Христинэ Каппэ
(1970)

Рынок района Sahlkamp

Послеобеденный сон на скамейке у магазина
под одеялом из облаков
лишённая дела рука под головой как подушка

площадь пуста и исполнена здравого смысла
только старушка шмыгает тут мимо урн
из-под пива бутылки удя
вроде неплохо одета даже скорее напротив



Зункэ Кёлэр
(1970)

возле железнодорожных путей

в одну сторону выгнуты вишни
под тяжёлым западным ветром
указывают направление
состав начинает петь
жалобной лютней земля плоска
высока скорость
шиповник оград у откосов
видит зимние сны
узкогруды берёзы
под деревьями хиппи
вытрясают свои нервные мысли
длинные борозды пары
не знают пощады заносы
выдохшихся полей
за огражденьем от шума
и для зимы туалет газеты
не прикрыт беззащитен
доставлена на все времена
влажность не проникает сквозь окна
чернеющих башен церкви пихты
в несколько душ шпалы бьют
уныло в скрытые плоти
путники у путей машут
махали уже отмахали высоковольтные
линии держат картину
вместе тянет своё насыщенье туман
после будет всё непроглядно
въезд в тоннель
нет под омелою поцелуев
пущены по объездной ветке
из-за работы врачей неотложки
слишком поздно прибудут все поезда




Эрнэсто Кастилло
(1970)

гонконгговский фильм

мы смотрели себе этот гонконговский фильм без зачина
части тела заминка затем объятия но

вместесросшиеся на спине за двоих любят
самца женщина самку мужчина да кто теперь и один

другого в руке был это ещё hetero или уже
прекрасно так сейчас гомогенный значит меч как скальпель

накладывал шов на картину cutter свинья имела тяжелейшую
сцену расчленена так по-сиамски себя первый раз увидали они

эти прекрасные половины
когда наконец издохли одни




Наталия Карвахаль
(1971)

гармонизация

мать взахлёб читала под колесом хэссэ
пав под деревьями авокадо
прав у меня нет
(на водительские я не сдала до сих пор ни по-английски
ни по-испански ни по-немецки)
это была просто поездка
медленно как по лезвию бритвы в нордическую белизну
нет это вовсе не цвет
это моё детство
не могу поверить
что ты провела своё в ростоке
когда я это увидела оно было серо
и я полюбила снежок и фрау-майэр-через-
ипсилон и акриловые цветы её фартука манили меня
так же как и её запрещённые мне сахарные сухарики
а волнистый её попугайчик
укусил меня тут же за пальчик на кухне
совершенно такой же как и все остальные затем
белые встроенные с линолеумом который так остро пах
тромбозные ноги в набухших лиловых узлах каждое утро
ровно в пять
на лестнице при намываньи площадки
и раз в неделю
при укладывании в кровать пьяницы-мужа
он вечно ломился в чужие двери
крича неизвестному всем максиму: открой говорю!
максимально перевыполненным был урожай кстати
горького тоже звали максим
к учёбе в школе максима горького непригодна
строчила во все инстанции фрау божья овечка она же ламм
ровным почерком фиолетовыми чернилами как в моё
голубое безоблачно-светлое будущее
я играла в войну и мир с фрау-майэр-через-ипсилон
она взялась подготовить меня к подлинной жизни а не
к той которая выпала ей на долю самой
действительно для эмигрантской литературы это звучит
свежо
как же мы ведь в германии!
мать продолжала петь про плоды авокадо на чужом здесь
языке
в маленькой деревушке по-немецки уже засыпая по-немецки
дыша между тоннами снега в транзитном бетоне клуба с
асбестовым пабло нерудой свободной + к тому же немецкой
молодёжи
асбестолюбовная лирика возникала в холодных джунглях
chatясь со мной на чужом языке
у меня уже есть separee на случай если дело пойдёт
separee
со скрежетом жёлтых трамваев и видом с балкона на пром-
зону нас соединяют в литературном бюро стихи
я сажусь в автобус с надписью на табло в парк и еду
по самому краю молчания
я уже потеряла смысл поэзии в наше глобально-сжатое
время
ты всё надеешься что обращение в рабство языка
равнозначно само по себе обретенью свободы при том
что революционеры разбивают свои палатки в то время
как немецкие флаги трепещут на крыльях автомобилей
в душно-национальном футбольном лете эти сексуальные
чёрно-красно-златые tanga с подходящим бюстье very nice
флажки флажки-носочки из флажков мини-юбочки сумочки
банданы-флажки made in china там где когда-то были
лирические воззвания...

