Таланту Л. Н. Толстого. О сочинениях о 1812 годе

      Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден,
не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира,
не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра,
не мог воздержаться в присутствии Куракина и потом Балашёва от вспышки гнева с утра.
    Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично
чувствовал себя оскорблённым – на нём не было лица.
Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того,
чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. 
    И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей,
 действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны.
Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали,
полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя во время войны,
а все были непроизвольными орудиями истории, создававшей эту военную суету,
и производили скрытую от них, но понятную для нас работу.
Такова неизменная судьба всех практических деятелей,
и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии этих деятелей.
    Теперь деятели 1812-го года давно сошли с своих мест,
их личные интересы исчезли бесследно семимильными шагами,
и одни исторические результаты того времени - перед нами .
   Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона,
 зайти в глубь России и там погибнуть с судьбой своей непонятною.
И вся противоречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей –
участников этой войны, -  становится для нас понятною.
   Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей,
содействовать исполнению одного огромного результата паче чаяния, *
о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр,
ни ещё менее кто-либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
   Теперь нам ясно, что было в 1812-м году причиной погибели французской армии.
Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона в России,
было, с одной стороны, вступление их в позднее время
без приготовления к зимнему походу в глубь России,
а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов
и возбуждения ненависти к врагу в русском народе по всей России.
   Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным),
что только этим путём могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире
и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей,
неопытной и предводимой неопытными полководцами  русской армией в воюющем мире.
   Не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских в бою
были постоянно устремлены на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию,
и со стороны французов, несмотря на опытность
и так называемый военный гений Наполеона  - предводителя их, -
все их усилия были устремлены к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы,
то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
   В исторических сочинениях о 1812 годе авторы французы очень любят говорить о том,
как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения,
как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске после сражения
 и приводить другие подобные доводы, доказывающие – вся их маршальская компания, -
что тогда уже будто понята была опасность кампании.
  А авторы русские ещё более любят говорить о том,
как с начала кампании существовал план -
скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план
кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю,  кто самому императору Александру,
указывая на записки, проекты и письма с планами действий,
в которых действительно находятся намеки на  действия, известные Александру .
   Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов,
так и со стороны русских, вряд ли точно знавших о них,
выставляются теперь только потому, что событие оправдало их.
    Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых ы ие года.
  Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений,
что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут:
«Я тогда ещё сказал, что это так будет», - забывая совсем про ложные,
что в числе этих многих  предположений были делаемы и совершенно противоположные.
   Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии по Росии
и со стороны русских - о завлечении неприятеля в глубь России –
принадлежат, очевидно, к этому разряду.
И историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам и их предложениям.
     Все факты совершенно противоречат таким предположениям. 
_______
* паче чаяния — (устаревш.) сверх ожидания, неожиданно; более (сильнее), чем ожидалось или хотелось.

___________________________
Л. Н. Толстой. Война и мир. Том третий.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. 
    И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
    Теперь деятели 1812-го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей — участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто-либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
   Теперь нам ясно, что было в 1812-м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе.
   Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами — русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремлены на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
     В исторических сочинениях о 1812-м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании;
 а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России,
и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий.
   Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов, так и со стороны русских, выставляются теперь только потому, что событие оправдало их.
    Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых.
  Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
   Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских — о завлечении неприятеля в глубь России — принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам.
  Все факты совершенно противоречат таким предположениям.