Ферма

        Ф Е Р М А

         Эта ферма располагалась в широкой сухой балке, в двух километрах от Фатеевки -- центральной усадьбы колхоза "Искра" и в трёх вёрстах от хутора Огоньки. Саманная, толстостенная, будто средневековая крепость, тёплая, построенная в шестидесятых годах века прошлого, она исправно служила вплоть до перестройки. Длинная, приземистая, с насестами из лещины, с деревянными же корытами и бетонными поилками, она вмещала в своё чрево несколько тысяч кур: может десять тысяч, может сто, а может и все двести. Воду для питья хохлаткам доставляли от ближайшей водонапорной башни, в цистерне; кормами снабжал колхоз, но были и завозные -- "импортные", со всевозможными витаминами да добавками. И летом и зимою куры (белые, ни одной пеструхи!) были на вольном выгуле в той же балке. Бывало как разбредутся по округе -- точно снегом устлано всё; ни кустика ни травинки после них -- только серая пыль -- всё выщипано-вытоптано! А станут зазывать их к обеду ли, к ужину: "Цыпа! Цыпа! Цыпа!.." так точно тайфун вдруг возникнет в балке и понесётся на тебя; вот-вот накроет! Долго потом стоит в воздухе рыжая пыль, не оседает.
         Ухаживали за птицами семеро молодых бабёнок и один фуражир -- тридцатилетний мужичок, коего девчата величали Лёвой, а за глаза -- Охломоном. Смутно помню чего там делали женщины, но что входило в обязанности фуражира. знаю точно; фуражир должен был почистить кормушки, завезти и раздать курам корм и снабдить их водою. Лёва был невысок ростом, широк в плечах, мешковат, с крупным рябым лицом и большими жилистыми и красными от повседневной натуги руками; ко всему, Лёва был неженат. Уж сколько раз подкалывали его девчата: "Когда на свадьбу пригласишь, Лёвушка? Хочешь, мы тебе и невесту подберём и засватаем..." "Моя невеста ещё не выросла." -- густо краснея, отшучивался тот. Но случилось так, что влюбился-втрескался он в одну из них, в красавицу Тасеньку -- двадцатилетнюю и тоже "ни разу нецелованую" девчушку. В противоположность своему воздыхателю, Тасенька была высока, стройна, быстра... Словом: огонь-девка! Похохатывали над Лёвой: "Куды тебе, кирзовому! Вон какие парни её добивались -- не добилися..." А Тасенька взяла да и ответила ему. А он и растерялся -- видать и сам не предполагал, что станется так. А она напрямую ему: "Ну, что ж ты? Целуй, коли полюбил! Ай боязно?" Поцеловал. Зажмурясь поцеловал... Неумело, в щеку... едва дотронулся... И убежал! А Тасенька ему вослед: "И вправду охломон!"
         Охломоном Лёва стал с "подачи" сврего дядюшки, дюжего колхозного кузнеца Матвея Филиппыча, и вот как
         Теми же днями район прислал в "Искру" управляющего -- молодого, дипломированного, амбициозного. По правде сказать, колхозники и без управляющего неплохо управлялись; хотя, наверьху, канешна, виднее..."Вообще-то я метеоролог, но к сельскому хозяйству очень и очень неравнодушен." -- убеждал конторских новоявленный управляющий. Те, разумеется, поверили: район не станет присылать абы кого! И -- подвиньтесь, парни! -- в конторе ему дали стул и часть стола между экономистом и зооинженером: работай, товарищ, вкалывай на благо отчизны!
         Уже на следующий день он с предом на колхозном "бобике" принялись объезжать объекты. У трактористов побывали, у доярок, свинарок (Фу! как тут воняет...), на зерноток съездили... Заглянули и к птицеводам -- на курятник. Погода стояла чудесная, время было обеденное и весь "птичий" коллектив собрался за длинным, накрытым цветастою клеёнкой столом со снедью, доставленной из местной столовой. Тут же, неподалёку вошкалась стайка молодых курочек.
      -- Девчата, здравствуйте! Приятного аппетита! -- окликнул председатель.
      -- Здравствуйте, Мирон Савельич! Спасибо! Отобедайте с нами. -- зазвенели женские голоски.
      -- О, сколько здесь молодняка! -- восхичённо шепнул новоиспечённый управляющий. На что "голова" ответил:
      -- Прошлой весной завезли... Полторы тысячи.
      -- Я вон про них, -- кивнул тот в сторону обедающих.
      -- А-а, ты про них, -- протянул пред и прикашлянул: -- Это наш золотой фонд!
         Но вот "золотофондистки" -- а одна из них...  ах, конфетка! -- отобедали да и разтеклись какая куда: кто по ягоду побрёл, кто в сенник отдохнуть завалился -- туда всегда хочется. Сенник щеляст, прохладен и запашист. Он небольшенький, сплетен из лозы и предназначен для хранения сена, которое должна схрумать за зиму престарелая кобыла Леська, на которой Лёва завозит курам корм.
      -- Мирон Савельич, -- молвит Устин Рудольфович (так следовало звать-величать управляющего), -- позвольте, я останусь: огляжусь как следует, с людьми познакомлюсь, поговорю... Пешком приду! Тут идти-то... Можно, ага?
