BIG Фрагмент 27, Ангела Ночи Гонец, Ступень 25

A. A. A. "Цветущая Во Мгле" [Роман, Версия 16+]

["Night Angel's Herald", Yukon 1906, Ladderstep #25, Folk Version "Home On The Range", Folk Version "In The Pines", Folk Version "Oh, Promise Me"]
Скособоченностью ветхой отпирая туго чиненные проволокой слеги на воротах, к прибаутке старожилов Маккавеем наречённый гуртовщик трёхрукий странников у пряжек боливара да жибюса загоняет из шотландского, умётом провонялого мычания, в зимовник для скота, перед грудою картофельной мастеря зерноподъёмников жестью кровельною, наскоро поправленною, силосные башни, назади эдвардианскую мадам окликнув чопорною скво, отдаёт бидон колодезный, дабы ей ворочать с тем шадуф, баронету наказав тащить вязанку дровяную подле маранно-клокастых бугаёв, упреждая, мол, брыкаются звери не по-лошадиному, а копытами сшибая вбок, за кедров дебри, хайлендов своих зовущий лонгхорнами горными, по давнему обычаю фронтира, что взбредает, как взбредает, принародно величать, затараторивший с аляскинскими кули от японцев, населяющих в избытке флигеля слуг для измаянных дворян Архипелага Бутербродного, Калама, ухмыляющийся радостной ножовкой узкомордою, таскает возле Жози между саквой пеммикан оленьей гущей до луки седельной, цапаясь у яства с баловницей Мэйми Грант, средь фольклорных обитателей пилигримы мичиганские, задубелые решительно, взирают на ползущий из кряхтения оглобель дощаного клина Божьего Изделия, впряжённый бугаями снегопах, за сарайными тропинками впопыхах ярем откинувший, глыбой скально-прелой Невидаль Трёхлапая, явив гостям премного благочестия, подгрудки сгодовалого шерстистого телёнка шерудит скота забойщиком, надев мешок вдоль морды, разминавшийся кувалды рукоятью да острящий сплошь двухфутовый тесак под оселок, снежный плуг трамбует выездом, полюбовниц чем катающий, от салунной пианолы за еловой куржевиной, разумея дельным втачивать фланели антрацитные к жилету меховому рукава по Фаренгейту в сорок градусов мороза, пятернёю третьей с наледью вихрящейся окидывая горное приволье, через брёвнами отстроенный кривой однокобыльный городишко, зазывающий беспутья отщепенцев шалых вывесками Доусон, Кетчикан, Форт-Юкон, Джуно иль же Кордова, гвоздимых для верей лосиных рож лопаторогой темноты по мере надобности, гулко исшатавший самогонный бак отводами напротив рукобития трикрат, хвойной горечью настой к цинге, разбавляя за сноровкою прославляемого бражника над пихтовой застилкой, ибо странен человеческий желудок, не прочней дупла медвежьего, взрастают шишкоягоды, собрать бы да сжевать, так непременно же всё надо размолоть, от можжевельника ветвями начадивши, перегнать, ещё корнями закидав, сиропом клёна для слащенья терпким сдобрить всё да выпить, иль же сыплется бурунно рожь, настряпать бы лепёшек и оладий, нет, всё надо измочить, засим ту жижу прорастить, ссушить, испортить, растолочь, дождаться гадости броженья, перегнать сие да выпить, иль ячмень готов на крендели, от кадки рад-радёшенек, нет, сызнова проращивать, вымачивать, отстаивать, пригодное до вязкого дурмана извести, засим уж твёрдо проварить и непременно с тем же выпить, разрядившиеся колкой бахромой сосулек рубленые хижины встречая, мичиганский джентри, прежняя баронства машинистка да трёхрукий гуртовщик, выше лесенкой несклёпистой, за отвесный лаз взбираются, меж пристанищем для Божьего Изделия внутри проконопаченной к щелям пенькой со мхом водонапорной башни, треснувшей лачугой, торовато просмолённой, через шкуры перелатанной и шишками вдоль хвороста стреляющей из юконки томленья посредине, ибо сходно заповедует при тётушке вострушка Мэйми Грант, брать непременно кофе с сахаром да сливками, да с верой в перемену стародавних убеждений, Сэлем Бёрн, преисполненный сердечности гряд клеймовщицко-погонщицких, за намоленную крепкой бранью притолоку втискивает ранцевой супружеской четой обызденевших окончательно двух Кордов, о шнурованные краги ржаво звякая лужёным рукомойником у шаткого брезентового бака раскладного под колодезную жижу, взаперти держа зверушкой стерегущею двухлетка барибала на цепочный лязг обпиленных когтей, с инуитским забавлявшихся для шаманства бубном кожаным, усадивши баронета, предложив кошму на спальном тюфяке, Серноскверне досточтимостью подкатив бочонок смальцевый, принимается греть месиво, без всяких оснований величаемое исстари бульончиком, но лужу тем резвей напоминавшее, так вот, подогревая в миске лужу, Маккавей шерстистых лонгхорнов раскидывает мозгом костным, будто бы упомнивши чего на кипень скрежетом грязнющего кофейника, трясёт лохматой гривой дегтевою, прытко вышибив навозно-перегвазданным воловьим сапогом бочонок смальца из-под юбок задыхающейся жутью благонравия Шарлотты, пуще вытопленным салом нутряным прилежно сдабривает угольную сковороду наискось от пригари, замазав шлиц крепленья резьбового в острогубцах, через кои вередит колючей проволоки остов для поделок, вызнавая у гостившего Вольтерчика, зазнобы платья ёрзанье обкапав на шумовке проржавелой, кто сия достопочтеннейшая фря, жбан телячий яством выправив, к запечённости ободранный, начинённый впрок мундирною картошкой по глазницам да толчёнкой в безъязыкой пасти, Вардемен, седалищем костлявым накренив тюфяк соломенный, подробно вздорной склочницы заслуги объявляет, не преминувшей добавить, что скиталец оный суть же тугоумный косорукий отпрыск чресл багажной фабрики владетеля да комиссионера массачусетского, сплошь изворовавшегося, плюнув за щербиной справа, Невидаль, у шороха цигарки побурелой начадивши тютюном, к дамской просьбе