турундаевка. новелла

 

Был погожий майский день, точнее, солнечный безветренный полдень. Была суббота, и праздно шатающиеся по центру вологжане лениво заглядывали в фешенебельные магазины, товары в которых были большинству из них не по карману, а потом в чистенькие кафе побаловать детишек мороженым, а самим посидеть за чашечкой кофе эдакими преуспевающими, довольными жизнью рантье.
Виталий Тихомиров неспешно прогуливался по людной Благовещенской улице.  Как и прочие, заглянул в торговый центр ЦУМ, не имея определенного желания что-либо купить или приглядеть какую-нибудь нужную вещь, скорее, просто глазел на людей, а точнее, на симпатичных девушек и молодых женщин, поскольку был он одинок, полностью свободен и, как обычно, в свое свободное время был настроен лирически, полон безотчетных любовных желаний и ожиданий. Как всегда, гуляя по Вологде, а особенно, гуляя в центре в выходные от работы дни, Виталий безотчётно, не имея никаких осмысленных целей, искал встречи с прекрасной незнакомкой, и, как всегда, ее пока что не случалось.  Не подумайте, однако, что у него вообще не бывало близких женщин, конечно были, но это все были далеко не романтические связи, о каких он мечтал с юности, зачитываясь любимыми поэтами серебряного века.  Представьте себе, хотя Виталий работал менеджером по продажам в крупной мебельной фирме, то есть был по специальности человеком приземленным и рассудочным, он обладал натурой поэтической и даже сам пописывал на досуге туманные строфы в стиле Бальмонта или очень приблизительного Анненского. В общем, человек он был, по вологодским меркам, обеспеченный и мог позволить себе романтические бредни и досужую рифмовку, блуждая у себя дома, в уединении, по стихотворным и эротическим сайтам, которые, впрочем, пока что не удовлетворили его поискам женщины мечты.
Внешностью Тихомиров обладал вполне заурядной, не поэтической. Молодой человек лет 25-ти, среднего роста, среднего телосложения, немного, пожалуй, рыхловат для своих лет. По одежде, по смартфону и по манерам человек среднего достатка. И только в серых, чуть прищуренных глазах, угадывалась какая-то затаенная то ли ирония на мир и на себя, то ли улыбчивая печаль и скептицизм по поводу всего происходящего. В общем, можно было назвать Виталия поэтом, невзирая на то, какие он там строки слагал – талантливые или графоманские.
Он спустился по лестнице на первый этаж, в вестибюль универмага, его блуждающий взгляд остановился на продавщице, которая стояла за небольшим импровизированным прилавком в уголке и торговала дешевыми очками, пластмассовыми безделушками и бижутерией. Глаза их встретились, и в груди Виталия защемило тревожным и сладким предчувствием.  Неужели это была она – та, которую он везде искал, та, единственная, которая могла сделать его счастливым? Он остановился, повернувшись к ней боком, будто бы что-то разглядывал на витрине отдела бытовой техники, а сам украдкой, периферийным зрением, пытался ее разглядеть. Это была стройная, темная шатенка, с волнистыми волосами, не достигающими плеч.  На ней были джинсы и сиреневая вязаная кофточка. Глаза карие, пронзительные, рот большой и какой-то горестно чувственный, нос, пожалуй, длинноват, зато с благородной эллинской горбинкой. Вообще, незнакомка выглядела заметно печальной, то ли скучно ей было торговать всякой ерундой, то ли томила ее какая-то тяжесть на сердце, возможно, какое-то несчастье, утрата в недалеком прошлом. Все это в момент решил про себя Тихомиров и задумал во что бы то ни стало подойти к девушке, но, задумав так, как всегда, очень разнервничался, полный страхов и сомнений, полный неуверенности в себе, - ведь жизнь еще ни разу ему по-настоящему не улыбалась.
Он подошел к ее прилавку и опустил смятенный взор на бросовые очки.
- Какие очки вас интересуют? – спросила она низким, пожалуй, сипловатым от курения голосом, но при этом с доброжелательной интонацией.
Виталий воспрянул вдруг и сказал полушутливо, полусерьезно.
- Меня интересует личное счастье.
- А оно существует? – спросила она спокойно, совсем не удивившись.
- Но любовь-то, по крайней мере, есть.
- Любовь есть, если только она взаимная.
- Только взаимная, - согласился Виталий, заметно воодушевленный готовностью девушки продолжать этот разговор. – Как вас зовут?
- Тамара.
- А меня Виталий.
- Доброе имя, - произнесла она с тихой улыбкой.
- А в вас есть что-то южное, античное. Ваш благородный профиль и жгучий темный взгляд вызывают мысли о гибели великой Трои.
- Вы смешной, - сказала Тамара. – Я на половину украинка, наполовину еврейка.
- Значит, ваша красота библейская.
- Да уж, - опять улыбнулась она - и печально, и кокетливо.
С минуту помолчали, удовлетворенно улыбаясь, разглядывая друг друга.
- Торговля хорошо идет?  - спросил он, желая от судьбоносных тем перейти к милым всяким подробностям и мелочам.
- Какое там! А вот вы мужчина видный. Чувствуется, что работаете где-нибудь в офисе, начальником.
- Какое там! – передразнил ее Виталий, и они вместе одновременно засмеялись.
- Что вы делаете сегодня вечером? – спросил он.
- Ничего.
- И я ничего. Давайте, что-нибудь вместе придумаем и совершим.
- Давай.
И Виталий назначил Тамаре встречу в пять вечера, у кафе «Масленица» на Судоремонтной улице, в которое он ее пригласил сходить, так как там было тихо и недорого, и она просто, естественно, без фальшивой жеманной скромности, согласилась. При прощании они обменялись номерами мобильных, и окрыленный Виталий отправился домой приводить себя в надлежащий вид к так нежданно выпавшему ему долгожданному романтическому вечеру.

