На глубине сердец мы не одни

Как явь античная мне шелестом дерев
Сойдёт на плечи в полусветлый вечер,
Так будет оттиском живым увековечен,
Пластичность чувства конвертируя в напев,

Великолепный час, который был расцвечен
От фейерверка в лоск волнующихся лент,
Чьей сокровенности немой эквивалент —
Слова, слова, слова... Коль скоро эти свечи

Неяркой дрожию златят мой тихий неф,
Их трепетным теплом утешится томленье,
Пока под знаком муз, подобно откровенью,
На глубине сердец покоится напев.

Как эликсир судьбы, мы пьём уединенье,
Златыми нитями теней своих рельеф
Украсив праздно, — и у грезящих дерев
Горячий полдень в кронах мреет сновиденьем...

На глубине сердец — и мы здесь не одни —
Гурьбой повозки вниз несутся с небосклона
Вдоль пёстрой ярмарки и шумного салона —
И разбиваются в потешные огни.

На глубине души — в столь близкой глубине —
В большом побоище миров неугомонных,
Где нудно ноет нерв, а барабан бездонный
От смертоносных вин, что пенятся на дне,

Дал трещину и раскололся, как скорлупка;
Пусть город щедро переполнен, словно хлев,
На глубине сердец покоится напев, —
Опалом нот переливаясь, тает хрупко;

И пусть хмельны от смертоносных вин
Мои зарные рты в разлив бескрайних кубков:
В харчках картечи бьётся злая мясорубка,
Купая алый зной своих слепых турбин.

На глубине сердец — ведь я здесь не один —
В келейном сумраке томительны напевы, —
Но не испорчены, как плевелом посевы,
Любезно потным пониманием чужим.

5 сентября, 2023 год.


Рецензии
Необычный подход у Вас к языку в принципе. То как Вы подходите к слову, оно пытается от Вас улепетнуть а Вы его завораживаете как змею. Слова могли бы подчиниться той власти, которой они предуготованы, но Вы выводите их мягко и жёстко из того удела, на который они навечно осуждены. слова могли бы стать оружием отчуждения мысли, но мысль даёт им понять их судьбу, что сосредоточена в ее судьбе. Образы могли бы ускользнуть в сферу немыслимых наслоений, в область коротких и бесполезных пауз, но они насыщаются той жизнью, что загадочным образом исходит от каждый раз первого человека.слова могли бы назвать вещи своими именами, но вещи гневно в этот раз отказываются от имен, чтобы прошагать свое бытие неузнанными и неназванными. Слова могли бы стать оружием приручения вещи, они могли бы сделать вещь своею, но вещь увиливает от названия, так же как она увиливает от познания. Познание могло бы стать освобождением вещи из глубины ее тайны, оно могло бы стать спасением вещи от тьмы, в которую она заключена. Но вещь выпутывается в Вашем тексте из власти называния, она как бы проскальзывает сквозь взгляды тех, что ее ищут и хотят заключить ее в тиски всего что должно быть понято. И тогда на смену свету приходит тьма уединения вещи, которая хочет остаться собой в тишине своей непроговоренности. В тишине своей неосветленности. Так вещь приобретает свою самостоятельность и душа уже не ищет обрести себя в вещи. Душа ищет в себе своей собственной, не вещественной власти. Тогда на глубине души уже идёт разговор о душе, а не о том, в какие тиски она заключена.

Брецко   21.09.2023 21:09     Заявить о нарушении
Превосходное, великолепное размышление на тему вещи-в-себе, поэтического языка и проблемы выражения. Взаимоотношение, взаимодействие слова и той вещи, на которое оно указывает, — крайне глубокая и интересная тема для философских экстраполяций; сколько помню себя, занимающегося творчеством, тема эта всегда увлекала и зачаровывала меня.