      -- Почему же нельзя, -- с иронической улыбкой отвечал пред, -- оставайся, коли охота есть, знакомься! -- А про себя подумал: "Кобель, однако!"
         Председатель уехал. А Рудольфович попинал носком лакированой туфли камешки, зажал большим и указательным пальчиками нос и шагнул в полутёмный, странно схожий с огромным грибом-дождевиком, курятник. Едва ступил за порог, как чуть не столкнулся с Тасенькой.
      -- Ох, ты! -- нарочито испуганно воскликнул он. -- И как мне звать-величать вас, красавица?
      -- Таисия, -- робко промолвила девушка.
      -- А меня зовут Устин, -- галантно поклонившись, ответил управляющий. -- Давно работаете здесь?
      -- Сколько себя помню...
      -- Шутите?
      -- Конечно шучу. До этого работала дояркой... Как от коровок отнимается молочко, знаете?
      -- О! -- воскликнул Устин Рудольфович, -- хотите про это анекдот?
      -- Давайте! -- взвизгнула птичница. -- Только без картинок, ладно?
      -- Ладно, ладно! Слушайте...
      Склонясь к Тасеньке и отстранившись от кого-то раскрытой ладонью (чтоб не подслушивали?), начал ей нашёптывать... Словно колокольцы кто-то тронул -- так Тасенька засмеялась, и засмущалась, и кудряшками затрясла...
         Видит Лёва из-за сенника, прекрасно видит, что новый начальник заигрывает с Тасенькой -- с той, которую он недавно, -- совсем недано! -- поцеловал. Долго наблюдал, будто окаменел... А управляющий шепнёт ей на ушко, и Тасенька то уж зальётся в смехе, то уж захохочет. А когда и рукой махнёт да глянет на него изподлобья шутливо-сердито: "Да ну вас!" и покраснеет как маков цвет. А тот вокруг неё так выкручивается, так выпендривается, ну прям из себя лезет... Видит всё это Лёва, терпит, а чтоб подойти и сказать, твёрдо сказать, по-мужски: "Отлезь, гнида! Она моя." -- духу не достаёт, лишь кулаки пудовые сжимает да зубами скрежещет. Стыдно Лёве, до жгучей боли стыдно, что он таков; он ненавидит сам себя за свою робость, за боязнь перечить начальству, за то, что он сам не начальник...
         Не спал в эту ночь Лёва -- маялся. А под утро оказался у избы Дуньки-самогонщицы. Постучал в окошко. Моменально услыхал отзыв: "Носит вас нелёгкая, спать не даёте! Хто тама?" А когда увидела Лёву, руками всплеснула: "Лёвка! Ты ж непитуха! Аль соблазнился? Куды табе?" Лёва подал пустую из-под шампанского бутылку: "Суды сыпь. Полную!"
         Принёс фуражир "чачу" до дому-до хаты, и махом выдул почти половину. Вышел за сарайку, зашатался, упал и уснул. Уснул крепко. Говорят во время крепкого сна человеку ничего не снится. Не верьте, брехня! Мне снится. Вот и Лёве приснилось, да так явственно, словно приснившееся и в самом деле с ним произошло. Вот он, его сон: Лёва, с ружьём в руках крадётся буйно расцветшими подсолнухами к птицеферме. Подкрался и видит: сидят на зелёном бугорке Устин Рудольфович и его Тасенька. Сидят и милуются... Выскочил Лёва, ружьё вскинул и говорит, спокойно так говорит, культурно: "Ты, Тасенька, отстранись пожалуйста; дай-ка я этого гада шлёпну!" "Да пожалуйста, -- отвечает Тасенька, -- шлёпай, мне его ничуть не жалко; он кроме анекдотов ни хрена не знает и не умеет." И Лёва шлёпнул. И управляющий упал. А затем поднялся и говорит: "Вот ты убил меня, Лёва, а за что? Неуж-то за какую-то деревенскую девку? Да их таких знаешь сколько..." "Она не такая! -- вскричал Лёва. -- Она совсем не такая... Вот скажи, Тасенька, сама скажи!" "Такая, Левушка, такая, -- грустно молвила Таисия" "Вот видишь, -- подал голос управляющий. -- а ты... Зачем?" "А затем, что ты, что ты... что..." И больше ничего не смог выговорить. А Устин Рудольфович ему: "Эх ты, Лёва!" И пошёл, и пошёл, и растаял и растворился в воздухе...
         Лёву нашли только вечером. За его же сарайкой. Разбудили. Спрашивают у него::
      -- Ты где пропал? Мы всю округу наизнанку вывернули, куры не кормлены, а ты... Что с тобой Лёва? Забухал что ли?
      А Лёва, ни рожна не соображающий что тут происходит, беспрерывно хлопая отягчёнными от неудобного спанья веками, заикаясь вопросил:
      -- А на сколько меня посадят? Ведь я его шлёпнул...
      -- Что он говорит? -- недоумевали люди. А Лёва вновь:
      -- А где его похоронят: на нашем кладбище или в город отвезут?
      -- Ты кого шлёпнул-то? Очнись, Лёвушка! -- дивится народ.
      -- Как кого? А управляющего... Устина Рудольфовича...
      -- Все живы-здоровы; и управляющий жив... Да у тебя, милок, крыша поехала! У кого самогон брал -- не у Дуньки?
      -- Угу, -- сказал Лёва.
      -- Всё ясно. Так вот: больше у неё не бери! Понял! Никогда не бери -- лучше в лавке у Мироныча...
      -- Угу, -- опять сказал Лёва. А тут и председатель с управляющим подкатили. Все (шестеро!) втиснулись в "бобик" (и глядеть не на что, а какой вместительный!) и поехали на птицеферму.
      

                Владимир ХОТИН