***

И вот они сидят за столиком среди зеленых декоративных кустов и едят шоколадный десерт, запивая легким красным вином. На Виталии темно-синий пиджак Zarina и белая рубашка, Тамара одета, естественно, в то же самое, в чем была днем, поскольку пришла сюда сразу после окончания работы.  Народу в зале немного, и им комфортно общаться в уединении. Пару раз вышли на крыльцо, чтобы Тамара покурила, на крыльце Виталик и поцеловал ее впервые. Целовалась она нежно, сладко и долго.
- Поехали ко мне, - предложил он, оторвавшись от ее влажных, теплых губ.
- Не могу. У меня дочка дома одна, маленькая еще.
- А днем как же она одна-то? – не понял Тихомиров.
- Днем за Дашей старушка-соседка смотрит, а вечером она принимает свои лекарства и рано ложится спать. Вечером уже я должна смотреть.
- И что же нам делать? – растерялся не особо опытный и совсем не ненастырный Виталий.
- Ко мне поедем, - просто предложила Тамара.
- А то, что дочка, ничего?
- Она ночью спит. Возьми только вина какого-нибудь. Хорошо?
- Хорошо.
И вот, разделавшись с десертом и красным Каберне, они покинули кафе и зашли в магазин, где Виталий купил четыре бутылки «Мерло», килограмм свиной вырезки, фруктов и пару коробок конфет для Тамары и ее дочки. Затем ему пришла в голову веселая мысль, и он купил пятую бутылку красного.
- Смотри, не напейся, - с едва ощутимой иронией предупредила Тамара.
- Нет, это не для питья, - объяснил он. – Я приготовлю для нас яхнию по-поповски – мясо, тушенное в вине. Это сербское блюдо. Очень вкусное.
- Заманчиво, - улыбнулась она, - никогда не пробовала.
И вот с двумя объемными пакетами в руках, Виталий, пропустив вперед Тамару, залез на заднее сидение в пойманное такси.
- Скажи водителю, куда ехать, - глянул он поощрительно на Тамару.
- Турундаевка, - произнесла она.
- Что? – всполошился пожилой таксист. – Это же на самом отшибе. Мне потом порожняком полчаса назад ехать.
- Оплачу и обратный маршрут, - пообещал Тихомиров.
- Ладно, - произнес водитель, покосившись с недоверием на розовую кофточку сидящей рядом с ним Тамары.
Минут десять ехали молча, каждый думал, верно, о своем.
- Никогда не был в этой Турундаевке, - произнес Виталий.
- Гиблое место. Настоящая дыра, - сказал водитель.
Тамара промолчала, только сигарету вытащила из сумки и закурила.
Наконец приехали. Виталий щедро заплатил таксисту в оба конца – удовлетворенный, тот крякнул: «Спасибо» и умчался обратно в Вологду. А Виталий пошел с пакетами за Тамарой через запущенный замусоренный пустырь. Вокруг не было ни души. Впереди, в сгущающихся сумерках, виднелась пара двухэтажных обшарпанных деревянных зданий.
- Как же ты на работу отсюда добираешься? – спросил Виталий.
- Утром и вечером ходит рейсовый автобус. Четыре раза в день, - объяснила она. – Дом, в котором я живу, второй, вон за тем покосившимся. Он поновее первого, где все прогнило давно и жить просто невозможно.
- А горячая вода у вас есть? – спросил зачем-то Виталий.
- Конечно, есть. Я живу на втором этаже. А на первом у нас кухня, душевая, туалет. Все это общее на шесть семей, которые проживают в нашем доме. Но это терпимо. Вот в соседском доме, где все прогнило, там вообще жить невозможно.
- Да, понимаю, - произнес мало что понимающий Виталий, который в таких халупах никогда раньше не бывал.
Проживала Тамара в небольшой комнате, где стояла у одной стены ее двухместная кровать, а у противоположной стены кроватка дочери, между ними нависал громоздкий старомодный шифоньер. Еще в этой тесноте ютились холодильник, мутный сервант и круглый стол с тремя хлипкими стульями вокруг него. Открыли бутылку вина, выпили по бокалу, и Виталий потянулся к Тамаре, но она, со страдальческой улыбкой, отстранилась, объяснив ему: «Потом, милый, потом. Сейчас дочь в любой момент может забежать. Иди лучше мясо приготовь, а я тут уберусь и приду тебе помочь». Из холодильника она достала лук, чеснок и картошку и, положив эти овощи на алюминиевую миску, вручила Виталию для приготовления яхнии. И он с продуктами, взяв с собой и бутылку «Мерло», спустился вниз, где располагалась общая кухня. Туда же Тамара принесла чуть погодя фрукты, которые он купил, помыла их и ушла, а Виталий, уныло вздыхая, начал готовить.
Минут через десять на запах томящегося в казане мяса сбежались на кухню местные дети, среди которых была и Даша, дочка Тамары, худенькая девочка лет семи. Грязноватые эти, бедно одетые дети голодными глазами пожирали вазу с мытыми фруктами, стоящую на кухонном столе. Виталию пришлось отдать им все бананы и все купленные киви, оставив для романтического вечера нарезанный Тамарой ананас и пообещав угостить их яхнией, когда будет готова.  Но дети не уходили и все наблюдали за тушением мяса в красном вине.
Наконец появилась и Тамара. Она допила из стакана оставшееся «Мерло» и сказала детям, чтобы отправлялись играть, а когда мясо будет готово, она их позовет.
- А ты, Даша, поднимись в спальню. Переоденься. Я тебе там чистое платье на кроватке положила.
