Лицо в темноте

ГЛАВА 25

Нью-Йорк, 1986 год
Квартира выглядела так, словно по ней пронесся ураган. Повсюду валялись газеты, журналы. На полу лежали две ярко-красные сумки, одна босоножка того же цвета и пластинки. Выбрав одну, Эмма поставила ее на проигрыватель и с улыбкой вспомнила, что Марианна слушала Арету Франклин, когда неистово собирала вещи. Неужели они расстались почти на год?

Эмма подняла с пола шелковую блузку и красную шляпу. Марианна не смогла отказаться от возможности учиться в Париже, в Школе изящных искусств. Эмма радовалась за подругу, хотя ей было очень грустно стоять одной в опустевшей квартире.

С улицы доносился шум транспорта, студентка консерватории, жившая по соседству, разучивала арию из «Женитьбы Фигаро». Глупо, наверное, быть одинокой в Нью-Йорке, но Эмма чувствовала себя именно так.

К счастью, это ненадолго, ей тоже пора собираться. Через два дня она будет в Лондоне и отправится в турне вместе с «Опустошением». На этот раз в качестве официального фотографа. «Причем добилась признания собственным трудом», — подумала Эмма, втаскивая на кровать первый чемодан. Отец попросил ее сфотографировать группу для обложки альбома «Потерял солнце», и простой черно-белый снимок имел такой успех, что даже Пит прекратил бубнить о семейственности. А когда Эмме предложили сделать фотографии для следующего альбома, он уже не сказал ни слова против.

Она испытала большое удовлетворение, поскольку именно он, менеджер группы, сам пригласил ее в турне. Естественно, с полным обеспечением и плюс жалованье. Раньян недовольно бормотал что-то насчет коммерциализации искусства, но быстро успокоился.

Лондон, Дублин, Париж (с кратким визитом к Марианне), Рим, Барселона, Берлин. Не говоря о мелких городах. Европейское турне рассчитано на десять недель, а после него Эмма наконец сделает то, о чем мечтала почти два года: откроет собственную студию.

Не найдя свой кашемировый костюм, девушка поднялась наверх, где очаровательно пахло скипидаром и духами «Опиум». Марианна оставила комнату в полном беспорядке, какой, впрочем, царил там почти всегда. Кисти, ножи, куски угля распиханы повсюду, начиная от банок из-под майонеза и кончая дрезденскими вазами. Вдоль стены пьяно толпились холсты; пестрые рабочие блузы, покрытые еще более яркими пятнами краски, валялись на столах и стульях.На мольберте у окна стояла чашка, содержимое которой Эмма даже не решалась исследовать. Покачав головой, она направилась в ту часть студии, где располагалась спальня чуть больше алькова. Кровать с резными спинками была зажата между двумя столами. На одном стояла лампа, на другом — полдюжины свечей различной длины.

Постель, конечно, не убрана. Марианна принципиально отказывалась это делать с тех пор, как они покинули пансион. В шкафу Эмма обнаружила свой черный костюм. Он висел между кожаной юбкой и майкой с надписью «Я люблю Нью-Йорк», порванной у рукава.

Эмма села на смятую постель.

Господи, как ей будет не хватать Марианны! Они делились всем: шутками, слезами, проблемами. У них не было друг от друга тайн. Кроме одной. Даже сейчас при воспоминании об этом она поежилась.

Эмма не рассказала подруге о Блэкпуле. Вообще никому. Хотя собиралась это сделать, когда Марианна вернулась домой пьяная, со счастливой уверенностью, что Блэкпул предложил ей выйти за него замуж.

— Роберт подарил мне вот это. — Она похвалилась бриллиантовым сердечком на золотой цепочке. — Чтобы я не забыла его, пока он работает в Лос-Анджелесе над новым альбомом.

— Красиво, — выдавила Эмма. — Когда он уезжает?

— Улетел сегодня вечером. Я проводила его в аэропорт и потом целых полчаса сидела на автостоянке и ревела, как девчонка. Глупо. Он вернется. — Марианна бросилась ее обнимать. — Он предложит мне выйти за него. Я знаю.

— Выйти за него? — ужаснулась Эмма, вспомнив прикосновение рук Блэкпула. — Но он ведь… как…

— Я поняла это по тому, как он прощался со мной, как смотрел на меня, когда дарил это украшение. Господи, Эмма! Чуть не пришлось умолять его взять меня с собой. Но мне хочется, чтобы он сам пригласил. Он это сделает. Я знаю.