Перевод  Ирины Хейфец и Алишера Киямова




Chat-In to P.N.

сегодня ночью ты бы написал...
в Superlativ(е) 
о печальнейших стихах
и посмеялся б
над любовью
к писанию к примеру:
ночь решительно смертельна
правда сверкают голубые звёзды
deskop with  microsoft clouds
они сияют в дАли
в digital sound дует ветер
клики мыши
моей
ты и не станешь слушать
обозревать её светящееся тело
виртуально
опоэтизировал бы
любить так кратко было Здесь
забыть же за один клик мыши




Объятие

всё на словах в неравновесье
пекуниарного стесненья
любовь шлёт так как это
кто не делает совместно
глядя на впадины,
отчаявшись в которых
на жёлтом можно вряд ли
небеса носить
дни лета в августе исчезнут многих
Ж-паспорт Явит в сумке свет порой
и поцелуй бегом fervor в углах
на кухне
не было также и пятна
причуда сзади что собач-
ку кроет хватка между ног
что к этому тут скажешь? Это
стаканчиками из картона то что
в писюльной слизи шопингмиль
испорчено
любить и отсевать



Анна Хоффманн
(1971)

офелия 2006 или детское сердце
в изменении времени

               «Говорят, сова была раньше дочкой пекаря.
               Вот и знай после этого, что нас ожидает.»
                Шекспир


тут что придёт то и придёт тут хлебопёка дочь
с венцом с фатой на перьях нежных ушек

вопит пока не хлынет кровь её полёт проклятье
тут та которая из жизни выпала живьём

а на другом конце ждут дети
взор глаз огромных устремив вперёд

когда она и впрямь уйти за запертые двери хочет
все трюки в руки клятвы и томления материй

напитанных от каждого из чувств всех кроме страха
что её вдавлен в кровь пока тут бритвы на лице её поют

и я когда увидела её я не увидела ничто
что не изломано тут было когда она поворотилась

игра окончена средь бела дня и пропадая
тут прямо на глазах у всех и на своих

она бежит из чёрного цилиндра в белый рукав врачей
и вновь назад в чёрный цилиндр



Маркус Брайдэних
(1972)

Internetфорумы

Internetфорумы. Римские. В
Profil приветствие.
Salve, amici. Нормальная статуя.
Знаешь ты сердце моё
из мраморного пирога?
Imperfekt был классической формой
для печева. На-тебя-положиться.
При заботе о хлебе и при игре.
Прятки в земных слоях.
Фото от нас. Перед Curia Iulia.
Девяностые. Так была
История писана. Ново.
Также таинственно. Революции.
Castor. На ложе из шпал. Ты.
Счётчик Гайгера. На нём
ты играл скоро. С
преторианцами битвам учиться.
До рассвета. Девять. Затем
водометание. В море того
разогнанного собрания. Нет не-.
Делай се Petrus. Где камни летели.
Мы не знали. Где
ты был? Ночь. Надо мной.
И Space-клавиши вдавишь. Pollux!
Мы были подобны картинам из звёзд.
Диоскуры. Нераздираемые.
Знаешь ты. Вечные. Тут.
Каким тяжёлым был март.
Монеты в землю. Остатки
Стены. О счастье сказать
мы могли. Нас же имели. За годы.
Return. Новое время нашло нас
прекрасными. Я приветствую сердцем тебя.
Moriturus. Нет, правда? Твой
двухтыщавосьмой посетитель
идти должен спать.