И дети убежали, а Тамара и Виталий остались на кухне одни. Она подошла к нему вплотную, протиснула ладони ему под мышки и поцеловала его в шею.
- Как хорошо, что ты сегодня пришел, - сказала она.
Он смущенно потупился и молчал.
- О чем ты думаешь? – спросила она.
- Ни о чем.
- Не жалеешь, что приехал ко мне?
- Нет, - солгал он и, поцеловав ее в губы, ощутил, что нисколько не солгал.
- Как я жду ночи, когда мы будем лежать, милый, в моей кровати. Как я истосковалась по любви, - прошептала Тамара, погладила его по щеке и зачем-то опять ушла, оставив его, возбужденного, недоумевающего, полного противоречивых чувств и мыслей, одного на кухне.
Пока ее не было, заходили какие-то обрюзгшие, неопрятные женщины с кастрюлями и чайниками – подогреть ужин. Они не здоровались с Виталием, ничего ему не говорили, только смотрели угрюмо и даже враждебно на булькающую в казанке яхнию, издающую винный аромат. Виталию эти запущенные тетки не понравились, но он старался не обращать на них внимания, углубившись в свое тушение, однако не мог не думать о неприглядном быте Тамары. Но вот вернулась и она со стопкой чистых тарелок, за ней вились Даша и другие голодные ребятишки.
- Готово, - объявил Виталий и выключил огонь.
- Тебе полную, - сказала Тамара и стала накладывать в глубокую тарелку яхнию.
Она отставила эту наполненную тарелку в сторону и стала накладывать детям, которые цепко хватали свои порции и убегали куда-то из кухни их поедать. Убежала и Даша со своей яхнией, которая как раз закончилась.
- Бери свою тарелку, - сказала Тамара, - пойдем в спальню, пока там нет никого.
- А себе почему не положила? – удивился Виталий.
- Я и так вина выпью, не разбавленного мясом, - улыбнулась она. – А вообще я уже поела, пока ты тут готовил.
- Правда не хочешь? А то у меня много.
- Правда не хочу.
В спальне они пили вино, Виталий настойчиво угощал ее яхнией из своей единственной тарелки, томительно для Виталия они целовались и ласкались, томительно, поскольку окончательно позволить ему слиться с собой Тамара не давала, говоря, что надо подождать ночи, когда Даша крепко уснет.
И вот она уложила Дашу, погасила в спальне свет и, взяв Виталия за руку, увлекла его на свою кровать.
- Полчасика подождем, - шепнула она жарко ему на ухо, - пока она уснет. И тогда я твоя.
И вот Даша наконец-таки тихо посапывает в своем темном уголке, и Виталий чувствует, как Тамара начинает рядом в полумраке потихоньку, но поспешно раздеваться, кидая свои джинсы, кофточку и нижнее белье на пол, она прижимается к нему голым, теплым, по-девичьи упругим телом, и он ощущает на своем лице ее возбужденное дыхание. «Снимай штаны, милый, скорей снимай», - шепчет с придыханием она, и сама расстегивает молнию на его брюках Zarina, и просовывает в образовавшееся отверстие свои дрожащие пальцы, нащупывает его плоть, начинает жадно и страстно его ласкать. Виталий рывком снимает брюки, трусы, чувствуя прилив невероятного возбуждения. Он привлекает к себе Тамару, она садится сверху, шепча, переходя на громкий стон: «Как я тебя хочу! Войди в меня! Войди, милый!» Она так неистово восторженна, что он немного даже теряется и пугается, однако глубоко входит в нее.
- О как мне хорошо! – кричит она сладостно и двигается на нем, подняв тонкие руки, обхватив свою голову, раскачивается и чуть ли не поёт во весь голос: - О, это божественно! Как я ждала этого!
Что она орет так, недоумевает, стыдится ее стонов, продолжающий, однако, тоже возбужденно двигаться, Виталий. Он боится, что Тамара своими криками может разбудить дочь. Да что дочь? Соседи сбегутся на ее вопли, подумают, что он, маньяк, расчленяющий здесь всю семью. И в это момент Даша действительно просыпается и начинает в потемках плакать и звать: «Мама! Мама!» Как стремительно вскочила с него Тамара и накинула на себя какой-то халатик и подскочила к дочке со словами: «Что, сладкая моя? Что случилось?»
- Я испугалась, - пожаловалась Даша. – Мне сон страшный приснился.
- Не бойся, мама здесь, мама никуда не ушла, мама тебя оберегает, мама тебя любит, - причитала ласково Тамара, пока девочка не затихла.
Но и после того, как Даша опять уснула, мама продолжала стоять в полумраке около ее кровати, оберегая сон девочки. Уставший за этот бурный день, обескураженный, растерянный Виталий подождал ее минут десять и сам начал незаметно для себя впадать в дрему, сонный, он почувствовал, как Тамара легла рядом, замерла. Он протянул ладонь, погладил ее вздрагивающий плоский живот, попытался нерешительно провести ладонью ниже, но она перехватила ее и убрала со своего тела. «Спи, милый, сегодня ничего не получится, - шепнула она. – Прости меня, в другой раз всё будет.  Спи, пожалуйста». Она накрыла его одеялом, которое стало их разделять, и сама повернулась к нему спиной. «Черт их поймет, этих женщин», - подумал сонно Тихомиров, сам повернулся на бок к стене, ровно задышал и вскоре уснул.