непременностью, сладить кофе с пирогом отсель, добродетельно суёт пирог в кофейник, разражавшийся бахвальством, как сберёг окрест премного на часах, вколотив бочарным обручем циферблатный круг по гвоздику да намазав изнутри золою стрелки, благоверная Вольтерчика, таращась на Господнего избранника в неверии, размысливает, сколь ей обретаться даже тягостно среди водонапорной башни около ночных ветров студёных под урчанье барибала низким воем об намордник сыромяти, увлечённый волдырём от правой нижней пятерни, Маккавей бурчит за Кордами, тарахтельня колымажная разве напрочно обходит скакового жеребца иль паровоз курьерский, Вардемен, распробовав телячий жбан, вослед баржевиков с биржевиками путать взявшийся, твердит о чернородно-глиноземистом своём происхождении, что из табакоробов, утаивши, мол, не сборщиков, а плёточно-цепных работорговцев, бастонадой пробавлявшихся, ценя трёхрукоделье Бёрна паклею да ветошью набивки мимо стружечного ящика, с распялками вокруг мездёрных шкур, точно плюшевые Рузвелты, кудреватые фабричные, Маккавею предлагающий раскопками вширь скального обвала верховодить у звериного могильника при вечной мерзлоте, компаньоном нарекающий, что мерзавцев, к полюбовности, за присягою условившихся наперво друг дружке из Винчестеров затылок не дырявить, Сэлем пыхает цигаркой возле дамы, разъясняя, он, весомая пригодная особа для общины, утверждать сии разъезды вправе лишь градоначальник да старейшины совета, ибо рукоположённого трикрат безмерна значимость у всякого прихода, отзываясь бубенцами нарт в гружёной тяге хаски упряжных, через утро поселковое оголовья жмут натугою, что носильщиков индейских лямки с лобными ремнями для поклажи, депутация из Вардемена с Пембертоном, за гуртовщика напевы шествует меж рубленых фасадов, где в муклуках шерстяных торчат сугробами гуляки-лежебоки да бахвалятся трудами сиволапые умельцы, прославлявшие свирепый край чащобный, ибо в округе Аляска даже кони бородатые, минуя сандогасы чёрной кожи при накидках из Тадзима отсылаемых с имперским повеленьем кули, дабы начинять казну под нужды Муцухито, Орвилл, Сэлем и Паж Кубков основательно раскланиваются о книксен фалдовый пред Маунтопом Эбенезером, колючей северной нечёсаной глуши передовым градоначальником, вальдшнепового ростра обладателем, что носит мерой шляпного образчика треух с тульёй цилиндра как предмет отныне церемониально-утеплённый, обывателям, досель напоминавший, разве, кошку перемотанную через паровозную трубу, сквозь обшубленные залежи развозных телес властительных, привечая экспедиции полярной вожака, рекомендует под сношение душевное окрестную мараку, издающую отрыжку и листок для первых нужд, обок прихвостня газетного Джека Спэйдса кривомордого, что лихая человечишка в громадной шляпе с мелкой головёнкою, лесные побасёнки сочинявшего об Израэле Роквэлле, смутьяне, наразбойничавшемся вдоль скальных дебрей, да преследовавшем оного шального самочинца виджиланта, наречённого по штампам Кондор Дилон, ко всему и выраженье назади Дуэли Линкольновские строчиле Джеку Спэйдсу вновь принадлежит, он ибо шлындать вразнотык по сельским улочкам изволит, рукавицею замахиваться с кличем Вызов-Вызов да швырять отселе в каждого проросшею картошкою, покуда на телёнка не напарывается, кой дерзновенью отвечает, пободать готовый всякого, засим уж дуэлянт визжащий мимо хворостин приюта ищет у разлапистой сосны, после Эбенезер Маунтоп офицеру королевскому псевдоконных полисменов за шинелью уставною славословия подобные же гулко расточает, Сэлем Бёрн, к тому держащий лапы верхние карманами, покуда третьей будто невзначай всё ковыряется в носу, до блюстителя справляется, как потребно величать его, ветрогонства сплошь взыскующим констеблем иль крестьянским обалдуем, споро дракой увлечённый с охранителем закона, чехардой при безымянном городишке, притворяющемся разными селеньями для путников случайных, дабы шариться к припасам на обжорные затеи, отбирая воз подтирочных конвертов, при Воздвиженье он Джуно горнорудный, промысловый Ситка для Пятидесятницы, засим и Кетчикан портовый даже на Господни именины, хоть из лова подкальмарного отыщется прорехами ветшалый бредень лишь консковолосый меж индейских талисманов кистевых, праздношатаи щербатые вдоль крылечек ошиваются, за прищуром искривляются да цедят пар морозный, каждый точно бы почтовый ящик с брошенной окрест непрогоревшею цигаркою, взирая, как от Божьего Изделия Вольтерчика утаскивает чинный господин градоначальник для усердья кабинетных толкований, разгоняя население цинготно-клоподавческое дрыном, баронета провожает лейтенант канадских конников иль псовых подкоронных баламутов, у жеванья пирога из оленины ездовой чувырлом олдермена с трубкою за мехом вкось цилиндра подле инистой капели росомаховых наушников с верёвочкою, джентри мичиганский озирает вдохновенностью застывшую смолу дрянного тёса у пропитки стен, винтовками Ли-Рэмингтон и Шарпс вослед украшенных, чернильницу копытную да связку писчих перьев меж кедровыми орехами тугого кошеля, под личиною шаманскою из оправленной в узор коры скособоченно висящего, до чучел, словно крадущихся грузностью, полярных двух медведей, начинённых сноровисто Маккавеем, исчесавший ростр вальдшнеповый свой, Эбенезер Маунтоп, ликёра с нетерпеньем бойко ждущий сапогами вдоль стола, дырку вертит, любовавшийся на панно дублёной кожею в подражанье скальной росписи бизоньей, мимо ключницы увесистой довольствуясь и жижею при сколотом графине, угощает баронета, вередя шкап стародавних бортовых журналов, навигационных книг да мечено-портовых стивидорских накладных, среди