Андрэа Хойзэр
(1972)

МЫ, как и всякое лето кончается так же и это
грозою всегда безуспешной охоты: поймать
облака, и, так как на этот раз он был утешающе
тёплым, ливень, неудержимы также: и мотылёк,
что ускользнув от сачка, бьёт крылом о крыло у
самого стыка неба и луга,  intercity-экспресс,
отразив коконы города в окнах, дрозды, что кружат
над своею же тенью, тучи, ползущие по полям,
сбившись в мозг, снег на снимке, сделанном с
сателлита.



Краусс
(1972)


наш город

негры пожалуйста у кассы 2/ хойэсвэрда;
подсобники для работ по уборке, предпол. поздней
перевод в другие места / наш город
должен стать красивей / дотирование квартплаты
только для получателя минимального дохода
                гл. обр. от 700 dm /
собаки должны оставаться снаружи / под свою
                ответственность ввод /
нет допуска молодёжи ниже 18 лет / он, 53,
стройный, тип: отец ищет юного боя для долго-
                срочных отношений
и извращенных сношений / посещение игровой
                площадки детям свыше 14 лет
запрещено / обмен только при боне кассы/
срок годности по май / после долгой тяжёлой
                болезни
умер вчера наш отец дедушка и основатель фирмы
нежданно в возрасте 96 лет /

1998




Магдалена Йагэлке
(1974)

Вместе

Каждый сам для себя, но я стану тебя обходить, если
это возможно б было б. Жить в тебе не со мной, не с
моей головой и желудком.



Хэрбэрт Хиндрингэр
(1974)
       
до моего времени как пацифиста

грэгор гизи спит с моей матерью
называется сон что кончается лишь
при чистке зубов
при одной мысли уже заполучишь
прыщ на  сетчатку говорит анкэ
когда я ей в автобусе это рассказываю
твоя мать так ужасно нет так ужасно
мягка то угнетает меня
что с месячными нельзя ездить бесплатно
произошло не много говорю я
учителю истории
также скомканная бумага ещё
не попала в голову крамэра

но сейчас




на тот орган, хэрр хиндрингэр,

так это можно прочесть:
это стихи в которых ты меня покидаешь

в ту последнюю минуту      в последнем
объятии       в последнем квадратном метре
вместе         один поцелуй

вскоре
какой-то разрыв

посредством труб водоснабжения
                рявкаю я
           на крупную рыбу
и посредством этого телефона
                на моё зеркальное отражение

какой-то совсем бедный рот что я ношу
и какое-то сердце такое большое как фургон почты

один фальшивый тон
                и я умру




ландшафт

когда я упал в третий раз, остался лежать
это был прекрасный день
для тех, на меня кто вступили
такие на мне их часы переводили на час назад

за той цепью холмов, чтоб нам шеи сошнуровать
не даётся предисловия для весны
тут не держит никакая наклейка
мы добрались в одной поездке сюда

та даль приходит оттуда и дальше не узнаётся




как хамбург начал и немного дальше шло

                для хэльмута хофбауэра

так как я не имею домашних зверей, выговариваю во сне
остаток тех непотребных кличек
в темноте и так как из одного слога те
я изобретаю шорох

тот дождь будет снова, я пишу пару писем
из той дали сообщая
о переломанных ладонях и о спешных молитвах
в приёмном покое, что никто не приглашает вокруг

я возвращаюсь к той первой строке и меняю те стили
дорогой хэльмут,
из окна кухни тень отбрасывая на
телебашню, я ношу тут больше шляпу

я читаю южнонемецкое,  мой замалчивая диалект
я из хамбурга, когда хотел я туда
я люблю ту фрау
нам обоим нужен наш собственный сон, она тиха



Сабина Наэф (1974)

***

порою падают слова из этого окна
или дожди в тех книгах
за этим ничего в теченье дней
и тот вопрос при просыпании всегда
как запах сна




День, в котором я проснуться забыла

ходила переименованными улицами
приветствовала незнакомых, juste pour voir
прятала детей, чьим именам давали падать
матери вон с тех балконов
вахтёров пробовала до улыбки доводить
и вечером считала  волосы
на том полу той парикмахерской салона