   ***

Проснулся он, когда было уже позднее утро. Тамары и Даши в комнате не было. Он поднялся, увидел свои брюки и рубашку аккуратно сложенными на стуле. Голова болела, во рту было сухо и тошнотно, несильные, но омерзительные рвотные спазмы подступали к гортани.  Он быстро оделся, вышел в безлюдный длинный коридор, спустился на первый этаж, зашел в общий туалет, пропахший хлоркой и мочевиной, и его с неописуемым облегчением вырвало в унитаз. Он с наслаждением умыл лицо, попил холодной воды и вышел в захламленный и заросший диким кустарником двор. На скамейке сидела мрачная старуха в черном, у ее ног копала лопаткой бурый песок девочка Даша в своем застиранном платьице неопределенно светлого цвета. Бабка посмотрела на него внимательно и произнесла горестным дребезжащим голосом:
- Ты Виталием будешь?
- Да.
- Томка на работе. Автобус до города будет через полчаса.
- А где?
- Через пустырь пройдешь, будет остановка.
- Спасибо, -  пробурчал Тихомиров и побрел по пустырю, пиная туфлей попадающийся под нее всякий оберточный и упаковочный рыхлый мусор.
Через час он уже был дома и с наслаждением принимал горячий душ. С не меньшим наслаждением и упоением он клял Тамару и вообще весь женский род.
- Дура! Сумасшедшая какая попалась! – завывал он под шипящей струей воды. – Да все бабы неполноценные! Ни одной нормальной не встречал.
Он себе дал крепкое слово, больше к Тамаре ни ногой, ни единым помыслом. Помывшись, одевшись в чистое, напившись чуть погодя ароматного, бодрящего кофе, он остервенело забил ее номер на своем смартфоне в «черный список», чтобы даже голос ее не соблазнял его, такого трагически одинокого человека, такого неоцененного никем на этой проклятой планете. Он представлял себя бедной гонимой злым роком коровой Ио, которую везде настигает беспощадный гигантский слепень, посланный ревнивой несправедливой Герой. «Незаурядные личности всегда обречены на непонимание и лишения», - вздыхал уже умиротворенно Виталий, лежа на диване и пультом переключая с телеканала на телеканал, чтобы немного отвлечься, и потихоньку дремал, впадая в мирный глубокий сон измотавшегося человека.