указов, плотно чирканных обратной стороною, тараторя под часами-банджо возле груборожего соснового строганья манекена в угловой ториойкаса при шитье на ритуальном кимоно, знаменательно сэр Вардемен преподносит шум гостинцевый, рукояткой провертевши раскладной фонограф записей по воску до набора из пустых цилиндров, дабы ныне Маунтопу вздорные свои увековечивать сужденья, разревевшийся признательностью, Эбенезер щёлкает орехи, пересудами трёхрукого погонщика ветвлёно удостоив, мол, когда индейцев берег посещает некий белый человек, да объявляет, что он Бог, в него уверовать спешат, засим раскаявшись, когда же бледнолицых навещает, скажем, некто, разъясняя, что он Бог, его неверием в дреколье привечают, а засим уже раскаиваются, но, коль ведётся речь касаемо пропойцы, самочинца да буяна, окрещённого Поделкою Господней, так не лишним станет впредь уразуметь, обок первопроходимцев гор Маккавей затруха главная, всполошившая окрестной толчеёй колониальный сброд завшивевших косматых фронтирсменов, что уж три десятилетья блоховодством прочно заняты на шапках, мол, тверёзым будто Сэлема никто не знает вовсе, а одетым и подавно, что паскудник оный рвеньем любодейности сношать отсель готов и королеву, и забор, и королеву на заборе, в довершение, объявши со слезливою блаженностью приникнувшего Вардемена, Эбенезер Маунтоп укрючливою руганью буробит, что, покуда рьяно братьями Адзума для восточного двора градоначальницкого статуи гранятся, он скакать намерен твёрдо неподкованной отрадой стригунка, если рожа Маккавейская в околотке не шарашится, среди остервенения Бореем, свистопляску учинившим с вышивальщицей пургой, дол клубит зимой полярною, двухэтажное роскошество из шатающихся брёвен, обработанных под скобель, вровень сумерек проведывают Невидаль Трёхлапая и клацавший Паж Кубков от мороза, точно сопельно-багряный телеграфный ключ, впускаемые чревом горнорудного салуна между бряцаний тапёра на буфетных танцах, где торчит привратником лишь чучельный бык мускусный, наветренною частью задубелый, словно глетчера невольник, а подветренною шерстью провонявший к самогону можжевёловому зала, где цветущего модерна при обоях не сыскать, заведение питейное облачая дымкой инистой, подле коей управляются, как водится, несклёпистая бандерша да вшивый балабус, из монетного звучания грога поданного отсверки тормошатся назади свечей, медвежьим салом вытопленных, кофты грубошёрстные и блузы домотканой новины вослед кургузых полушубков заворушничают перед широченным деревянным Колесом Фортуны, из неторопливости вращающим деления костей игральных, чем вокруг дербанят ретивое дамы сердца, одарённые не в меру лёгким нравом да тяжёлою рукою об удел горняцкий, ибо же, чего уж, знамо, полно, эх, видать, из-под войлочного стетсона голопузый Маккавей шуршит, вскользь облапливая сразу трёх девиц ночных под гогот, потому как всем приличествует резво насмеяться в щекотливом положенье, оббивающие мимо тротуара дощаного свой треух, чтоб вне озноба с черепной оленьей вешалки натягивать предложенные шляпы тэлли-хо, джон-булл и камберленд, волчатники, носильщики, гребцы да восходители, шубейками салунными запахнутые наискось, плясульки из шатунства учиняют колченогие о псарный вой под северным сияньем в пургование Надзвёздною Страною, за кабацкое гнилое банджо гамом у обрядового бубна эскимосского, где бродит вперевалочку меж стойкою древесный дикобраз, а вахлаки за бурелом кадриль, помешанную с рилом, величают сплошь кадрил, удальства и браги полные, обморозки похотунствуют, затевая тарарам гуляк боренья несмиренного верхом на потаскухах в потасовках, баронета обгоняя до верченья инуитских парок, Сэлем Бёрн, вступающий в беседу, размахавшись табуретом, пианоловой банкеткою да стулом раскладным, увещевает звероловов, споро кликавши любую даму издали кобылою в чулках, мичиганский джентри шествует за копчёнкой, подбоченившись, ибо тут не потешаются над пажескою Вардемена смольной куафюрой, оттого что сами шишкою не чёсаны, рассматривая выделкою чучела лосей канадских, северных карибу да оленей Манитобы, рудокопов ободряя, точно дошлые буфетчики теснин, впрок джентльменами зовущие любую гадость вширь краёв, где леди колобродят в меховых шальварах сквозь подвесы юбки, а рожать идёт косматый бородач-свистун с узорчатым платком на рукаве, спицы шустро вынимающий до мурла каменотёсного, порешившего отселе миловаться при кормушке иглошерста, ломанувшись из тапёра в концертмейстеры, гривастый Сэлем Бёрн бренчит в три лапы на растресканной шершавой пианоле, буридановым кобёлом удоволивши дамьё, выстригая отмороженно ушко фифы острогубцами, подле визга неуёмного, за коим ей ступенчатостью льётся Джон Ячменное Зерно из пляски дурня без пахвей, врозь толкаться порешившего у изогнутых подковою навесной рогов, с шерстисто-коренастой глыбы мускусным быком пихаться вздумав не к забаве, а дерзающий горбато-набивного зверя твёрдо одолеть из распадавшегося хмарью клича промысловиков, суфражисткой отягчённый вслед, Орвилл Пембертон сподручником, воротивши для похмельного смурного Маккавея полевой бинокль, наняв проводниками эскимосов, за расщелины отрога поправляет курс обозной цепью, временно командующим будучи, среди хлыстов погонщицких усердно верховодя экспедицией к могильнику хребтов антропогена, пилигримы фронтирсменов, не считавшие пригодным ждать до ростепели, ибо недоумства порученцами являются, давнишней инуитскою традицией впрягавшие карибу для узлов проконопаченного санного фургона при кухмистерской печурке, миновавши буревал, вдоль шкатулочного компаса за махры