BIG Фрагмент 28, Ангела Ночи Гонец, Ступень 26

A. A. A. "Цветущая Во Мгле" [Роман, Версия 16+]

["Night Angel's Herald", Graz 1916, Ladderstep #26, Blanche Ring "Come Josephine, In My Flying Machine", Henry Burr & Helen Clark "In The Valley Of The Moon", Harry Anthony "Eternity"]
Всепоражающая фасонной выделкой лап, конфекционная безвкусица фабричных растяп, что стоит подле трюмо плюмажной брошью надеть и покориться в капелины дивный тон лавальер, от чашевидных полей, воздетых кверху тесьмой, рассудок милой Суфражози гомонит пестротой, к эстетству Гофманнсталь вмиг среди греденций забыт, сметён французскою вуалью Бэлль Эпок до харит, чертя зауженный крой о полудлинный меланж при бескорсетной мервельёзнице, опушкой реглан обвод гарнирует вдоль бунтарских локонных волн по куафюре, обсечённой на мальчишеский лад, футляр сощёлкивая для портативных крючков машинки пишущей за щуплостью своих кулачков, здесь отказавшаяся двух камеристок держать, эманципанткам услужение бонтон презирать, когда властители дум, в поползновеньях трикрат, устроить лучший мир из старого навоза спешат, коль вздорен слог поэтесс до невозможности сей подряд заметок вровень ландвера косых патрулей, сквозь гармонические локомотива гудки четырёхосного мазутного компаунда киль прямою грозной кишкой бурчит о спальный вагон, исторгнув папенькой Вольтерчика, ликёрный барон гнёт мех приталенного двубортным ворсом пальто на панцирь смокинга, вкривь хомбургом сдвигая фронтон акцентов проседи тьмой за стрижкой пажескою, до бронепоезда вагонных автосцепок на люфт, не утруждающийся французский даже объять, что при мадьярах с австрияками совсем уж коряв, замшело-замшевый тон цепляет вширь солдатья, о чернородья батальон, дочурку ныне избрав, сопроводительницей да толковательницей, рангопоклонницей, ладошкоподавательницей, напредставлявшись оттоль мадемуазель Жози Корд, покуда горный Маккавей и Господин Бутерброд, с путейцем руководят, спиртного выгрузкою за бортовых автофургонов Татра купольный юз, у однофарных громад близ поршневых сундуков, минуя скотоуловитель паровозных рубцов, ночной состав бередит сосновых ящиков строй ликёра Тёмная Лошадка маркировкой двойной, где стетсон войлочный трёт, к жакета норфолк ремням бугай трёхлапый из-под Сёркла, шляпу встык обровняв, салонных дверец вольфрам от навесных фонарей за радиаторный овал тушует кузов Бразье, каретной роскошью черт, в обворожительности стан госпожою Ёсикавой Изэнэми скользит, меж декадентских натур плывущей, дабы сглодать, едва удерживаться надобно, сплошь не излобзать великолепие скул японки жадностью уст, прельщённый давнею симпатией, отец, что курфюрст, хребтом чтит принцип Жорж Санд, целуя длани шифон, отводит мраморного дога Третьим Рэмбрандтом вон, загромоздив экипаж, над багажом в перекос из двухцилиндрового бойлера Америкэн Джонз, как подмывает её, о суетне расспросить, коль австро-венгров за два года шанс лишь раз навестить, знакомка бостонская вглубь разъясняет сей мор, кругом дерутся крысы в яме за чужое дерьмо, под алармистский настрой взвод буковинцев шумит с платформы рельсовой зенитными орудиями, у эшелонной возни до пререкания морд, цейтнота вовсе не испытывавший Вардемен Корд, в простолюдинах торчит, вильнувши под разговор к боснийцу Радовану Чавару, поручик-шофёр вослед придёргивает о колер гехтграу мундир, до фески сизой листья дуба прытко развередив, окрест помпонных шнуров близ поясного ремня, сухарной сумкою чехол противогаза намяв, гамаши стёжкою брюк вне кавбригадных