Духовная жажда, связанная с этой проблематикой, на практическом уровне нашла своё выражение через поиск мощной, могущественной, всеобъемлющей поэтической формы, в результате породив эксперименты, связанные с написанием стихотворений в прозе. В предыдущие годы, начиная с 2020, я был чрезвычайно увлечён биографией, поэзией, драматургией и философией великого Антонена Арто — именно от него я почерпнул захваченность проблемой художественного выражения, проблемой поэтического языка и вопросом о формах его аутентичного существования. Арто произвёл на меня колоссальное впечатление, огонь его мысли очаровал меня. Кроме того, корни моего поиска отчасти обнаруживаются в концепции "Le Livre" и общем духе поэтике Стефана Малларме, мистика и тончайшего мастера; в языковых, сюжетных и концептуальных экспериментах латиноамериканской литературы (Маркес и Борхес, но в особенности Кортасар, причём не только как прозаик, но и как поэт); в двух ослепительно ярких сборниках Артюра Рембо, которые он создал на склоне своей молниеносной поэтической карьеры; в поэзии Джима Мориссона, легендарного вокалиста The Doors; в ошеломляющей, умопомрачительной декламационной поэзии Аллена Гинзберга; в песенном и поэтическом творчестве Марка Лэнегана ("Carnival", "Riding the nightingale", "One way street", "Miracle", "Fix"); в глубочайшей магической прозе Романа Михайлова, который по профессиональному своему призванию известен как математик, а теперь ещё и как режиссёр — его трактат "Изнанка крысы" для меня навсегда будет одной из самых любимых книг во всей мировой литературе; в специфически притягательном образе мысли и письма некоторых избранных мыслителей (Гераклит, Якоб Бёме, Фихте, Гегель, Делёз и Гваттари) — и это ещё далеко не всё, но лишь малая часть; было огромное количество влияний с самых разных сторон, от энциклопедических материалов до религиозной мистики: поэзия, проза, беседы и воспоминания, философия, теория искусства, священные тексты.

Я очень сильно восхищён вашим отзывом. С большим удовольствием внимательно прочитал его несколько раз — поистине замечательно! Изумляюсь, как точно и проницательно вы схватили наиболее существенные оттенки моей работы, как ясно постигли вы мой текст в его философском измерении, словно бы точно увидели его не просто в качестве читателя, не с внешней стороны, а именно со стороны внутренней, как бы узрели его изнутри, подлинно, на его концептуальном уровне, — то есть так, как его видит и чувствует автор, который и породил этот текст, сокровенно извлёк его из самой смутной своей глубины.

Интересно работать с динамичной тканью взаимодействия слов и вещей, — на первый взгляд, эта ткань подвижна и хрупка, однако вместе с тем она важна, из неё соткано понятийно-логическое и, во многом, художественно-образное восприятие мира. С одной стороны, хочется освободить вещь от диктата имени, чтобы вещь эта на своей собственной основе обрела многомерность для моего восприятия; это даст невероятный простор видения и интерпретации, откроет разлитую повсюду бесконечность, позволит увидеть всё во всём — великое в малом, женское в мужском, тезиз в антитезисе, и через это — их всеобщий синтез. С другой стороны, слово само по себе настолько велико, что через некоторые творческие практики становится способно существовать, не указывая и не ссылаясь на вещи, то есть абсолютно вне репрезентации и без неё, — и тогда уже не вещи освобождаются от опутывающих их имён, а имена освобождаются от тяготящих их вещей. По своему изначальному принципу слово духовно, однако вещь, на которую оно ссылается, тянет его обратно в мир, в быт, опускает с уровня тонкой поэзии к первичному утилитарно-инструментальному, сугубо практическому уровню — и магия тут как раз и состоит в том, что через некоторые развитые, сложные, изобретательные, авангардные (нерепрезентативные) формы поэтического творчества мы можем дать слову свободу существовать автономно и автохтонно, без прикреплённости вещи и без необходимости на неё ссылаться, вне её оков и вне оков какого-то материального, практического, инструментального, научного, философского, религиозного, литературного или смыслового фундамента вообще (как у Арто: "A blow: antilogical, antiphilosophical..."), — и тогда слово начинает бытовать как субстанция, то есть бытовать в своей же сущности, никак не нуждаясь в вещи, бытовать из себя, на своей основе и для себя же (здесь — немаловажное упоминание l'art pour l'art в качестве освобождающей творческой практики, имеющей то же направление). Итак, есть две стороны работы с этой тканью — освобождение вещей от имён и освобождение имён от вещей. Первое более интересно визионеру, то есть имеет отношение скорее к сокровенному внутреннему деланию и работе со своим восприятием, нежели к публично предоставляемому творчеству, в то время как второе относится уже к чисто поэтическим (в узком смысле слова) свершениям. Мне интересно и то, и другое, поскольку из первого уровня неизбежно прорастает второй, когда абстрактная Вещь, будучи непоименованной и свободной в себе (и потому свободно воспринимаемой) обретает многомерность, отождествляется с абстрактным Словом, которое так же свободно в себе и самодостаточно (здесь имеются в виду "вещь вообще" и "слово вообще", то есть абстрактные понятия, а потому в этом предложении пишу их с большой буквы).