опокой хвойною, в серебренье поперёд чугачигмютов роговые илгааки нацепляют от снежницы под курочимый остол из хаски нартовой упряжки, мимо штамбовых зарубок дровосеков, где ютится до сих пор наполовину вмёрзший к бывшей полынье каюр, обглоданный собаками, за шарканье плетёных лыж индейских, обок спущенных пружин ловушек, вслед удела трапперов усопших да издохших о подошвенный лавинный сход, яснее растолковывая бостонцам отъевшихся контор, что суть аляскинский мороз, надобно вообразить чуток, мол, выходит бюргер из дому, поутру, облапив трубочку на мраморном крылечке, тут же некто вдруг за рожу прытко хвать его, засим о почки дрыном хлёстко лупит назади, а после требует отплясывать нещадно башмаками при костре, сие же вкратце есть аляскинский мороз, вшив луной морены глетчера у притоков горно-стянутых, разрыхляется становище палаточное, крытое ветвями в шалаши, отличает будто Мэйми Грант, капюшонной паркой беличьей, насыщаясь впредь консервною толчёнкой, восторгание родителей сквозь эхо дебрей, сбагривших погонщику игрунью Жози Корд, что примечательно, всем ринувшейся ныне пособлять остервенело, ибо ей родны мозоли трудовые, пособляя же к обычаю мятежно, всякой ночью ледяной, покуда Невидаль Трёхлапая изволит почивать, намеревавшаяся высвободить холки маламутов ездовых, да припасы человечьи им вкривь жестянок бодро скармливать, дабы каждому ворчащему жевать здесь требуху воловью, кою приправляют сталактитово-наломанные сопли между ростра, подле хвороста, где Сэлем, разобравшийся по-свойски дульной сажей терпкой с бешенство хватавшим упряжным коренником, оберегает сквозь мерцающие звёзды у полярной глубины индейских лаек да оленей, сжавши помповый Винчестер дробовой, шерудя карбидной лампою меж гулянья ледорубом вскользь, озадаченно выискивает пакостными бликами глазёнки волчьи, Орвилл, всё покуда на муклуки суфражистке шестилетней впрок изладивши мыски тугие сталью от капканов, снаряжая австро-венгров пистолетный карабин, чащи пихтовые копотью до кострища разведённого излохматив, сей шальной толстомездровый люд от прихоти Жозетты иглу тесные выпиливает грудой ледоблоков, пробавляясь второпях ягдташной дичью обок ереси в котомке, наперёд шуршанья квадрами прессованными хижин снеговых, намастерённых за день подле кайл с бечёвкою, вошедши окарач, по шкурам сидя, мимо стен залубенелости, сошедшихся теплом людским, понюшке табакерочной обрадовавшись вкруг чернорабочих от бригад каменотёсов неохватных Кордильер Аляски, Сэлем Бёрн ладони индевеющие резво потирает, что жучок за печью возле смрада юконки чугунной из фургона грузового на полозьях, через оклик пресекая мотовство, в трёхрукопашный бой вступающий с малявкою, дурниною оравшей былевые песни, между рассыпания жестяночной конины да говядины консервной лаю, чадо ободряющему, издали метания хвостов, Мэйми Грант, вослед оружием избиравшая лесой умёт ездовых оленей северных, комком заледенелый, для швырянья по чувырлу Маккавея, иглу с дверкою надставленной оттоле притворяет благодетельным прогресса обелиском, из бурчанья доедающий поскрёбки за собаками, трёхлапый гуртовщик растормошённо наблюдает исподлобья Кордов сей очаровательный приплод, кости, мозгом напоённые, разломав обжорной страстностью, туком цедит начинённую прилежно требуху вдали от милой ретивому чехарды ночных девиц, ночных горшков, ночного бдения, укутывая фирновое поле славной хмарью окаёма, за брусочной мешаниною бобов над салом тунгою кишат бородачей треухи, парки капюшонные, дублёные медвежьи полушубки, рукавицы, илгааки, пары три штанов дерюжно-мешковинных да муклуки на оленьи мокасины, изнутри пережидавшие арктический буран, черногубые цинготники в язвах стылых под фурункулы, от сугробов жаждут горсть сырой картошки иль же хвойного отвара к дрожжевой стряпне, им кою Эдуард Седьмой давно сулит уж, по доминиону верховым на шелудивой псине скачущий, за снежною крупою углубляясь донным спуском ледниковых мельниц, через обмусоленно травимые канаты сквозь пещерную эпоху, боливаром Орвилл подле сталагнатовых колонн гранится меж теней дробильщиков бригады от аляскинских железных рудников, шнур бикфордов острогубцами перекусывая наискось, вдоль карбидной лампы Дэви, Сэлем Бёрн, за капюшонной шалью стетсоном увенчанный, с наброшенной кадьяковою шкурой по спине, гложет карстовые полости лупоглазою заботностью от щетинисто-валунного мурла, среди горбатых круч наскальных, шелушащихся бизонов чахлой росписью безвременья вкривь стойбищ первобытной простоты, заготавливают шпурный клин рудокопы меж сноровкою, под его трёхруководством горной шашкой нитроглиногилцерина мастерить к породе бремсберги привычные, тушуя вымывные галереи каждодневной меткой Пембертона, густо заполняемою книжкой пикетажною расчерченные скальные прораны изрывая у пещерных отложений, Маккавей ходы обваленные грудами ерошит вскользь подземного ручья оледенелого мерцавшего сифона по уступу до каверн, из мотков цепных вбив крючьями глотки пропасти студёные, шевеля покровный наст окаменелого кострища под звериные останки ископаемые вдоль колодцев глетчера, кремнёвые рубила, костяные топоры да полуломанные копья обожжённые архантропов задёргивая в кожаный походный ранец, прежний митральер и Сэлем Бёрн коробят грузные натёчные шипы, от свода будто бы сраставшеюся раной, льдом ко сланцевой расщелине тому назад премного лун, облапливая мёрзлой тушей хрупкую расколотую шерсть оленелося наравне хрящей торчавших исполинского медведя, до прорезов шкуры, точно вполовину снятой рыхло стародавними охотниками, вслед упоминающий нимвродов проторённые