волют, на садуккейском аллилуйничанье к движителю, кой новообланский треск стартёром вкривь шерудит, всё не гуцула иль же коника хвостом заводить, сквозь шестигранный узор сварной решётки для бонз, о двухцилиндровый прогулочный Америкэн Джонз, вольф-шпица комнатного ютит горжеткой поверх к цепочке тонкой Изэнэми, оставаясь в Бразье, чтоб инфлюэнцы не взять шерстистой псинке вчерне, да точно Голема от Мейринка, осматривает Изделье Божье, томя звериный энтузиазм, пред госпожою Ёсикавой Сэлем первый же раз, запечатляющийся на любострастье зениц восточной дамы, утаённом под колёсный бег спиц, до каучуковых шин, где венгра бергмютце шов у отворота мнёт шинель врозь Татра грузовиков, осанист профиль углом каскетки вычерченной, на камердинере в дорожной пелерине глухой, суконной шапочкою о подбородный шнурок меняет грюндерства потомок фетром хомбурга слог, флейтистский ветхий убор при дерготне кистевой дополнив трубкой Дублин, милость их сопит густотой, канадским галлам спихнув зазнобы жил перезвон антрепренёршею устраивая в доминион, средь коих близ авансцен рукоплесканья почёт её орание дурниной беззастенчиво ждёт, засим уже получив развод и вексель тугой, для Серноскверны Полуночный Монреаль есть сплошной элизий ширм кабаре, покуда муслит бювар отвне родительницы папенька, сдувая нагар, интересующийся брюшным бытьём австрияк, что ценят жирные копчёности да терпкий табак, но не приемлют окрест пустопорожних речей, у капелины леди Жози чашевидных полей, вихрится газовый шарф к цитатам Заара дум от прежней девочки-миссионера вспять наобум, став победительницей, являет страсти оплот меж конкурсантов дарований за шестнадцатый год, поименованно впрок их словоплётства работ меж конкурсантов дарований за пятнадцатый год, в чудаковатой стране полузнакомцев лесной из двуединства монархического сшивки глухой, но весь грядущего крой не примечателен столь посередине разгулявшейся Войны Мировой, регтаймы знатно плясать важней босой о скамью, вослед отарда изблевавшеюся душенькою, билеты банковых крон у господина приняв, герцеговинец да босниец Чавар мнёт за рукав, трёх иностранцев ютя нонкомбатантаский обмен под тарахтящий новоолбанского бойлера темп, где компаньон Сэлем Бёрн, увеселений мастак, трёхлапый чучельник-лошадник из-под Сёркла, в бардак уже готовый вскочить, средь павильонных лотков, на коих бьют посуду весом деревянных шаров, калильной зыбкостью ламп оконниц пригородных бликует фахверк о латунный граммофонный навив, автомашины вуаль подряд эгреток мадам, кафешантаны, варьете, ревю сквозь песенный гам, фиакр потрёпанный жмёт саврасых двух жеребцов от заказной моторизованной коляски гудков, за самодвижущийся чад фаэтона Рено внутри капота гнутоносого обшивки стальной, одышлив кельнер седой пред оберлойтнантами, у резервистов из Моравии, плюющих в камин, впрягая фенрихов строй, Шампани множит эрзац, эрцгерцог Фридрих, начиняющий филёрами Грац, курантов Шлосберга звон, меж водевилей дрянных скобля дома-музеи Штраусов окрест мостовых, несётся Уртурмом вскользь чащобы стен крепостных, изборождённых Бонапартом у одной стороны, поручик Радован, взбив автомашинный рычаг, пыхтит, корячась над стартёром, перетак да растак, пустив Америкэн Джонз при торцевом колотье об Изэнэми вдоль Каламы несравненный Бразье, комбинезонами спин в электротяги трамвай, короткостриженных станочниц вереницы за край, болгары-лавочники над удалой детворой, что роженицам строят рожи беспризорной гурьбой, путеводитель трепля, шуршит отец, мимо толп, всё