***

В последующие дни погода была пасмурной и даже чересчур промозглой для вологодского мая. Тихомиров, вечерами после работы, сидел дома, глядел в окно на размытую серость и предавался своей горечи – да, ему было горько от сознания, что лучшие его надежды опять его обманули. Однако эта горечь была сладкой, поскольку страдающий осознал, что чем хуже ему, тем лучше он сам, и даже упивался такими мыслями. В своих несчастиях и в своем отношении к ним он видел высокий трагический стоицизм. До ночи он читал позднего Мандельштама, чувствовал душевное родство с великим, так много страдавшим поэтом и сам написал стих о несчастной отверженной доле, который посчитал лучшим своим творением.

    Бедняга.

По сумрачной улице шёл,
Промозглые плыли туманы,
И голоден был я, и зол,
И щупал пустые карманы.
Летели всё гуще, серей
Сырые, тяжёлые хлопья,
О жалкой «жестянке» своей
Томился, о рабской, холопьей
И нищенской доле. Я был
В отчаянье, шёл я и плакал,
И тихо и сдавленно выл,
Как будто больная собака.
И тёмные силы я клял,
Что гнут меня жёстко и жутко,
И бред в голове бушевал,
Творца неудачною шуткой
Казался чужой этот мир,
Безжалостный, плотский, глумливый,
Где каждый бессилен и сир,
Где тщетны и сердца порывы, -
Сидеть бы сейчас мне в тепле
И думать, пригубив из фляги,
Что там, за окном, в серой мгле,
Так худо больному бедняге.

Тихомиров никогда не пытался опубликоваться ни в известных журналах, ни в альманахах, которые иногда покупал по случаю, никогда пока что не было у него и желания издать, понятно, что за свой счет, книжку стихотворений. Однако он выставлял свои тексты на сайте стихи.ру и общался там, рассуждая о поэзии и о смысле жизни, посредством написания рецензий и замечаний с другими близкими ему авторами, особенно с молодыми абстрактно-печальными авторшами. Выставлялся он там под ником Закутанный В Плащ.
В пятничный дождливый вечер он, как всегда, возвращался из офиса домой, купив по пути во «ВкусВилле» бутылку любимого настоящего тархуна и сладких штруделей, чтобы было приятнее тосковать в одиночестве. Он уже выходил из магазина и открыл щелчком зонт, когда его тихо окликнули. Виталий обернулся и увидел мокрую Тамару, которая ютилась под навесом здания и курила неизменную свою сигарету с белым фильтром. Он приблизился к ней, она нырнула к нему под зонт, и они пошли вместе, прижавшись друг к другу, по направлению к автобусным остановкам.
- Ты избегаешь меня? – спросила Тамара.
- Почему это избегаю?
- Не отвечаешь на мои звонки.
- Телефон был поломан, - на ходу придумал обескураженный и все же радостный, что встретил ее, Виталий.
- Домой едешь сейчас?
- Да. Зайдешь ко мне? – спросил он с щемящей, вновь проснувшейся, зашевелившейся в груди надеждой.
- Нет, извини. У меня Даша болеет. Давай завтра вечером встретится, и ты приедешь ко мне, на всю ночь?
- И будет, как в прошлый раз? – с едким сарказмом выпалил Виталий.
- Нет, всё будет у нас хорошо. Даша завтра в больницу ложится на целую неделю – ей будут миндалины удалять. Запущенные очень, как врач сказал.
- Не хочу выглядеть таким монстром, который только и ждет, чтобы с дочкой твоей что-нибудь случилось.
- А ты и не выглядишь таким. Нисколько-нисколько не выглядишь, - с торопливой нежностью успокоила его Тамара. – Ты добрый, ласковый…любимый…
Они подошли к автобусной остановке, Виталий закрыл зонт, и они нырнули под навес, где, прижавшись друг к другу, пережидали дождь продрогшие унылые вологжане, возвращавшиеся с работы. Виталий объяснил Тамаре, где завтра и в котором часу они встретятся. Подъехала его маршрутка. Тамара коротко и быстро поцеловала его в губы, оставив на них солоноватый привкус. Прощаясь с ней, он протянул ей свой зонт:
- Возьми, а то и так вымокла.
- А как же ты?
- Мне от остановки до дома совсем рядом. А завтра как раз будет предлог с тобой встретиться.
- Хорошо, любимый…