засидочно-лабазные повадки, гуртовщик напротив Орвилла смекает зверобойно, дескать, брошенное мясо оказаться заражённым вдосталь может, ибо брезговать у траппера французского иль даже орегонского добытым не в привычке, оттого велит к огню не приближать гнёт и каюровы лихие своры тотчас прогонять, довезти обледенелостью поселковому Вольтерчику, чтоб засим на кипяченье при бадье измять окрест пикелеванья да мездрения скорняжного, заструги у полозьев бороздит хаски северных томление вольнолюбья грубошёрстного, через край, где не узреть часов, да пихты служат меркой шестерён при заснежённом циферблате, лапы Божьего Изделия шуршаньем вередят цепной капкан ствола елового, метелисто поваленного, обок многолезвийно-иглистых шильев складня вглубь развинчивая кованные челюсти, гривастый Сэлем к инистому треску вынимает гнездаря полуобглоданного, уши волчьи споро обрезая да нанизывая жилою шнурка трофейных бус для сдачи премией, среди первопроходцев инструмента на факторию Компании Гудзонова Залива, позади тысячелетьями впрок держанного скарба инуиты, остерёгшие груз юконских саней о дробовые магазинки вширь скотинничающей подряд карибу стаи, воющей кедровником, разглядывают сцепленный обвод гуртовщика с лихой малявкою, дерущихся за блюдо потаённо-несказанное, сухарь в жиру топлёном, ржаво встряхивая компасные румбы, депутация обозная врозь глыбы приближается к сараям штабелей кондовых, плотничьего скобеля броженьем окоряя зов десятника над вальщиками лагерных эяков, что в хибаре поживает с некой тварью, замахнувшейся ко званью человека, лесопильни механическую тягу направляют суетой чернорабочие-невольники провинции Тотоми, у распахнутых для брёвен флигелей, кочегаров наставляющий, захолустья безымянного щебетун-градоначальник славный Эбенезер Маунтоп, расчёсанный за плешью наподобие вихрастой королевской крачки, Вардемену подле Господина Бутерброда разъясняет исчисленью не дающиеся буйные достоинства чугунной пилорамы краснолесья, оконфузившись при виде суфражистки малорослой, отставного митральера да осклабленного Божьего Изделья, что помятый Честный Абрахам, зашитый под корсаж ночной девицы, мимо шляп японских, точно бы дегтярных колпаков печной трубы, где вослед маховика зудит, обок дров топимый хворостом, гужевой паровичок разборный, Сэлем Бёрн курносостью потягивает около Жозетты на закорках, чинно смазывавшей кашицей растёртого лосиного навоза Маккавея нефтяные патлы, крутится, пытаясь отряхнуть с себя вострушку, зацепившуюся узостью журчащего хихиканья, покуда назади прислужник юный баронета не выдёргивает Мэйми Грант от смрада гуртовщицкого хребта, цимшианов, докативших бак, за пропиткой опрокинувши, мичиганский джентри прочно обымает разрыдавшегося Маунтопа, ибо Вседержителем доныне принуждён тот вековать дырявой шкурой на распялках, где честит морозобойное дамьё народ кривой, да где валяется дурак, пилоставам раздающий впрок мелочёвку возле рам хлыстов, на раскрой идущих, от локомобиля жаротрубного котла для поршневой машины, приводом рачительно служившей, близ ошкуренных стволов за кородёром Божья Невидаль трёхлапо выковыривает слипшиеся катышки умёта о власы, девчушке малой насоветовав убраться из посёлка подобру до темноты, Сэлем, выучившись наскоро языку чернорабочих сих, провожает сэра Вардемена обок с упряжным канаком, в хижину японских кули братьями Адзума от провинции Сагами, получавшими опилки лесопилки смену каждую, язычникам Христовой Веры бережно указывая шустро разуваться перед входом, из-за парок вдалеке гравюрно схожие с любым индейцем хайда, открывают оба ссыльных гладью выбритые лбы подряд бугра волосяным узлом затылка, плотно сдобренного жиром, созерцая ксилографии растресканные вдоль фигурок дымчатой божницы, мимо чучельных казарок и тугих перепелов, чесучовыми накидками, два японца, облачённые по холщовым кимоно, глухой почтительностью наново указывают место баронету до пылившихся кокю и сякухати, вровень с коими Паж Кубков благодетельно ступает о напольные циновки к очагу посередине дома рубленого, словно через вываренный жбан преобразившийся гонцом иноплеменников убогих, да готовый их замшелое бытьё с тем просвещать, чего и ныне разуметь не удосуживается, давнишний масляный светильник изучая, будто Мортимера шишечно-сквозной френологический трактат, хаси палочками истово бередя фазанов жареных, выедаемых от мисок споро братьями Адзума, кули северных границ, предпочитавшие крикливости блохастых янки тёмную восточную бесстрастность, у навеса отпирают мастерение двух статуй львиномордых псов, обтёской на заказ градоначальника, прилежно высекаемых о толстые закольщики, вгоняемые исподволь кувалдами, за хмуростью свирепою Шарлотта Корд Вольтерчика супружницей, набравшая проявленных с собой его портретов, дабы вволю исстреляться при двуствольном револьвере Лефоше от муфты дамской, потешается над чопорной затеей благоверного, из горной митральезы Де Реффи намеревавшегося примус твёрдо ляпать, чтобы сбагрить псевдоконнику французов, ибо меж его сплетения телесного ютятся жилы комиссионера мичиганского, на выпады зазнобы, джентри щуплый в барибаловой дохе с треухом столь же барибаловым ответствует, сие же начинанье подлатать немало средств отсель даёт колтунной драной куафюре на гипюр залубенелости куртинной псевдошляпы для берложно-захолустной этуаль, грудозобостью вскочившая, Серноскверна разражается обличительною речью, коей суть в её несметном дарованье человечеству, поскольку ежечасно миссис Корд заботно делает вдобавок изумительную партию сторонней всякой даме тем, что вошкается с Вардеменом, тут