ожидая вашингтонский марш-бросок Элис Пол, о маскароны граня драконов мраморный зев, к медвежьей пасти водосточным эхом через напев, хромого кровельщика плутанье меж слуховых оконец вровень дымоходов полувальмовых крыш, где бельведеры сыскать не то что в Зальцбурга мгле, у переправки интернированных цепью вослед, надменьем полнимые штирийцы гулко теснят Лебелей, Репетиргеверов да Кропачеков ряд, при ординарцах маркграфств брешь поручениями, для сизокительных за кайзеровским блоком в намин, клубит фельдъегерский стук о рангов переполох, из рестораций отчитаться поспешавший на вдох, конфекционный велюр для Суфражози перстов среди кленовых манекенных вычур гипса голов, картонки шляпные вкривь за чемодан и портплед, натрамбовав к чехлам под смокинги да платья карет бесконных, сбор навестив, отколе, чётки в ногтях епископальные католики буробят, свистя, ко здравью благостному их императорского кряхтенья сном Франца Иосифа, кой, будто прохвост, из талмудических строк, на поколения два свою державу перерос, отпрессовавшийся в кварц, окрест парадных шако, гербами возле кокард, Бразье чадит по недоумству, что француз-голиард, от кофе утреннего со сливок тучной каймой, шныряют клерки цислейтанцев у пальбы грузовой сквозь выхлопную трубу, чертя шестнадцатый век собраньем ружей колесцовых, точно хлам глиптотек, сплошь отворив арсенал трофеев Граца стальных барону Корду мимо свиты, до бомбард войсковых, свой портсигар обстучать у прикрылечных затей язвящей мукою вширь достопримечательностей, не столь уж часто теперь мадемуазель щурит здесь юнца из Шрайхартов карбидный свет на лигераде, к педалям Конрад ютит, от самокатчика гетр, торфодобытчика потомком, взявшим кордебалет под шефство, брючный костюм с каскеткой в прежний сезон, усы вощивший стрелкой, будто Третий Наполеон, лишь только радует взор, стригальный близя размах, его брудастый ризеншнауцер в уборных штанах, мерцаньем пуговичным сиденья кожаные по фаэтону Делоне-Белльвилль у следа фойе, где забегает сквозь марш от соли с перцем волос полулежачего наездника блуждающий пёс, вдоль галерейных зерцал, вуаль снимавшая мисс, ровняет чашу капелиной за плюмаж на журфикс, в аннунциаторный шум, до модильонов опор, американке-поэтессе столь уж надобен двор, и подниматься ль резон, всё чтобы только взирать на эполетных каплунов австро-венгерскую знать, среди двухвостых ветвей из офицерских бород, наполированный паркет вдогон персидских ковров утюжит мимо сапог лохмач-буян Маккавей, перечесавши набалдашник о три лапы резвей, надвинув стетсона мрак, при визитёрах шагнув, покуда Рэмбрандт зад обнюхивает гауптманну, вертя фасон мервельёз Жозетты платьем двойным всплошную кружев шантильи под завитком волновым, у кроя-хоббл вороша тюссер перчаток тугой, прямоугольник декольте врозь оттенив полумглой, хрустальный зала сервиз меж глазуровкою ваз цветочно-палевой к орнаменту, гостям напоказ громадный поданный сом при кораблях вдоль щеки, отвне гарнирован чудовищем глубинно-морским, пинассы выпечкой мачт, слоёный флют в зеве рта, напротив брига подрумяненных домишек хребта, углы ступенчатых крыш близ ветряных мельниц рвов, креветки, раки да лангусты посреди островков, усатый бурый речной, из Муры, жареный сом теснит йол кожистою тушей, хвостовым плавником, заняв до края поднос, рыхля семь футов длины, к двум с половиной сотням фунтов веса тёмной спины, где Штрауб гауптманном у лейб-гвардейцев вослед отцу дарует из латуни офицерский горжет, их милость папенька фрак сим украшает меж дам, готовя