на блошином рынке

встречались ли они
мертвы давно те оба?
на желтизне открытки с видом
читаю о их тайном рандеву

 


***

от тела остаётся мало
от зонтика тот гнутый остов
а от пропущенного поезда тот ветер




trois fois rien

одно стихотворенье ни о чём
писалось из недостающих слов
одним цветущим тупиком




***

неподготовлены как всегда
стоим мы перед той лавкой
«Hier pour demain» в Париже
у прощания нет конца
мусорщики идут мимо нас
и шепчут, лишь они ещё б
знали, что значит вчера





Туалет одного кафе

на том белом унитазе
одна чёрная трость
как если б кто внезапно
разучился ходить




***

ещё лежит в холодильнике
один обрезок лимона
всегда есть какое-то чужеземное слово
и прощание не уместится ни в один чемодан




***

фланёрша на поворотах
пьёт частью обезжиренное молоко
кто набело говорит, говорит черно
какой-то паук подаёт себя сверху
чтоб со мной сесть за один стол




секретер

один выдвижной ящик для спресованных одуванчиков
письменная столешница для пластинок бороздящего языка
один выдвижной ящик для потерянных абзацев
одно тайное отделение для первого снежка



Тобиас Фальбэрг
(1976)

Прощание с одним из коллег

                Вольфгангу А. Зэнфту

Обыкновение он имел говорить:
мы только зеркальные карпы
в одном из зеркальных прудов.
Мы разеваем пасти

и даём туда мякиш
вложить безответственно.
Иногда этого хватит
на кусок филе от реальности,

из которого мы
сами косточки выбираем,
до того как его заберут
и, надёжно упоковав, отошлют.

Если воду ты – говаривал он –
очень медленно подогреваешь –
начинает квакушка,
лишь когда уже поздно, дрыгаться.

Перевод  Юлии Шиманской и Алишера Киямова



Свэн Фридэл
(1977)

Стратегии

Мужчины в летах, играя в шахматы
на столах, на гальке у края парка,

склонив голову пред  оживлением,
приманками на лужках,

поиском мест, зовами с детских площадок,
солнцем, клейким, в деревьях.

Они не берут на заметку очевидцев,
которые к ним приближаются,

как если б как зайцев тех не желая пугать.
А как углублены в расстановку!

Почти завидуя, я отворачиваюсь.
Отданным быть, отданным стать

возможностям королевы
и окружённого короля.



Бэнйамин Маакк
(1978)

Комната с видом

На той стороне
в Психиатрии
психов сейчас учат вязать.
По воскресеньям разрешено им
открытки к шарам прикреплять и запускать.
Потом на той стороне, над Психиатрией,
всё небо в шарах.
Им нравятся красные больше.
Поэтому красные все.

В длинные дни
ветер доносит
лязг
вязальных крючков
в комнату мне.

 

Христоф Вэнцэль
(1979)

странствования II

ДАМЫ В РАМАХ стучат изнутри по стёклам
и выводят указательным пальцем локоны в
воздухе пять пальцев извещают когда развлеченье
начнётся посреди губ длинных каналов лебеди
плывут в красном свете под уклон идут взгляды
ко дну экспонируемый снимок ничего не проявляет
ничего не пригодится из канальной глади всплывает
розовый слон продолжают краснеть лебеди дальше



Филипп Гюнцэль (1980)