Разумеется, Блэкпул этого не сделал.

Марианна просиживала у телефона бее вечера, после занятий неслась домой, чтобы посмотреть почту. От Блэкпула не было ни слова.

А три недели спустя прозвучали первые намеки, объясняющие его молчание. Сначала по радио. Потом телевидение показало сюжет: Блэкпул в неизменной черной коже сопровождал молодую знойную брюнетку в один из голливудских клубов. Затем в это вцепились газеты.

Первой реакцией Марианны был смех. Она попыталась связаться с Блэкпулом. На звонки он не отвечал. В «Пипл» появилась статья о нем и его новой любовнице. Марианне отвечали, что мистер Блэкпул отдыхает на Крите. Вместе с брюнеткой.

Ни до, ни после Эмма не видела подругу настолько угнетенной. Она почувствовала громадное облегчение, когда Марианна наконец вырвалась из слезливой депрессии и прокляла Блэкпула с такой искренностью, от которой у Эммы стало тепло на душе.

Затем она торжественно швырнула в окно его подарок, и Эмма понадеялась, что в это время по улице проходила какая-нибудь остроглазая старушка.

Марианна окунулась в работу, наверстывая упущенное. Художник ничего не стоит, если он не страдал.

Эмме оставалось только пожелать, чтобы и она сама так же легко все забывала. Но она всегда будет помнить слова Блэкпула. В отместку она сожгла его снимки и даже негативы.

Ее проблема в том, что она слишком хорошо все помнит. Это и проклятие, и одновременно благо, что она видит случившееся год и много лет назад так же отчетливо, как свое отражение в зеркале.

За исключением той ночи, которая является ей только в туманных сновидениях.

Забрав свои вещи, Эмма спустилась вниз. Услышав звонок, она нахмурилась. Странно, всем известно, что Марианна уехала, и она сама уже одной ногой за дверью.

Эмма нажала кнопку домофона:

— Да?

— Эмма? Это Люк.

— Люк! — обрадовалась она. — Заходи.

Эмма забежала в спальню, кинула на кровать вещи и поспешила назад, успев встретить гостя, выходящего из лифта.

— Привет. — Она крепко стиснула ему руку, немного удивленная его отстраненностью. — Не знала, что ты в городе.

Отступив, Эмма оглядела его, и ей пришлось сделать усилие, чтобы сохранить на лице улыбку. Люк выглядел ужасно: бледный, с запавшими глазами, исхудавший. Последний раз они виделись, когда он отправлялся в Майами. Новая работа, новая жизнь.

— Я вернулся пару дней назад. — Губы у Люка дрогнули, но улыбки не получилось. — Ты все хорошеешь, Эмма.

— Спасибо. — Его рука показалась ей ледяной, и она машинально погладила ее. — Проходи, садись. У меня должно быть неплохое вино.

— Бурбон есть?

Эмма снова удивилась. За все годы их знакомства Люк не пил ничего крепче «Шардоне».

— Не знаю. Посмотрю.

«Майами не пошел ему на пользу», — решила она, изучая на кухне скудные запасы. Или, возможно, причина в разрыве с Джонно. Тот Люк, которого она помнила, которого целовала на прощание полтора года назад, был великолепным, мускулистым, здоровым, настоящим образцом мужественности.

— Коньяк, — объявила Эмма. Кто-то подарил ей на Рождество бутылку «Курвуазье».

— Отлично. Спасибо.

В доме не было ни одной коньячной рюмки, поэтому она взяла бокал для вина, себе налила «Перье».

— Мне всегда здесь нравилось. — Люк указал на расписанную Марианной стену. — А где твоя подруга?

— В Париже или уже близко. Будет там учиться. Он перевел взгляд на фотографии:

— Я видел в Майами твой фотоэтюд с Барышниковым.

— Самое большое потрясение в моей жизни. Я была поражена, когда Раньян доверил это мне..

— И обложку альбома.

Люк выпил, чувствуя, как бурбон проходит по горлу.

— Подожди, то ли еще скажешь, когда увидишь новый. — Эмма говорила легко и беззаботно, но в глазах ее была тревога. — Он появится к концу следующей недели. Разумеется, музыка тоже неплохая.

— Как Джонно? — Пальцы Люка, сжимающие бокал, побелели.