же, уточнив, благоволит ли он пропасть, обалдуем сплошь не будучи при доверии оказанном, баронет польщённо от эдвардианки мчится тропкою окольной за салун, где кобелировать мастак, швы промасленной бумагою между ставнями в оконницах сквозь бревенчатые хижины минует леди гибсоновская, под капюшонною расшитою кухлянкой местных скво, окрест фланируя с прогулочной клюкой да топором, штанов размашистым плутанием вдоль юбочных оборок мимо зуда шерстяных чулок у потных мокасинов бойко шлындавшая, с чучельною белкою при рюмке туффы шляпным украшеньем, обок фирна из пороши вязнут пятки Серноскверны разудалой, Кордильерами Аляски любовавшейся не долее открыточного сора, воротившись до пустой водонапорной башни Сэлема лачугою по срубам горных шапок врозь шубеек снеговых, меж посёлка для волчатников, дерзновенности исполненных, что уж загодя себя во всеуслышанье нарёк однокобыльным городишкой, ибо сей толстомездровый люд уступок не приемлет, благоверная Вольтерчика, устроив хриплый лавочничий торг под костяные счёты, муслит вкривь портновские отрезы достославные реднины, мешковины, парусины и дерюги, наблюдая за суконщиком вигильностью, покуда сей сморчок на диво мерзкий, днями истово качается вдоль кресла да ворчит, лохмы грязные терзающий подле вони обчесавшимся, зырки трёт и ковыряется ноздрищами, лепя комки тугие, чтоб кидаться тем вокруг, сморкаться бойко да плеваться, изворчавшись, обзывается на всякого, раскачиваясь шибко временами столь, что креслице его переворачивается, закувыркав сморчка настилом, дабы сызнова вползти к тому же месту, пуще прежнего ругаясь, обзываясь, ковыряясь под немытостью и зырки протирая, Серноскверна до парадного крыльца у вырезных столбов, кренящая вдоль шляпы белку с рюмкой, усыпает ридикюль густой божбой за топором чехла походного, мешавшегося в розыске от нумера ключей, выше лонгхорна шерстистого Бёрн мадамкою приветствует миссис Корд, топчась на хайленде посёдланном, бахвалившийся сеткою рулонною железной для загонов, перед шалостью крамольничавшей юную особу изловив, озорницей-суфражисткою выставляющий плясунью вон, сунув Мэйми Грант кедровые орехи по кульку, Шарлотта, сплошь благодарящая трёхлапое Изделье Божье смехом идиллически-хрустальным за бидонный керосин, его упрашивает гнёт сей дотащить при кладовой газокалильной лампе около щербатой комнатушки постоялого двора, будто всякому не ведомо, что зазноба мичиганская дружбу водит с обладателем ремня волосяного по зашеине, кадушку пилозубому Каламе наказавши греть, снимающая охровый широкий стетсон кэттлмен о Невидаль, эриния грассирует прилежно водевильностью картавой, замышляя адюльтер, над смолистыми поленьями, к очагу Шарлотта буйствует, измывая горных лонгхорнов погонщика вихрастой трубочистской щёткой с проволочной длинной рукоятью, соскребающая грязь по салу тунгою оленьей начинённого избранника, ледащая да прыткая особа воркованьем ободряет шебуршанье кавалера из-под Сёркла, мол, с докукой благодарствуйте, милейший, ах, зачем же столь косматы, топит шайкой смесь карболовым раствором, добродетельно отскабливая зудней, Сэлем Бёрн, давно навыкши чистоту в душе иметь да в голове искать, полощет к мылу зубы от лопатной конской рожи, мимо светскою беседою пустившись толковать без вычур, дескать, балабуса кляча старая, паскуда всё блажит, наразумев себе, мол, ей за то скостить от преисподней срок обещано, всё грезится, чтоб стегнами торчать при Кифе бандершей, вязать шальным апостолам чулки да ветрогонствовать на свечку, запыхавшаяся втуне Серноскверна, расчесав Изделья Божьего дегтярный набалдашник, принимается ворочать утиральником, затейливо расшитым, по чувырлу Маккавея, над лучиною подпаливает хвою, дабы Сэлема окуривать вдогон кедровым дымом, будто трапперы французские капканы от горстей всепожирающего смрада человечины, умаявшейся, валится на креслице плетёное, бугайское отродье посылая за цирюльником, покуда уж сама дерзает вновь заштуковать его надёвку, с торопливостью раскинувши мозгой, назорей для полюбовницы, вширь исподников не знающий, вожеватостью отстёгивает кожаные помочи к умёту размахрившихся, проклёпанных штанов из парусины, скотоложески вываливая сором госпоже, прилукой цветшей, сквозь фигурки вырезные барибалов да карибу на каминной полке встречным любострастием зардевшейся премного, ибо оный джентльменский инструмент охоч весьма до благоверной сэра Вардемена, чванно раскорякой перед гибсоновской леди Маккавей, запястий наручи протаскивая сплёткою, отыскивает лежню на кошме по тюфяку, где трёхлапый гуртовщик-буян с антрепризною кривлякою, забавляться уж намерены под вошкою одобренное средство от густых, не подлежащих оглашенью хворей, радостно попятивши Вольтерчика говяжий оковалок, Сэлем Бёрн за Серноскверною, взвывая, дальновидностью соскакивают между сыромяти узловых бичей канака с митральером долговязым, отсылающих прилежностью обоих вровень шарканья по разным комнатушкам о ступенчато-скрежещущий заезжий ветхий дом, Орвилл Пембертон, впускающий из метелистой глухой зимы, подле юконских саней иглистый профиль баронета, раздосадованного тем, как прислужники отсель не дозволяют Маккавею шмендефериться к исподникам зазнобы, что без выспренней гадательности поводом является для шустрого развода, начадивши трубкой Дублин по сараям, где каюры отгоняют псов меж груза ископаемых зверей, мичиганский джентри щупает рожи свес толстомездрового разрыхлённого пещерного медведя обсыпающейся шкурой на отмоке при бадьях, сверив мерою пригодности, навещая сруб для выделки, мимо главного сподручника графитных иудейских бакенбард под