Но эфира любимцы, они, счастливые птицы.
                Фридрихь Хёльдэрлин

ЭТИ МИЛЫЕ ЛИНИИ — поперёк сквозь
дня clouds чутьём взять: след полёта
pilot хёльдэрлин
выявлен как камикадзе. Это уже flatrate
авангардом или не та связь \ please hold the line
НО РЕЧЬ — в грозе twitter с шумом падают строки
из жижи дисплея в лицо совсем опьянев
как жил бы я в BODEGA BAY
лишь для суспензии нету знака
но вибрационный аврал — колибри -pacemaker
на ложном месте
патологичны карманы штанов (и как
может сердце вспять биться) имеется сразу нектар
визжит jingle
МИР МОЖЕТ ОТ ПЕНИЯ РАДОСТНЕЙ СТАТЬ
при состоянии нынешнем производительных сил
птицам станет
не невозможным и имитировать рингтоны 1а
отчуждённо
брось перья приятель и шлёпай-печатай
за плечами на коже
должно тебе крыльев достаточно быть
везде стукачи-мужики-V и V-бабы
эта колонна печатников значит так что же
из фешенебельности в ангар
и попытка формулировок толпу изловчившись
снять
ты можешь также всё распечатать но всё
вольер — высотки больше прутьев решёток
у городских окраин
установлено чем peer group & куропатка
для дигитального корма
в конце ссылок нострадамус в настоящем: невидимые
нло начнуть прибывать (О, ДРУЗЬЯ МОИ, НЕТ
ДРУГА) я ж не абонированный никем



Йоханнэс Витэк
(1981)    
   
легко говорить

не принимайте же так
вашу жизнь
близко к сердцу

если б каждый тут приходил
до чего б мы дошли, вы же знаете

день за днём
в воздухе носятся все эти вещи
как немецкая экономика
или этой церкви аминь

звуки безумных слов
рвань разносит
загадками по тротуарам

громоздя прямо рядом
с велосипедом твоим
для кого ж и куда ж
вы хотите расти

иль до края этой тарелки и весь опцион

Перевод  Владимира Набокова и Алишера Киямова



Данило Поккрандт
(1981)

Пение

Ах, с кукушкой часы, желторотых несушка,
каждый насмерть пробитый час
ты плюя производишь на свет одного из твоих деревянных птенцов.

Механически он открывает и закрывает свой клюв –
ты за него напеваешь синхронно – мало ж времени остаётся ему,
чтоб порхать, так недолго скрипят его крохотки-крылья.

Как же может при жизни такой этот хилый обпилок
своё сердце открыть, голос свой обрести?
Как-нибудь всё же лопнет пружина в твоём механизме!

Перевод Владимира Набокова и Алишера Киямова



 
Пауль-Хэнри Кэмпбэлл
(1982)

Почему мы летаем

II mailto: kumiko.deschamps@gmail. com.

Как тот сфинкса вопрос, дорогая Кумико, из пустыни
туда в 7-вратные Фивы заблудиться бы мог, смущало
меня не раз...
...это нечто с греческой маской Египетское
смущало меня, смущает действительно...
...и особо сейчас, когда я жду,
в то время как самолёты снаружи касаются
один за другим земли, ниспадая из выси.
Они качаясь висят, поставлены в ряд, новичками
среди неизвестных диспетчеров, друг за другом
идя на снижение, и, Любовь моя, их бортовые огни
как гирлянда простёрты далёко-далёко, до самого
позднего вечера.



Саша Кокот
(1982)

*  *  *

Город стоит теперь голо под этим небом
которое всё не может решиться в каком
из направлений ему удалиться дОлжно
у каждого горизонта ждёт совсем другая
погода за год мне не найти себе больше места
даже коту с трудом это даётся остановить
свой взгляд на какой-нибудь стае нету
единодушья у птиц куда им тянуться но
вчера из земли били разрывы молний они
просветили ночь в высших слоях а по радио
никто не сказал про это и трамваи катили с тем
же всегдашним громом что солнце стоит теперь
на севере ни кому не мешает по праву только
жильё за последнее время доступно в холмах



Нора Гомрингэр (1980)

Ржа любви

Через ночь
Ты скис
Возле меня

От реакции на меня
Никак стал ржавым
Ты говоришь
Золотым

Я лижу у шеи тебя
На вкус ты точь-в-точь
Как тот петушок-флюгер



Стыд

Возле Мартина
на склоне розария хоть
имела ж вид я
Мои в сандаликах ступни
горячи от мочи
И ни розы
уколоть хотевшей меня