***

И вот поздним вечером следующего дня они опять сидели за круглым столом Тамары и выпивали на этот раз Ред Лейбл, купленный опять же Виталием, закусывали дольками апельсина. Тамара курила, Тихомиров, как некурящий, благодушно терпел ее дым. Он сидел в футболке и трусах, она в коротком, легком халатике, лицо ее лучилось самым неподдельным счастьем, по Виталию тоже можно было сейчас сказать, что он вполне доволен и жизнью, и собой, и всем женским полом. Кровать Тамары была расстелена и вся измята от их недавних бурных излияний чувств.
И вот они чокаются, выпивают по рюмочке виски, Виталий тянется к ней и, закрыв глаза, целует в тонкую шею, Тамара тоже сидит с закрытыми глазами и с блаженной улыбкой, блуждающей на ее чувственных припухлых губах.
- А где сейчас твой бывший муж? – спрашивает, опять усевшись на стул, Тихомиров.
- Не хочу о нем говорить, - улыбка медленно и неопределенно блуждает по ее раскрасневшемуся, немного расплывшемуся лицу, потерявшему свою эллинскую аристократичность, но ставшему более живым, милым, родным.
- Ну расскажи, мне интересно знать о тебе все, - просит он.
- Последний раз я его видела где-то полгода назад. Он освободился из лагеря и приехал сюда повидаться. Худющий, злой, без копейки в кармане. Я не пустила его к себе, тем более, мы уже три года в официальном разводе. Когда он там был, я с ним развелась, и он не противился. Однако, уходя, в этот последний раз он пообещал, что обязательно найдет способ заработать приличные деньги, которых нам бы хватило для достойной жизни.
- А ты что?
- Я ему и сказала: заработаешь, тогда и посмотрим; сказала, что снова его сажать на свою шею я не собираюсь.
- А где ты вообще с этим уголовником познакомилась? – с явно напускной иронией спросил Виталий.
- Он ближайший дружок моего брата. Вот через брата я и узнала Игоря.
- А где брат твой сейчас?
- Тоже в колонии. Десятый год уже.
- Ну ничего себе я попал! – воскликнул Виталий и разлил остатки виски по рюмкам. – Прямо как Печорин с контрабандистами.
- Да уж, - смущенно улыбнулась она и потупилась, неловко поправив разметавшиеся волосы.
- А чем ты вообще увлекаешься? Или увлекалась?
- Если честно? – она еще больше смутилась.
- Конечно, честно. У нас сегодня вечер признаний.
- Да уж. Я раньше стихи писала…
- Что?
- Стихи… И даже на сайте стихи.ру имела свою страничку.
- И я тоже! – во весь голос воскликнул он, на этот раз с искренним изумлением. – Вот это да! Судьба.
- Да уж… А какой у тебя там был ник? Может быть, я читала даже тебя?
- Закутанный В Плащ.
- Читала! Читала! – воскликнула восторженно Тамара. – О, милый! Ты же мне всегда страшно нравился. Я только стеснялась тебе рецку отправить, боялась, что сильно глупая для такого серьезного, возвышенного автора.
- А твой ник какой был? – Виталий выглядел не просто счастливым, а трижды счастливым, четырежды.
- Нимфея Альба.
- Не находил. Но звучит красиво.
- Это такой вид белой водяной лилии.
- Ну, в общем, образно, - сказал он неопределенно, желая и не зная, как Тамару поощрить.
- Миленький, почитай что-нибудь свое, - попросила она умиленно.
- Я вообще-то сам не читал никогда для аудитории.
- Ну для меня. Пожалуйста!
- О чем?
- О любви, разумеется.
Тихомиров допил последние капли из рюмки, театрально прочистил голос и начал, не завывая, не делая акцентов, а просто как бы спокойно рассказывая о самом обычном и естественном событии:
Вы, конечно, знаете,
Как я вас люблю,
Боль мою скупаете –
Штучка по рублю.

Хоть таюсь за шутками,
Сердце наголо,
С изощренно жуткою
Долей повезло.

Подфартило творчески
Принимать беду,
И смеяться, скорчившись,
Голым, на виду.