фабрику багажную к приватным торгам, когда звенит сталью шпор вскользь Густав Бюркель, толков, знать, адъютант фельдцойгермейстера, начальник шнуров мундирных сквозь позумент, он занимает на роль, прелестным девам поклонившись, гарнитур кабриоль, что брандмайор, вожеват, раззявив гаубично пасть, жох корпуленции весомой, начинающий прясть галунный вздор, тормошит плюмажный свес перьевой, сплошь закрывающий налобник пикельхаубе литой, варёной кожей мотнув имперской челяди шлем, о куст глянцовкою парадной цислейтанских эмблем, когда ликёрный барон за локоток бередит эманципанткой Суфражози, буркнув здесь услужить, сопроводительницей да толковательницей, его делячества прилежной формовательницей, фельдцойгермейстера паж, мусолит речи о том, что горделивый жирный петел он с обвислым концом, сугубо призванный чушь для рутинёрства нести, да пред гостями пикельхельмовой метёлкой трясти, чтить ересь праздничную и дичь такую пороть, от коей впору бы давно его уже заколоть, каплунный хвост встрепенув, сквозь адъютантский помёт, сей околесицы заветы неуклонно блюдёт, Вольтерчик слёзно хрипит, губу в нажим прокусив, не разоржаться дабы, не извергнуть аперитив и рожи бланк сохранить, что ко двору обращён, ведь ибо джентри подседалищно глистами взращён, Гертруда Фюрнберг его зовёт проведать трактир да мастерскую пятимордых статуй глыб навестить, средь кавалеров и дам усатый Конрад в пенсне сому громадному о парусный гарнир наравне подряд ответствует, как обмяты скатертью чувств душеспасительные происки изящных искусств, допустим, галл-виршеплёт стихотворенье наскрёб, и через конкурс лучших десять переводов особ уж составляют багаж, французам ныне родной, что десять конкурсов иных засим ползут чередой, из переводов к тому ещё сто штук получив стихотворений восхитительных, чей отклик игрив, тогда на них мастерят плетеньем слов узловых поэмы, в десять тысяч каждая строк переводных, но вдохновением галл уже несметно объят, расконопатив миллионщицки в порыве стократ, от рифмы кряж возводя, многообразием стран, витой поэзии голландцев, шведов или датчан, так нарождается гвалт благоговенья столпом огромной кручи из бредового дерьма ни о чём, служак третьёвошних зык тамбурмажором объяв, на пароксизме элоквенции гнёт Бюркеля нрав, до парафина свечей подряд кувертных шеренг, за панегириком рейхсрату мандатариев рельс, путями Гольштейн спеша от пруссака ухватить, власть сейма венгров чинодралам лишь родным воротить, из кавдивизий шальных орденоносный бурдюк ликёра Тёмная Лошадка образцом возле брюк уж размахаться горазд, литотой к месту свербеть, под скотобюргерскую радость обожраться да бздеть, гонцов Богемии вон и закарпатца в бадью, армейцы, выславшие чад заблаговременностью от призывной толчеи под Монреаль, за Квебек, себя причислив к легиону бочкотелых калек, трубят блиндажниками о самокатчицкий взвод, уже седлавший пенни-фартинги рокадой сквозь фронт, где Вильгельм Штрауб скоблит чернобородый вельвет, на миг занявший с полюбовницею ватерклозет, петляет гауптманном угрозы сыплющий вслед, что ретардации давнишний строгий апологет, отвне сошествий с поста к басонам под узелки, на каске Броди, забавляясь, подающий куски, для ризеншнауцера, орёт сносить Бухарест да мстить за Франца Фердинанда буйным сербам окрест, а заодно баронесс, кронпринца Рудольфа впрок переводящих через Майерлинг, давить под курок, меж возлияний густых, несётся лютый разгром, взрыхлив штатгальтера, объевшегося дивно сомом, персты над баночкою французских нежных