Отец: скажут эти дети

Без Вильяма Джеймса
Не был бы он прогматичен
Он располагается
И пьёт яйцо из скорлупы
Лисёнок скажут эти дети
Рукоятит яйцо




Как я объясню

Умерли
В это небо пошли

Улетели
Атомизированы в лёгких

Неведаюшим
Ничего знать не желающим

Их дети
В другие земли принесли

Или родителей пепел
Развеяли над семью

Мировыми морями
Что сегодня в ударе волн

В животе кашалота
Наши грехи размножают

У тех берегов
Покоя



Версии

и
одна лодка причаливает
Бёкклин пишет лодку, что причаливает
затенён,
втянут,
лодочник, без имени,
на всё готов, чтоб себя вознаградить.
Хитлером владела версия,
Утойя стала одним
островом,
что затенён,
втянут.
Одна лодка причаливает
на борту смерть
один переходный адвокат
Бёкклин пишет лодку, что причаливает,
лодочник без имени,
версии Брейвика.
На борту смерть,
немирно,
в тяге,
бесстыдно,
один остров
и



Забыла

Забыла
Назвать как улицы те
Те вещи на чём те чашки в той полноте
Той полки там сзади в том подъезде
Стою я голой
Распустив волосы ношу я твоё кольцо
Приходит мужчина один ежедневно
Как один как зовутся  те
Хочет меня деткой баюкать
Погладит меня по щеке думаю я
Убийца ты вор Вы оставляете Вы та
Просьба дальше делать беспрерывно
Ах пахну я арникой старой фрау
Позовёт она меня я спрошу её
кого она имеет в виду этим
Стою я голой в этом подъезде
Забыла




Plumbum

«... Вы могли бы это состояние раз Вашими собственными словами описать?»

та чёрная собака
та одежда из свинца
та ночь в перьях

то существо из тумана
та дорога из дорог
тот вопрос из кож

то великое молчанье
та сумма из времени
то тело в той из зон

«Та наркота поможет/ тот день будет светел/ та жизнь: сон.»



ДОма

Мамаипапаиребёнокиребёнкасестраидетейбрат
идетейдядяихоппыхоппыипадаюпадаювтервысож
ранавороньёмиобслюнявленапсомиморскойсвинкойио
днакороткаяножкаисчезаетвзевежёлтойптицывклеткеи
послебараипослебаровфрауиуборовиуборщикаимамы
loverипапыблондинкиипапыблондинистосветлыхимам
ытаблетокисобачьейжарыипослебаровкошкаиидиллиявсем
ье




Великаны

В прямых цифрах ведает мир
где вас находить.

Не падает свет никакой
в ваши глубины.

Я знаю поэтов, кто описали момент
когда они в тарелкобольшие ваши глаза смотрели.

Говорят: глаза дают глубоко в душу взглянуть.
Я не знаю, хочу я смотреть вам в души?

Говорят: вы были б как птицы под водой,
однако замалчивают про клювы от той

неоперённой, обнимающей больше природы.
И тянулась б в наименьшем ваша любовь

по длительности ваших нырков,
вплоть до мельчайших  пузырьков

что из больших китов там,
где ножи б ваши щебетопели.

 

Трагедия

Мама меня
предупреждала ни раз

С тобой тяну я себе
одного деревянного коня
в стены.

Папа ж на берегу
со змеями
борется сейчас
 

 
Мужик в Luzern

В 2 часа ночи ещё на местности лицезреем, в
2.01 в Ройсс прыгнул.
В том месте все говорят: себя к ней уложил.
Полон тоски мужик. Была Ройсс-река какой
красавицей с длинными волосами, с шепчущим
ртом и далёкими руками. Был мужик пьян от
духов бутылок, не дал себя к мачте привязать,
не залепил воском уши, вдохнёт он – пьёт поце-
луи не лопнут лёгкие пока, сердце по своей
вине не потеряет, только мозг плывёт ещё.
Шепчет Ройсс о мужике том, любит кто её,
кого она намоет и кого брала может куда.