Грязью или плесенью
Упиваюсь я,
Вымещая песнею
Ужас бытия.
- Да, трагично и оригинально, - оценила с самым серьезным, сосредоточенным выражением на лице Тамара, захотела закурить еще, но передумала, взяла руку Виталия и стала с материнской нежностью ее гладить и покрывать поцелуями.
- А ты почитай что-нибудь, - попросил он.
- Да… Я так…не серьезно рифмовала…
- Но все равно почитай. Интересно.
И Тамара, поставив острые локти на стол, затянула как горестную рок-балладу:
В этом городе тоскливо,
Не бывает даже лета,
Здесь так серо и дождливо,
И всё кажется, что где-то
Солнце жжёт, ликуют люди,
Мысли их легки и чисты,
Ах, мой милый, если будешь
Ты в том городе лучистом,
Вспоминай хотя б немного
Обо мне, о наших встречах,
А сейчас, перед дорогой,
Обними, согрей мне плечи,
Заслони от сплетен, порчи,
Ведь звучит ещё кантата,
Хоть мотив уж неразборчив...
Может, свидимся когда-то?
Дни и годы незаметно
Пролетают, вот уж старость,
Уезжай скорей, бесследно,
И о том, что здесь осталось,
Позабудь, ведь без оглядки
Жизнь проходит как-то ровно,
Без тебя, Орфей мой сладкий,
Станет здесь совсем безмолвно,
И канцоны, сонатины,
Как бывало, не разбудят,
Ни созвучий, ни мужчины –
Ничего уже не будет.
Виталий помолчал с минуту и спросил, взглянув на нее пытливо:
- Это ты о ком?  О муже?
- Нет, конечно. Какой он Орфей? Хотя и пел под гитару гаражные блюзы.
- А о ком тогда?
- О тебе. О том, о ком я всегда мечтала, еще когда была чистой и глупой девочкой.
- Ты и сейчас чистая… но не глупая…
Она встала и Виталий неловко, поднялся вместе с ней со своего стула. Они сплелись в объятиях, и белый свет закружился в их глазах. Он увлек ее на кровать, и они снова растворились друг в друге…

***

Виталий проснулся и, не размыкая глаз, сразу же всем телом и даже сонным дыханием своим ощутил, что Тамары нет рядом. Он взглянул и увидел, что уже полноправное, насыщенное светом утро. На стуле, напротив кровати, сидел крепкий сухощавый мужчина с жесткой короткой бородой и круглой стрижкой. Он пил чай и вдумчиво рассматривал голого, полу-укрытого одеялом Тихомирова. На мужчине были потертые джинсы, тяжелые кроссовки Nike Air Max и кожаная куртка, на шее у него блестела в солнечных лучах, пробивающихся через окно, толстая золотая цепь. Весь облик незнакомца излучал силу и уверенность в себе.
- Доброе утро. Пора вставать, - сказал он грубым, но не злым голосом, как подумалось не служившему в армии Тихомирову, голосом какого-то ротного заботливого старшины.
- Доброе, - ответил он, встал и стал, угловато торопясь, одеваться – трусы, рубашку, штаны.
- Чай будешь? – бородатый указал на заварной чайник и пустую чашку, а также придвинул к Виталию сахарницу и тарелку с сырными бутербродами.
- Буду. А ты, выходит, Игорь? – спросил в свою очередь Тихомиров и сел к столу.
- А ты, выходит, товарищ Дон Жуан? Или, лучше, де Бержерак? Ты же поэт, как я слышал.
- Да. Но не дуэлянт.
- Это заметно, - Игорь налил ему чаю и добавил пару ложек сахару, подал полную горячую чашку ему в руки, Виталий сморщился болезненно, немного обжёгшись.
- Чувствительный ты, - заметил не без иронии Игорь.
- А где Тамара? – всполошился вдруг Виталий. – Где она? Что ты с ней сделал!?
- Да успокойся ты. На работе она. А где ей еще быть в одиннадцать часов?
- Хорошо, - успокоившись, отпив из кружки, произнес Тихомиров. – Что ты от меня хочешь?
- Она тебе нравится?
- Я люблю ее.
Игорь даже хмыкнул в бороду от смешливого настроения, в котором, однако, ощущалась сдерживаемая взбудораженность.
- Любишь! Ну, это ты, положим, круто загнул. Любить ее могу только я.
- И что же мне делать?
- Это я должен у себя спросить: что мне делать с тобой?
- Бить будешь? – героически насупился, сверкая исподлобья, Виталий.
- Ну уж сразу и бить. Пойми, Тома сама попросила, чтобы я тебе все объяснил. Весь текущий расклад. – Бородатый задумался на пару секунд и предложил: - Возьми телефон – позвони ей сам.
Виталий вытащил из пиджака свой смартфон, набрал номер Тамары. Через пару секунд в трубке раздался ее голос:
- Да, Виталик, это я. Я сейчас работаю.
- Тут муж твой бывший сидит.
- Знаю, знаю, миленький. Пойми: он отец Даши, и девочка его очень любит. Он обещал и заработал-таки на нас, на всех нас заработал денег. Слушай его, что он скажет. А я сейчас не могу говорить – работаю, тут проверка у нас. – И она отсоединилась.
- Понятно. – проговорил подавленный Тихомиров.
- Я с юности желал платить людям только добром, - сказал Игорь, закуривая. – А жизнь научила меня платить им той же монетой.
- В каком же это смысле?
- В смысле: если вы ударите меня по правой щеке, я вам вырву оба глаза и зашью их вам в рот.
- Но это же зверство?
- Зато справедливо и даже гуманно. Ведь если вы предупреждены мной об этом, то вы никогда уже не ударите меня по щеке, если вы, конечно, не конченый мазохист. Я тоже прочитал, веришь ли, много толковых книг – и на воле, и там. Но, главное, я внимательно читал главную книгу – книгу жизни.
Минуты три они сидели молча. Виталий смотрел в пол – на всякие ничтожные мерзкие соринки. Игорь смотрел в свою пустую чашку, наконец он произнес:
- Послушай, мальчик. Полгода назад я обещал любимой женщине, что заработаю достаточно денег для нашей с ней достойной жизни. Я обещал увезти ее и свою единственную дочь из этой богом забытой дыры. Из это чертовой Турундаевки. И вот я вернулся – с обещанными деньгами, которые смог достать, только продав душу дьяволу. Понимаешь, на что я пошел ради своей женщины, ради своей дочери?
- Подозреваю, - едва слышно ответил Виталий.
- А коли подозреваешь, вставай, иди и не возвращайся, и не оборачивайся, ибо на обратном пути ты увидишь ад.
Виталий встал и, как на ходулях, неловко пошел, вышел в длинный сумрачный коридор, спустился по лестнице во двор, где все так же сидела на скамейке старуха-соседка и побрел через неоглядный, заросший дикой бурой травой пустырь. Он подошел к остановке и сел на лавку в ожидании автобуса, и пока тот не подъехал, ни разу не оглянулся на старый двухэтажный дом, где обитали рухнувшая его надежда и несбывшаяся его мечта.