боливаром, отдающий впрок шубейку росомаховую, Вардемен шагает у останков ископаемых, намеренно вослед не отличая к фалдам дочерью заботливо пришитый конский хвост, иную пробуя манеру воспитанья шестилетней суфражистки, точно одеревенелый, замирая перед мистиком, встречает глыбой стылого пророка бородатого в чернильном стихаре под необъятною дохой, волхвователь искосмаченный, потаённо зривший будущность, за шаманствованьем дёрганья, однако же вглубь схода камнепадом угодивший к озерцу пещеры, дабы там прилежно вековать, на Вольтерчика таращится, что лангусты сквозь аквариум, пред образчиком Паж Кубков занимает оттиск ножничного стула маркетри, сопя табачными раздумьями вдоль морды провозвестника, держа топор кремнёвый рукоятью роговою, убирающий перчатки для кожевенной настойной травли, выпоротый Сэлем, точно взбучкою отваженный юнец при блудуаре госпожи, взор потупив, изъясняет суть экспедиции к могильнику четвертичных отложений слоя карстовой пещеры, дескать, вынутые шкуры истлевают, обсыпаются, трещат потяжкой наново, для выделки пригодно лишь кроить зверьё теперешнее к облику минувшего, из лонгхорнов, карибу иль же гризли, соблюдавший церемонности, Корд истово разыгрывает рёв неудовольствия, принявшись величать его затрухою трёхлапою да многоуважаемою бестолочью, ибо в задубелой кашеварне оной прытко разберётся даже псовый верноподданный короны, застучавшийся у граней сизых намертво ледовым блоком выдолбленного Азариила Имре Этвеша, из нарт бугристых сколотым трофеем притулённого, Изделье Божье чучельником Вардемена чопорно-хвостатого уводит за набивочною паклею да глиняной обмазкой подле врубов черепных, мимо проволочных остовов, для бизона исполинского теша смрад пикелевания в растворе жестяного чана, щёткою железною снимая тук изнаночный опорой на колоде, вровень с ящиками стружечного фарша прежде занятый кожевной тканью, где оленелось широколобый, табакерочно закольщиками вызволенный между скальной пропасти, мусолимый, готовится к полёжке на дубление, решенье принимающий, Вольтерчик смутно охает, зажмурившийся возле костяка, перед горных шкур жировкою, начищаемых радетельно полуломанную шерстью вслед откатки для рассыпчатости меха, дощаные тротуары заснежённых сонных улочек обмётывая бархатной пушистостью, лесная кружевница, точно дура истероидно-буранного похмелья на тверёзости псалмах, споро кается узорами, вдоль оконниц наплетёнными, дабы сызнова брехать пургой и вьюгой колотиться за салуна управителем, когда девицей выстриженный, джентри удалой, фиксатуаром куафюры впредь избрав оленье сало, неврасцеп Азариила давней трубкою копытной увлечён, принимается валандаться за клоповою трескучестью кривоспинной меблировки через нумер постоялого двора, вблизи пещерного рубила сдвинув Борхардта отстёгнутый приклад, гуртовщицким выражением, свой брехальник вознамеренный положительно изладить, ковыряясь на рычажном запиранье Людвиг Лёве обок снятого казённика под смазочные блики, возле ставен различающий наёмника из местных виджилантов, пробиравшегося в комнаты да Вардемену скупо растолковывавшего, с тем представляясь, дескать, мистер Хэрмон Вудленд, комитета бдящих ревностный артельщик, отстрелять всецело призванный аляскинской заказчицею твёрдо и добротно господина Корда, джентри, обнаруживши фрондёрский нрав, готовящему два восьмипатронных пистолета гостю встречно предлагает заключить наипрекраснейшую сделку, где один, с другого ничего не взяв, без маяты взамен другому ничего и не даёт, Хэрмон Вудленд, ополчения самосудного посланником, за дегтярной низкой шляпою эксцентрик изнутри карандашистски-методично принимается окрест чинить расправу над Шарлотте неугодным баронетом под армейский Уэбли-Скотт и гулкий Сэведж образца годичной давности, Паж Кубков, наземь грянувшись из кованной пальбы, юрко чертится подстольями да просаженною рухлядью зверолапо-колченогой, будто прятавший смолистый конский хвост вослед метания о фалды, костяным серпом швырнувши в неприятеля среди курковых спусков, меж бренчаний репетира за накромсанные дивом дивным ходики стенные, супротивнику ответствуя, висевшей кобурою подхватив семипатронный шведский Гамильтон с изогнутым затвором на осечке под боёк, линчеваньем промышляющий, виджиланте гонит недруга, у расщепов издирая кармазинный стол набором целлулоидных шаров бильярдных, около двора в гам пистолетный Уэбли-Скотт и Сэведж цепкостью механики свободного затвора через флигель, где трёхлапый Сэлем Бёрн гривастой тьмой затылок чешет, с припасённым лизунцом для тройки хайлендов мясных, комковой солью оглоушивая Вудленда, поваленного мимо кипы силосом картофельной ботвы, чтоб надырявленно к успению стремиться под литой, охотный да самозарядный Штейр-Маннлихер приближавшегося Орвилла, сэр Вардемен, шестёркой маламутов запрягая в тобогган, поселковой колеёй шурша, настигает благоверную, предлагающую сделаться аляскинскому кули за убогой горсткой центов славным рикшей, дабы наскоро устроиться медвежьей шубной полостью от выезда тележного, Вольтерчик ей швыряет отсвет гильз обойм наёмного трудяги-пеннсилванца сухощавого, кой прежде смог из Джонатана Мильтона бы сделать Энни Оукли, только мнётся он отсель червоугодником, иль попросту уже своекорытно-сковырнувшийся, ютит в глазницах покерные кости, возвышающейся грацией мадам-эдвардианка обдаёт презреньем стылым илгааков распалённого младого коннохвостого супружника, упомнившего ей вдогон картечницы зуденье Херувимчика Жюльена, что давно уж принимает земляные ванны, клацавшая из негодования зубами, опереточная дива в куньей шапке набекрень, утварь