— Замечательно. Кажется, его уговорили сыграть роль в «Пороках Майами»… Уверена, он свяжется с тобой, если ваши пути пересекутся.

— Да. Его нет в городе?

— Он в Лондоне. Готовится к турне. Я еду с ними.

— Ты увидишь его?

— Да, через два дня. Нас ждет уйма работы. Люк, в чем дело? Тот осторожно поставил бокал, достал из кармана простой белый конверт и протянул ей:

— Передашь ему?

— Конечно.

— Сразу, как только увидишь.

— Хорошо. — Эмма хотела положить конверт на стол, но, заметив взгляд Люка, сказала: — Я положу его в чемодан.

Когда она вернулась, Люк стоял, сжимая обеими руками пустой бокал, и вдруг покачнулся. Бокал упал на пол прежде, чем Эмма успела подхватить Люка. Ее ошеломила невесомость его тела.

— Садись, ну же, садись. Ты нездоров. — Опустившись рядом с ним, она стала гладить его по голове. — Кажется, тебя лихорадит. Позволь, я вызову врача.

— Нет, — с яростью отозвался Люк. — Я уже был у врача. У целой оравы гребаных врачей.— Тебе нужно поесть, — твердо заявила она. — Ты выглядишь так, словно целую неделю голодал. Давай, я приготовлю…

— Эмма!

Люк схватил ее за руку. Он видел, что она все поняла, но отказывается верить. Он и сам долго отказывался верить.

— Я умираю, — легко, почти умиротворенно сказал он. — Это СПИД.

— Нет! — Ее пальцы вцепились ему в руку. — О боже, нет.

— Мне плохо уже несколько недель. Точнее, месяцев. Я думал, это простуда, грипп, нехватка витаминов. Не мог заставить себя пойти к врачу, потом был вынужден сделать это. Я не согласился с первым диагнозом. И со вторым, и с третьим, — засмеялся он, снова прикрывая глаза. — Но от некоторых вещей нельзя убежать.

— Но можно же что-то сделать. — Обезумев от горя, она прижала его ладонь к своей щеке. — Я читала о курсах лечения, таблетках.

— Я напичкан таблетками. Порой я чувствую себя очень не плохо.

— Есть специальные клиники.

— Я не собираюсь проводить остаток своих дней в клинике. Я продал дом, так что деньги у меня есть. Сниму номер в «Плазе», буду ходить в театр, кино, музеи, на балет. Делать то, на что у меня последние несколько лет не хватало времени. — Люк улыбнулся, касаясь пальцем ее щеки. — Прости за бокал.

— Не бери в голову.

— Похоже, это «Уотерфорд», — пробормотал он. — У тебя всегда был класс, Эмма. Не плачь.

— Я соберу осколки.

— Не надо. — Люк снова взял ее за руку. Ему необходимо, чтобы кто-то держал его за руку. — Просто посиди со мной.

— Хорошо. Люк, тебе нельзя сдаваться. Каждый день… О, я знаю, это звучит банально, но каждый день врачи делают шаг вперед. — Эмма снова прижала его руку к щеке. — Средство, вот-вот найдут. Врачи просто обязаны.

Люк промолчал. Эмме нужно утешение, которое он не мог дать. Как объяснить ей, что он почувствовал, узнав результаты анализов? Поймет ли она, сможет ли понять, что в его душе не только страх и злоба? Есть еще унижение, отчаяние. Когда у него началось воспаление легких, врачи «Скорой» не хотели прикасаться к нему. Его изолировали от людей, от сострадания, от надежды.

Эмма была первой, кто прикоснулся к нему, кто заплакал, переживая за него. А он не мог ей ничего объяснить.

— Когда увидишься с Джонно, не говори ему, как я выгляжу.

— Не скажу.

— Помнишь, я пытался научить тебя готовить?

— Ты сказал, что я безнадежна.

— В конце концов ты выучилась готовить спагетти.

— Я по-прежнему готовлю их раз в неделю, даже когда не хочу.

Люк молча заплакал, и слезы медленно потекли из-под ресниц.

— Почему бы тебе вместо «Плазы» не остаться здесь? — Когда он покачал головой, Эмма продолжила: — Ну хотя бы сегодня. Всего на один вечер. Здесь так одиноко без Марианны. А я продемонстрирую тебе свои успехи в приготовлении соуса к спагетти.

Эмма сидела рядом с Люком, а он, закрыв лицо руками, плакал.