Ещё раз благодарю вас за развёрнутую, чрезвычайно глубокую и интересную рецензию — это настоящая драгоценность!

Владимир Лодейников   22.09.2023 01:23   Заявить о нарушении
Я продолжаю тему языка и на этот раз я хочу прокомментировать Ваше замечание на мою рецензию. Как Вы говорите коротко и кратко, я не шучу, другой бы на Вашем месте потратил бы намного больше слов. И слова Вы даже не тратите - они идут вместе с Вами, свободные, смиренные, ясновидящие. Они будто видят та дорогу, которую они должны пройти до конца речи. Они будто знают свой путь и освещают его факелами знания. Да даже и не знания- весь путь их, вся дорога их шествия вовлечена в судьбу, судьбу единого пути. Путь этот навеки един, он не раздроблен и не рассоединен. В нем множество светлых форм и комнат, он светится как океан, и приглашает а себя всех, кто знают родники его смелой судьбы. Этот путь,мне хотелось бы отдельно о нем поговорить, он весь усыпан драгоценностями, которые даже не постижимы для глаза. Они ценны да, они приятны для видения, но та эзотеричность, которая свойственна их великолепию, она не может обменена на другие ценности. Ценность эта очень странна и эксклюзивна, она не вмещается в понимание, поэтому мы пытаемся спутать ее с чем-то другим, с чем-то более или менее ценным. Но мы не знаем смысла сказанного. Как Вы сказали, слово освобождено, и мы не знаемна какую вещь оно указывает и указывает ли вообще. Мы теряемся в догадках, мы сооружаем немыслимые конструкции чтобы как-то заменить непостижимость слова понятностью своей мысли. Но мысль сама уходит на свою глубину и обнаруживает свою беспредельность. Мысль как бы смотрит на себя со стороны и не узнает себя.таким образом тот путь что пройден мыслью по тексту - это огромный труд. И моя мысль не может высказать себя, она каждый раз ложна в отношении самой себя. Поэтому ей приходится придумывать обходные пути, чтобы избежать саму себя, таким образом сделав себя явной. Мысль как бы отрицает себя, чтобы заменить себя на что-то более удобоваримое или наоборот более непостижимое.может быть она хочет стать противоречивой и темной, чтобы углубиться в ту тьму которую Вы предлагаете. Может быть она хочет сойтись с этой тьмой в битве - чтобы потерпеть поражение. Может быть она хочет изъять себя из понимания - чтобы навеки остаться самой собой, непрочитанной и не подверженной сомнению. Может быть моя мысль хочет чтобы ее только смаковали и рассматривали издалека, не подходя слишком близко. Может быть моя мысль хочет чтобы ее вкушали только в тишине когда никто не видит. А любом случае Ваш язык заявляет о небывалой прозрачности и понятности, которая не отменяет того пути, который нужно пройти вместе с ней.

Брецко   22.09.2023 09:34   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.