Cabaret

1

Я видел, как люди превращаются в
воспоминания, – проезжая мимо деревьев,
не замечая дождя, прыгающего под колеса, –
я видел убийство! как капли кричали под шинами;
я видел всё: и жизнь, и лес, и трассу, –
мы оказались вымыты, вычищены с асфальта;
чёрное небо, жёлтое поле, августовские ели...
я видел птиц, кружащих над джипом
и Мазду, похожую на греческого бога,
они столкнулись – три элемента,
а я был четвертым,
я – скорость
того как взгляд
на дорогу, людей и поля
стирается до воспоминания,
после превращаясь совсем в ничто, –
а машина и не думает останавливаться.


2

Ничего не вызывает эмоций. Коридоры больниц
и парафиновые дорожные всклоки.
Дрожит мой намордник. Солнце намотано на простыню.
Солдаты строек вышагивают свой потешный марш.
Нихуя себя, Ордынка. 18xx. Дожили, Петруша.
Моё тело роботически вздыхает, изображая чувства.
А что там, после заката? Наверняка же дождь и слякоть,
да так, чтобы пришлось ссать у батареи. Театральная пьеса
"Жили-были", где я играю роль Удобрения
на развале культуры. Новые девяностые,
старые добрые, бля. Живём, в ус не дуем.
Маленький человек забрался на камень, утирая сопли.
Вот и вся погодка. Его замочит. То ли дождь, то ли венерическое заболевание.
Я – дитя окраин, выползаю из темноты. В Краснообске плачут деревья –
они что-то знают о нашей смерти, но молчат. Впрочем,
у них хорошие дознаватели.
Всё поймут, сломают каленные чашечки. Я помню, как при мне
пытали человека. Он зарыл у себя во дворе пару грамм,
не вывалив на общак. Сволочь, его труп за пустырем ищите.
А я, к слову, думал тогда о рисе.
Мне действительно хотелось навернуть маминой стряпни, и плевать, что дружка сейчас хлопнут.
Мир дан нам оптом. Заказывай кульминацию.
На Озоне больше нет рабочих мест, нас упаковали в посылку.
Да кто ж пойдет за тридцать верст? Никто. Да и похуй. Главное
взирать на мир с удовольствием, не показывая слабости.
Курю паршивые русские сигареты американской марки, кашляю украинской кровью еврейской марки.
Однобожество. Подрочи мне в Макдаке, поэт,
может так ты станешь счастливей.
Хотя куда мне до вас, блаженные музы?
Меня не пускают в выставочные залы и филармонии.
Я – нелепый придурок, как Дмитрий Быков за кафедрой,
рассказывающий про связь Ахматовой и Оксимирона,
ну, бля, я же примерно тем же занимаюсь – педераст в тоналке.
Вот вам и традиция.
Нелепость, несуразность. А вы все чистенькие,
боитесь замараться. У вас даже стихи про мрак и ужас стиральные,
ваши лирические алкоголики как в кинофильмах притворные.
А я мусорка. Жду, когда мои стихи повезут на свалку.
Там им самое место, там они найдут друзей среди
остальных классиков. А вы, прошу, и дальше дрочите на мертвецов.
А я помню... я все ещё помню, как
эрегировало дуло, когда я подносил старенький ТТ к виску.
Дело в том, что со Смертью я играю в Дженгу
на выбивание. Хотя с моими сосисками,
годными только для вскапывания лона Венеры,
куда мне одолеть её тонкие пальцы и черный маникюр. Я проигрываю,
я счастлив. Жизнь, как в анекдоте, прижимается ко мне сзади и говорит:
"Это не пистолет, приятель".
И я чувствую покалывание ниже спины, закрываю глаза,
пишу про это. Или типа того.

3

Старый ДК. Меня уносит вдаль.
Ничего, ничего... нигде.
Трещат колеса, как сердце. Выплевываю коитус.
Я переспал с долгами, изменил вине.
Подъезжаем к Маркса. Вместо знака "Willkommen" – чувачок с закладкой.
Я бухой спотыкаясь о чью-то тень, извиняюсь.
Это была знакомая проститутка, моя одноклассница;
которую трахали при мне, а я переживал за то, что дома
стоит нераспакованная пачка Прингалс.
Но один вопрос не даёт покоя:
Почему же у этой шлюхи мое лицо?

Немель, август 2023
Маркса – Ордынка – Маркса