* * *
Когда самолет приземлился в Хитроу, шел дождь. Мягкий весенний дождь, заставивший Эмму вспомнить о нарциссах. Неся на плече сумку с фотопринадлежностями, она прошла через контроль, Джонно чмокнул ее в щеку и, обняв за талию, повел к выходу.

— Пит позаботится о твоем багаже.

Когда Джонно открыл дверь лимузина, Эмма подняла бровь.

— Ненавижу ездить из аэропорта на такси, — заявил тот. Когда они устроились, он налил два стакана пепси и предложил Эмме хрустящий картофель. — К тому же здесь мы сможем поболтать. Как перенесла полет?

— С помощью драмамина и молитвы. — Эмма набросилась на картофель. Есть в самолете ей не позволял желудок. — Не беспокойся. К турне я запаслась и тем и другим.

— Буду рад видеть тебя на борту самолета.

Эмма крепилась, задавала вопросы, шутила. Потом опустила стекло, отделяющее их от водителя.

— Хорошо, что именно ты приехал встречать меня.

— Как я понял, у тебя были причины просить меня об этом.

— Да. Можно сигарету?

— Что-то серьезное? — Джонно зажег две сигареты.

— Очень. — Эмма глубоко затянулась. — Пару дней тому назад ко мне приходил Люк.

— Он в Нью-Йорке?

— Да… Мы ужинали вместе.

— Очень хорошо. Как он?

Не поднимая глаз, Эмма достал из сумочки конверт:

— Он хотел, чтобы я передала это тебе.

Джонно вскрыл конверт, и она отвернулась. Тихо урчал двигатель, мягко барабанил дождь, из колонок доносилась прелюдия Шопена. Эмма подождала минуту, пять, наконец взглянула на Джонно.

Тот невидящими глазами уставился перед собой, письмо лежало у него на коленях. Когда он повернулся к Эмме, у нее сжалось сердце.

— Ты знаешь?

— Да, он сказал мне. — Не зная, что делать, она взяла его за руку. — Мне очень жаль, Джонно. Очень жаль.

— Люк беспокоится обо мне. Хочет, чтобы я обязательно сдал анализы. И он… он успокаивает меня, что не распространялся о наших взаимоотношениях. Господи Иисусе, — хрипло засмеялся Джонно, откинув голову на спинку. — Умирает, но хочет, чтобы я знал: моя репутация не пострадала.

— Для него это имеет значение.

У Джонно запершило в горле. Поняв, что сейчас заплачет, он глубоко затянулся.

— Люк не был мне безразличен, черт возьми. Теперь он умирает, и что я должен сказать? Благодарю, старина. Чертовски благородно с твоей стороны унести мою тайну в могилу.

— Не надо, Джонно. Для него это очень важно. Люк хочет отдать все свои долги. Ему необходимо рассчитаться со своими кредиторами.

— Будь проклята эта зараза!

В Джонно бушевали горе и ярость. Они душили его, не находя выхода. Прокляв болезнь, он не испытал облегчения, как не испытал его, когда проклял судьбу, поняв, что сотворен геем. Достав новую сигарету, он пытался дрожащими пальцами совладать с зажигалкой.

— Месяцев шесть назад мне за большие деньги тайно уст роили сдачу анализов. Я чист. — Втянув дым, он скомкал письмо. — С моей иммунной системой все в порядке. Никаких проблем.

Эмма поняла, и ее голос прозвучал резко:

— Глупо чувствовать себя виноватым, если у тебя все в порядке.

— Где справедливость, Эмма? — Разгладив письмо, Джонно аккуратно сложил его и убрал в карман. — Где, черт возьми, справедливость?

— Не знаю. Когда убили Даррена, я была еще слишком маленькой. Но потом я сотни раз задавала себе этот вопрос. Почему люди, которых мы любим, умирают, а мы — нет? Монашки говорят, что такова воля господа.

— Этого недостаточно.

— Да, недостаточно. Люк в Нью-Йорке. — Наверное, она с самого начала знала, что скажет ему. — Остановился в «Плазе». Он не хотел, чтобы я говорила тебе.

— Спасибо. — Джонно крепко пожал ей руку.
— Скажи Брайану… скажи ему правду. Я вернусь через пару дней.

— Хорошо, — ответила она и проводила взглядом лимузин, скрывшийся в пелене дождя.

Когда лимузин остановился у дома ее отца, Джонно поцеловал Эмму:

Нора Робертс