глинисто спешит метать, на продажу для скобянщиков, строгалей и прях возимую, железно трогать выкриком японцу наобум повелевает меж сторонников прогресса горожан, у всякой ратуши да всякой туши салом полыхающим о вилы чинно машущих, преследуя зазнобу, Корд бичом стегает псов, креня индейский тобогган врозь неошкуренной хибары, толстостенный бурелом собой являющей не краше, чем пургою вглубь заваленный шалаш из одеял да хвойных веток, профиль гибсоновской леди за манерой атабасков посылает виджилантам дымовые знаки шалью близ костра, предупреждая люд честной о безголовии своём, капюшонной паркой греема, вширь трубы резак свирепостью мерно точит Серноскверна, озираясь, что гнездарка, при дражайшей половине, выедает мозг берцовой кости, из неторопливости разваривая дымчато лосиный пеммикан, толчёной гущею с морозца да в огузочном жиру, не придающая значенья рассуждениям Вольтерчика, ей ибо моветон окрест жевать замаринованную рубленую тварь, из гусаров добывая ус, пачкать стружечный дрянной ковёр, за волшебным фонарём из мюзик-холла визитёров принимая ныне в комнатах, обитых сплошь не бархатом, а войлоком, Шарлотта запустив лужёной плошкою картофельного супа благодетелю о жбан, ступает волчьею немотностью, при выдерге охаживать собравшись гостя, Вардемен, украдкою вздыхающий, карманно полушубок вередит, нашедши мускус пузырьком да с каучуковою грушею, зазнобу перламутровыми серьгами в шкатулочке безмерно поражая, заготовленными впрок до мичиганского отъезда, Серноскверна, меж гостинцев разревевшись и стеная, что Аляска вшивый ледник погребальный, над сопливою истерикою требует вернуть её туда, где всякий трестовый пузан от колебанья ассигнаций ветрогонствует за тикерным бренчаньем аппаратных рычагов, подряд седалище выкармливая ссудными конторами, вширь коих общий вес блох превышает вес собаки, где трамваев самодвижущихся прорва, а навоз уже сменяет поршневого экипажа восхитительная газовая вонь, где процветают, разве, самые паскудные из выродков шальных, где ей и место, да чего уж, Бога ради, мокасины за охотничьи гамаши погружая сквозь муклуки, отдаётся ковырянье иглошерста меж канадского француза пострелят, ножами фленшерными ржавыми играя в кольвен псины черепком о ледостав, у пригорка разгоняется сталью кованных салазочек, нарумяненной плясунья и вострушка Жози Корд, стремя свой бег на мельтешении фронтира ложко-вилки, разбирает вслух, что Сэлем да Калама, пробавляясь человечинкой обмёрзлою, ведут брюшные споры о копченье иль соленье, до тех пор как баронет, дав таску за уши канаку пилозубому, рачительностью отрока премирует вслед жалованным пенделем, клеймовщика скота раёк потешный оглядев, представлением для улочек, бродит Невидаль Трёхлапая, извертевши бибабо ролями кукольными гризли серошёрстного, гусара да крестьянина, отколе барибал цепной к урчанью треплет бубен инуитов, с побасёнкой вширь кусачего мороза и звериных цен аляскинских, чем годно эскимосу бриллианты предлагать, что снег нетающий, в надежде быть осмеянным, покуда их рассеивать меж вьюгою лихой чугачигмюты от сугробов принимаются, старинный тормоша автоматон, музыкальною тележкою под латунным звоном ящика, перекручивая узостью штырьки на молоточках вровень стёртых дребезжанием колков, для запева разъясняющий, побивают крепко выжигу и прохвоста всякой пригоршней булыжною индейцы за покражу, озорницею Жозетту приковавши кандалами, баронет отсель смекает, годно Мортимера в тот устав лупить бы между всех баржевиков, из молитв не позабытого, что кабацкий строй плевательниц, возле скарпелей, зубил и молотков, два Сагами камнерезчика продают львиноголовых псов сэру Вардемену, евшему фазановое рубленое мясо парой спиц вязальных, обок подражающий Адзума братьям, через волокуши заготавливая статуи гранильной мастерской тяжеловозам, лесопиленные кули, инуитами наряженные, Эбенезеру подряд расклинивают Вудленда наёмного с игральными костями у глазниц, второй фигурою вмороженного против Солитёра глыбы на градоначальническом полуторцевом дворе восточном, где вчерне расковырявшая пророка росомаха, выедает башмаки обледенелому кадавру-волхвователю, оттоль же гуртовщик-вилометатель за увесистою ворванною лампой да топориком гоняет распузатой блажью олдерменов тесного совета при наушниках цилиндров меховых, обогнув чугачигмютские мынтыгаки тьмой лосиных шкур, вислоухие борзые поспешают меж фигурного бреханья к паровому каботажнику, до трещин многоглавых столбовых тотемов хайда при верховье, накренённому в гружёности мостками у припая за торосы вскользь шуги по ледоходу, расслоившемуся мимо килевого водореза, Серноскверна, лобызающая горстью назади билеты банковые дивом несказанным, в благочестия образчиках до берега стремнистого прощается с артелью мхом полярным конопаченных бездельников, сулящая при Рузвелта содействии отстреливать любое ныне вагой сковырнутое об ветхий пень чувырло да бранившаяся столь невыразимо беспримерно, вольнодумно, своенравно, всеобъемлюще мятежно и свежо, что старожилам не упомнить, за игрою сякухати вдоль кокю от быстрины речной, по вздохам сэра Вардемена, дитятко при звеньях добродетельно цеплявшего да грезившего молча об уделе мастака, что пересёк весь Ледовитый Океан верхом на ленточно-куртинной шляпе собственной зазнобы, по пути лишь тульевыми насыщаясь обок чучелами, Гайкота цепным ружьём безгильзовым о восемьдесят пуль взвивая эхо наугад, из вскрывавшегося Юкона с челноками промысловыми, винтовой баркасец, шедший на дровах смолёным чадом, от каноэ атабасков погружается сквозь льдистое мерцанье бриллиантовых просторов мглы зеркал.