лезвие-бабочка. Noragami

I

В старой хижине тлел огонек свечи; на стенах плясали четыре тени.

«Ты ведь тот, кто может, не взявши денег,
нас от уз мучительных излечить?

Ты, я знаю, разрезом одним людей избавлял от дружб, от любви и иже. Мой супруг - чудовище. Отсеки же!  Что воде не разлить — то отсечь воде».

Дочь склонилась у матери за спиной под объекта просьбы пытливым взглядом; вспоминал он ту, что сидела рядом и была для него что сестрой родной:

беззаботные годы их далеки, и она как будто сама всё дальше, но он помнит в оттенках ещё мельчайших от отцовской руки на ней синяки,

и на дочери — ясно — сплошной синяк,
а в глазах у матери — отрешенность.

Разобраться прежде бы хорошо, но… вдруг прикончит дочурку супруг-маньяк?


И сестрица безмолвно пришла на зов,

и от смутной зависти взмах был резок,

и клинок —

нарушитель судьбы весов —

пару уз разрезал.


II

Позабыт дом чужой и разлучник-бог, и легко тиран отпустил супругу,

как и дочь, оставшись в родной лачуге;

и остался с ним сын,
как живой залог:

«Ты ведь будешь сынишке бросать деньжат — вот тогда проваливай, я не трону».
Брат монетку бросил с тоскливым звоном:
«Пусть удачи боги за нас решат, кто, сестра или я, покидает дом», но с засечкой скорбной была монета.

И сестра писала, но без ответа; тишина отдавала презрения льдом, и однажды она наконец сдалась:

«Знать, жалеет.
Знать, для него мертва я».

А потом несла, недоумевая, с почты короб; открыла, стряхнула грязь

с бумажонки —
а это —
её письмо,
и ещё охапка таких же писем.

Брат, что слишком был от отца зависим,
написать ей хотел, да послать не смог.


Ей не знать о конце его ледяном,

что остался он на века подростком,

и того,

что в разрезе всего одном

вся была загвоздка.


III

Он скитался и хижину ту забыл; разрезал сравнительно безобидно, но судьба, как водится, кольцевидна: даже бог не сумел избежать судьбы

и однажды, спасаясь от душ шальных, повстречал — не душу, а больше отзвук.
Было думать некогда (даже поздно): прошлой жизни видения — взрыв под дых,

ведь узнал он и дочку, и мать, и боль.
Поспешил тогда; не вздохнуть от плача:
как теперь разрез тот переиначить?
Есть ошибка — исправить её изволь.

…был единым клинком — обратился в два;
божество с успехом и вёл, и ранил,
и нашел сестрицу, ища тирана —
не разрез ли двоякость сформировал?

Тут сказать бы «да бог его знает», но
бог и сам не знал, отчего всё эдак.
Знал одно: пускай с ним извечно беды, и пускай на их прошлом лежит пятно —

для него этот мальчик — теперь родной,

и он должен быть в новой жизни счастлив.

И вина за разрез на веку земном

постепенно гасла.



IV

В скромном храме горела лишь пара свеч;
принимал прошения бог рутинно,
составлялся список руками «сына»,
но внезапно спросили: ты б мог… отсечь?

Затворив в тот вечер ворота в храм,
мальчуган встревоженно взял за плечи
своего божка, что так весел вечно,
а с вопроса простого не свой был сам:

«Я же вижу — ты выбит из колеи.
Говори, в чем дело, не прячь секретов:
я и смерть свою пережил, вообще-то —
по плечу мне любые грехи твои».

И надежда, и ужас в глазах блестят;
бог помедлил было, вздохнул понуро:
не сказать - малой ведь попрется буром,
рассказать - вдруг покинет его дитя?

…белокурый мальчишка ему внимал
с подходящим скверно лицом бесстрастным:
по глазам — по жгучим, янтарно-красным —
бог не мог прочитать и сходил с ума

от предчувствия горя, разлук, концов,
только вдруг пацан улыбнулся мягко.
«Наш отец частенько, бывало, рявкал,
что в окошко швырнет нас вперед лицом,

или, может  — тяжелым по голове: мы не знали, что и когда случится. Ты всё верно сделал и спас сестрицу поскорей; чуть с разводом он отрезвел и хотя бы одну из двоих пустил,
а второго даже бессмертным сделал —
новый мир открыл для себя я целый.
Бог несчастий! наивность ты во плоти.

Я хотел бы пожить, но увы и ах; ты нашел меня — неужели плохо? Поучу хоть мудростям неумёху».

Бог не вынес и обнял его в слезах.

И наутро, как прежде, открылся храм —

голубели счастьем глаза у бога;

краткий взмах и разрез, должный сечь пополам,

сплёл двоих дороги.