Gilbert by Charlotte Bronte, part I - проверено

Над городом встает луна
И освещает всё она,
Стеной высокой окружен
Фруктовый сад, цветник, газон.
Сегодня Гилберт там один –
Устав от праведных трудов,
В саду себе он господин,
Вдыхает запахи ветров.

И словно бы бездомный пёс,
Сад неприметно в центре рос,
Хотя вокруг его ограды
Особняков стоят фасады.
Но стены толстые у них,
Чтоб не пробрался шум извне,
И только ангелам одним
Известно, что внутри и не.

Слышны аккорды пианино –
Под вечер радуются дамы,
Что не был день излишне длинным,
Индейке, и играют гаммы.
Но вдруг гул города ворвался,
Как в берег ветер бьет волну.
Спокойны те, кто волновался,
Ведь пробил час спешить ко сну.


Прошелся по дорожке Гилберт,
Но он нисколько не устал
И скука тронула других бы,
Но Гилберт шел к версте верста.
И расцветала жизнь мгновенно,
И пыл фантазий согревал,
И разгонялась кровь по венам,
Как будто Гилберт куш сорвал.

Он думал: юность пригубил,
есть к женщинам призвание!
О тех, кого он погубил –
Такое есть название.
Голов нисколько не считая,
Стоял твердыней на ногах,
Не думая, что жизнь иная,
Не кто-то там, не вертопрах.

Но в свитке  пройденных побед,
Пометил он одну из дев.
Не знает он, как много бед
Принес ей молодой злодей.
Поныне на сердце хранит
Сей свиток – выцвел он давно,
Но имя есть – душа горит,
И это имя – Элинор.

И в мыслях не было стыда,
Ухмылка - маска подлеца,
Триумф – одна безделица!
Он говорит себе тогда:
«Она воистину любила,
Никто так не любил поныне,
Какая девушка! Как мило!
Я сделал из нее рабыню!

Моё отрадно торжество,
Я был так глубоко любим,
Смотреть: трепещет естество,
Молчать, как ни был бы томим.
Хотел ей ласки даровать –
Но для каких-то исключений –
Мог жар руки ей отдавать,
Лишь для любовных приключений.

Приятно было видеть тайну,
Что открывает каждый взгляд –
Прикосновение случайное.
Моё призванье – обладать.
Красавцем совершенным не был,
Не был особенно умен,
И я светился словно небо
Лишь в отражении ее.

И к вящей юности угоде,
Я к ней приблизился и вот!
Освящена священной плотью,
Ведь к ней спустилось божество!
Подобно богу я отринул
Ее любовь и, наконец,
Навеки я ее покинул,
Укрылся на краю небес.

И не могла она взывать,
Чтоб я ее заметил снова,
И не могла завоевать,
Ни жалобой меня, ни словом.
Я глупость знал ее и верность,
Меня поступки не предали,
Спокойна совесть, цело сердце,
Я отбыл далеко за дали.

Но вожделение мое –
Как боль и жажда лести,
Как сердце я б зажег ее
На том же самом месте.
И был так ярок дивный свет
Ее прекрасных, нежных глаз,
О как хотелось б снова мне,
Зажечь огонь в них в этот раз.

Я знать не знаю, где она,
И знать мне это слишком
В то время я с речного дна
Мыл много золотишка.
Я слышал, что она в тоске
Подалась вон из дома.
Не мог я быть на волоске,
Что б я сказал знакомым?

И репутацией хорошей
Теперь мне надо дорожить.
Не шла чтоб слава по дорожке
Мне надо силы приложить».
Тревога беспокоит взор –
Неразрешимая задача,
Гордиев узел, чуть не плача
Предвидит он большой позор.

Он в думах прислонился к древу –
Вечнозеленая листва,
Изогнут ствол как можно криво
Луна блестит, всегда права.
Он весь дрожит, а с ним и ветви,
И все же рядом – никого,
Шумит в саду вечерний ветер,
Уходит он почти бегом.

Он двери открывает с дрожью
Своей трясущейся рукой,
Заходит он домой тревожно,
Как он нарушил свой покой!
Но словно камень в зелень тины
Его раздумье упадет,
Безделья день, хомут рутины –
Бесследно, напрочь все пройдет.