румян, от перламутровой шкатулки серьги через дурман, одеться в бланжевый газ на платье тона шампань, актёрки жемчугом расшитое очелье сквозь грань плерезой длинной, футляр с машинкой пишущею оставив, что и пеннсилванского зоила статью, уединившимися, глуша вольфрамовый свет о затворённой ресторации дремавший буфет, знакомка бостонская на папиросный дуэт с эманципанткой истомлённой восемнадцати лет, скользит влюблённости чушь к благоговению скул японской гостьи австро-венгров, придвигая баул, цепочный трётся вольф-шпиц, ловя горжеточный мех, за госпожою Ёсикавой, швом кокетства поверх, от перьев суженный крой дорожной шляпки без лент, напоминающей байкокет при высокой тулье, на заводной аппарат жест Изэнэми ютит устаревавших грамтарелок нефтяной эбонит, вдоль Мопассана новелл среди портьеры шнуров, пред этажерками бутылочными винных рядов, нащупать душ ассонанс, барьер камены поправ, слывя поборницей эстетства аморальных забав, не столь уж трудно к устам для Суфражози прильнуть, очарованье воплощеньем Ёсикавы глотнуть, инакомыслящее, подчас безмыслящее, от захребетницы, мотовки да бесстыдницы пьес, баронской дочери вглубь упившись лаской трикрат, она мирволит, притворяясь Катариною Шратт, готовой мчаться уже за капельмейстером вслед оркестра маршей, как ворона за блестяшкою лент, чудаковатый журфикс припоминая сквозь шаг, в каплунный гомон сумоистов без винтовок, штык-шпаг, предпочитая сему пиханье вздорной щеки, не тормошит ли простофиля Вудро Вильсон полки, из равноправия дам, лобзаний множа напор, с тем Хортон Левенворт фырчит, инфантеристов майор, намерен корпус вояк лишь копотунство вести, покуда блок Антанты радует сей шницельный пир, шлейф Изэнэми очей, вскользь полукровных манер, изменчив коих облик меж непревзойдённости черт, от неприглядности вплоть, из дромомериксов поз к отцовским залам до кирина безобразностью грёз, простоволосой шнырять, иль сквозь уваги сопеть, ойран суть форма оскорбления для эмансипе вольнолюбивости нрав с прислугой дурно равнять, японкам ныне ведь приводится себя отучать не разуваться среди кофеен обок ревю, при ресторациях живьём не жрать, что прутья нервюр, креветок трепет хвостов, отвне бланшированных, юдзен мотая карагину из брожений ночных, стан Ёсикавы давно уж ненавидит спаньё в циновках, слухом различающей даймё и дамьё, решетник вспять затворив бумажных сёдзи каймой, равно улечься ей дворнягою окрест площадной, сей безвозбранный искус ерошит пальчиков клин, о вентиль туго нацедивши к омовенью кувшин, сапожки пуговично для госпожи расстегнув, пред соумышленницей бережно персты окунув, жмёт свойством лишь поэтесс амальгамированье, к отполированным достоинствам зеркал в небытье изъяны ртутью травить из отражений плаке, то разъяснивший ей давно ещё Медведь В Сюртуке, бормочет сызнова вдруг, японке стопы омыть, к спиртному, дабы целовать подъём и негой дразнить, за отсверк щиколотки, об Изэнэми слова, битюг-умамаварияку, восхитивший сперва, её мечты вередит, премного увлечена Издельем Божьим, кавалера в нём завидев сполна, но коли с Невидалью бороться вшивой судьба, не поражает баронесс чащобных скал голытьба, да прыснуть не моветон, толкуя вдоль полуфраз, что Сэлем краниологически весьма лупоглаз, а, значит, должен окрест всё юрко упоминать, обвод изысканной японки также воспринимать, но чушью стоит ли здесь тревожить мисс Жози Корд, полухмельною лаской дамы выплетая аккорд на граммофонный узор, сближеньем гостьи во мрак, то не для штемпелей уже строфопрядильных бумаг.