***

Несколько дней кряду, закончив дела в офисе, Виталий названивал Тамаре, но она не отвечала. И вот где-то на пятый день вечером она сама позвонила ему.
- Здравствуй, милый, - проворковал в трубке ее низкий  нежный голос.
- Я все еще милый для тебя? Мне не понятно, - нахмурился он, сидя на диване.
- Мы завтра уезжаем.
- Куда?
- К родственникам Игоря в Краснодарский край. Он там присмотрел уютный домик.
- Как он вообще так резко нарисовался, этот твой Игорь?!
- Ему позвонила соседка Валентина Семеновна. Она сказала ему, что у меня появился новый мужчина. Рассказала, что ты ко мне ходишь и что у нас это, видимо, серьезно. Вот Игорь и примчался под утро.
- Стерва старая! – яростно выпалил Тихомиров.
- Нет, она не стерва, милый. Просто, она очень привязана к Даше и хочет, чтобы у девочки был настоящий отец.
- А я не настоящий?
- Ты же знаешь, Виталик, ты сам еще ребенок.
-  Но ведь он – бывший.
- В Писании сказано, что бывших мужей и бывших отцов не бывает.
- Глупость.
- Нет, это так, милый.  Я очень много и мучительно об этом думала в последнее время. Я горько сожалею, но нам придется расстаться. Прости и прощай.
- Прощай, - машинально повторил за ней Виталий.
После этого разговора все внешне в жизни Тихомирова было обыденно и спокойно, но сам он осознавал, что находится на грани нервного срыва, даже на грани умопомешательства. В середине июня он попросился в отпуск, и наблюдательный, понятливый начальник отпустил его. Быстро собравшись, купив заранее билет на поезд до Архангельска, где у него проживали родители и старший брат, моряк торгового флота, он отправился на железнодорожный вокзал и вскоре уже трясся в одном купе с двумя любезными старичками, игравшими и заразившими играть и его в анаграммы, а затем и в шуточные стиховые экспромты. В общем, Тихомиров в пути немного развеялся и даже почти не вспоминал о своей несчастной любви.
В Архангельске Тихомиров сразу же окунулся в воды нежности материнской любви и в воды отцовского чуткого интереса к тому, как и чем живет его младший сын, он окунулся в тихие воды своих детских привязанностей и оживших воспоминаний. Виталий обзвонил школьных друзей, они встречались и весело отмечали эти встречи. И все были к нему так чутки и добры, как будто бы знали, что с ним произошло. К Виталию медленно, незаметно, но неотвратимо возвращались заинтересованность и увлеченность молодости, ведь он сам был молод. На одной из вечеринок его познакомили с миленькой худенькой девушкой, у которой были чудесные белокурые локоны и васильковые глаза, она работала юристом в архангельской риэлтерской компании, она не увлекалась поэзией, не писала стихов, но зато умела внимательно его слушать, - и это было достаточно, чтобы в душе нашего страдальца родились теплые, благодарные, нежные чувства к новой знакомке.  Новые переживания и новые увлечения, новые надежды и мечты, и, конечно, непрерывно переживаемое им время – всё это безотчетно для самого Виталия, но необратимо, вытесняло из него старые боли, вытесняло даже память о них. И можно сказать напоследок, что все-таки мудро и справедливо устроен мир: после убийственных бурь всегда следует полоса тихого мирного штиля.