I. THE GARDEN.
ABOVE the city hung the moon,
Right o'er a plot of ground
Where flowers and orchard-trees were fenced
With lofty walls around:
'Twas Gilbert's garden­there, to-night
Awhile he walked alone;
And, tired with sedentary toil,
Mused where the moonlight shone.

This garden, in a city-heart,
Lay still as houseless wild,
Though many-windowed mansion fronts
Were round it closely piled;
But thick their walls, and those within
Lived lives by noise unstirred;
Like wafting of an angel's wing,
Time's flight by them was heard.

Some soft piano-notes alone
Were sweet as faintly given,
Where ladies, doubtless, cheered the hearth
With song, that winter-even.
The city's many-mingled sounds
Rose like the hum of ocean;
They rather lulled the heart than roused
Its pulse to faster motion.

Gilbert has paced the single walk
An hour, yet is not weary;
And, though it be a winter night,
He feels nor cold nor dreary.
The prime of life is in his veins,
And sends his blood fast flowing,
And Fancy's fervour warms the thoughts
Now in his bosom glowing.

Those thoughts recur to early love,
Or what he love would name,
Though haply Gilbert's secret deeds
Might other title claim.
Such theme not oft his mind absorbs,
He to the world clings fast,
And too much for the present lives,
To linger o'er the past.

But now the evening's deep repose
Has glided to his soul;
That moonlight falls on Memory,
And shows her fading scroll.
One name appears in every line
The gentle rays shine o'er,
And still he smiles and still repeats
That one name ­Elinor.

There is no sorrow in his smile,
No kindness in his tone;
The triumph of a selfish heart
Speaks coldly there alone;
He says: ' She loved me more than life;
And truly it was sweet
To see so fair a woman kneel,
In bondage, at my feet.

There was a sort of quiet bliss
To be so deeply loved,
To gaze on trembling eagerness
And sit myself unmoved.
And when it pleased my pride to grant,
At last some rare caress,
To feel the fever of that hand
My fingers deigned to press.

'Twas sweet to see her strive to hide
What every glance revealed;
Endowed, the while, with despot-might
Her destiny to wield.
I knew myself no perfect man,
Nor, as she deemed, divine;
I knew that I was glorious­but
By her reflected shine;

Her youth, her native energy,
Her powers new-born and fresh,
'Twas these with Godhead sanctified
My sensual frame of flesh.
Yet, like a god did I descend
At last, to meet her love;
And, like a god, I then withdrew
To my own heaven above.

And never more could she invoke
My presence to her sphere;
No prayer, no plaint, no cry of hers
Could win my awful ear.
I knew her blinded constancy
Would ne'er my deeds betray,
And, calm in conscience, whole in heart,
I went my tranquil way.

Yet, sometimes, I still feel a wish,
The fond and flattering pain
Of passion's anguish to create,
In her young breast again.
Bright was the lustre of her eyes,
When they caught fire from mine;
If I had power­this very hour,
Again I 'd light their shine.

But where she is, or how she lives,
I have no clue to know;
I 've heard she long my absence pined,
And left her home in woe.
But busied, then, in gathering gold,
As I am busied now,
I could not turn from such pursuit,
To weep a broken vow.

Nor could I give to fatal risk
The fame I ever prized;
Even now, I fear, that precious fame
Is too much compromised.'
An inward trouble dims his eye,
Some riddle he would solve;
Some method to unloose a knot,
His anxious thoughts revolve.

He, pensive, leans against a tree,
A leafy evergreen,
The boughs, the moonlight, intercept,
And hide him like a screen;
He starts­the tree shakes with his tremor,
Yet nothing near him pass'd,
He hurries up the garden alley,
In strangely sudden haste.

With shaking hand, he lifts the latchet,
Steps o'er the threshold stone;
The heavy door slips from his fingers,
It shuts, and he is gone.
What touched, transfixed, appalled, his soul ?
A nervous thought, no more;
'Twill sink like stone in placid pool,
And calm close smoothly o'er.