Курдинской высотке

I
Рельеф окна, закрытого щитом,
перекрещённого мечом у статуй,
изрезал нити воздуха при том,
что грани створок полосатых
сточили в плешь окрашенный налёт,
вновь обнажив сияние металла,
который всё по прошлому поёт,
по прошлому, которого не стало.
Но камень глаза источает крик
и заглушает диким эхом песни -
в густой крови -, к которым так привык
потерянный средь улиц местный.

II
По переулку к набережной вниз.
Москва, в твоём пространстве утопая,
туманным настом верх слились и низ
промеж раздвинутого края.
Раздвинутого не лесной грядой,
а золотом песчаности кирпичной.
И если б местный захотел другой -
без послевкусия эпохи - жизни,
Преодолеть и кольца эстакад
не смог бы он. Уж очень много страха.
Москва, тебе ль колокола звонят,
чугуном зеленя с размаху...

III
...случайно сбитый Солнцем панцирь крыш,
да брюхо серого теперь фасада?
Не отвечаешь местному, молчишь.
Ему ответа и не надо.

Крик затухает, вечер льёт огни
на рябь реки и отраженье дома
безликого, вне рьяной суеты,
скорбящего, что всё здесь по-другому.
Разводы сырости с кариатид
распространились на белёсый мрамор.
   Крик затухает, но ещё звенит
   в не спящем городе упрямо.