Завоеватели сдохнут

Над президентской хохмой
хоть смейся, хоть помирай:
завоеватели сдохнут,
а мы попадём в рай.

Я сплю, как убитый. Мне снится, что смерти не ищет живой;
и что не застрял на границе гуманитарный конвой;
вчера обошлось без боя; мы встретили ночь у костра
и спать улеглись до отбоя: ни выстрела до утра…
Нутро чугунной буржуйки наполнено жгучим огнём.
Размял онемевшие руки. Вставай, мужики! подъём!
Пьём чай из железных кружек. Шипят угольки сигарет.
А рядом – ни жён, ни подружек: о них разговора нет.

Обходим запретные темы, простые, как дважды два.
Мы братья по крови, но где мы? Непомнящие родства
Иваны, Денисы, Сергеи – у каждого свой позывной,
и лишь бы звучал грубее, созвучнее бы – с войной.
Последний мой понедельник. Умылся водой из ручья.
Твердил: я – солдат. А на деле – орудие палача.
И в бой! по чужому лесу орудия залпами бьют.
Мы братоубийцы, мы бесы, которых не звали, но ждут.

И нас обязательно встретят утробно-свинцовым огнём.
Мы звери, мы сукины дети! не падай! вставай! подъём!
Вечер последнего вторника, утро последней среды.
Тело – на дне воронки в луже талой воды.
Не чувствуя ни боли, ни горечи, ни тоски,
это я – в поле, разорванный на куски.
Страх научил нас молиться, но глух на молитвы Господь.
И вера моя – в птицах, клюющих мёртвую плоть.

Меня спасти не могли вы: я выбрал дорогу сам.
В четверг разгулялся ливень и бил по открытым глазам.
Я не последний «двухсотый». Остаться бы мне тут,
но в пятницу или субботу мой труп от земли оторвут,
уложат останки по чести в один из чёрных мешков.
Балласт. Обуза. Груз двести. Я мёртв и не вижу снов
о том, что добрался до Бога и глухо сказал: "Господь,
я выбрал не ту дорогу, верни мою кровь и плоть".

Хата Всевышнего – с краю.
Плевал на меня Бог.
Нет, не видать мне рая.
Завоеватель – сдох.