Мне снится грусти неземной

Мне снится грусти неземной
язык безустный,
и я ни капли не больной,
а просто грустный.

Не отстраняясь, не боясь,
не мучась ролью,
тоска вселенская слилась
с душевной болью.

Среди иных забот и дел
на тверди серой
я в должный час переболел
мечтой и верой.

Не созерцатель, не злодей,
не нехристь всё же,
я не могу любить людей,
прости мне, Боже!

Припав к незримому плечу
ночами злыми,
ничем на свете не хочу
делиться с ними.

Гордыни нет в моих словах —
какая гордость? —
лишь одиночество и страх,
под ними горблюсь.

Душа с землёй своё родство
забыть готова,
затем что нету ничего
на ней святого.

Как мало в жизни светлых дней,
как чёрных много!
Я не могу любить людей,
распявших Бога.

Да смерть — и та — нейдёт им впрок,
лишь мясо в яму, —
кто небо нежное обрёк
алчбе и сраму.

Покуда смертию не стёр
следы от терний,
мне ближе братьев и сестёр
мой лес вечерний.

Есть даже и у дикарей
тоска и память.
Скорей бы, Господи, скорей
в безбольность кануть.

Скорей бы, Господи, скорей
от зла и фальши,
от узнаваний и скорбей
отплыть подальше!..

1978

В одном из последних интервью в «ЛГ» Чичибабин сказал, что в том хаосе, в который погрузилась Россия, его вера в Бога не выжила. Он не мог принять Божьих заповедей, по которым следовало любить грешников, злодеев, любить в них людей, наших братьев и сестёр. Он не мог этого принять ни умом, ни сердцем, не мог применить в жизни. В “Мыслях о главном” он пишет: “Я не могу любить мучителя, убийцу, насильника, не могу отделить их от страшных дел, их злодейств от них самих, не могу увидеть в них человеческого, Божьего. «Объединиться” с ними значило бы “объединиться” с их взглядами, которые, в моём представлении, являются злом; это значило бы полюбить не грешников, но сам грех, принять на душу их грехи, то есть пойти против себя, против Бога”.