Лицо в темноте

Глава 7

Если в 1968 году вера Брайана в человека пошатнулась сначала в связи с убийством Мартина Лютера Кинга, а потом и Кеннеди, то летом 1969 года она вновь расправила крылья в Вудстоке.[6] Для него фестиваль стал праздником молодости и музыки, любви и братства. Он символизировал возможность перевернуть страницу кровопролития и войн, бунтов и недовольства. Стоя на сцене и глядя в море лиц, он понимал, что больше никогда не совершит ничего столь же грандиозного и памятного.

И, хотя сам факт пребывания там и возможность оставить свой след приводили его в восторг, приближающееся окончание десятилетия и угасание самого его духа, в свою очередь, угнетали и пугали Брайана до дрожи.

Три дня в штате Нью-Йорк он провел на пике творческой и эмоциональной лихорадки, подогреваемый атмосферой, наркотиками, которые были столь же легко доступны, как и попкорн на утреннем сеансе в субботу, а также подгоняемый собственными страхами насчет того, куда заведет его успех. Всю ночь, пока в крови его бурлил кокаин, он в одиночестве провел в трейлере, арендованном их группой, сочиняя музыку для четырнадцатичасового марафона. И однажды, в один светлый и все разъясняющий полдень, он сидел на опушке леса вместе со Стиви, слушая музыку и приветственные крики четырехсот тысяч зрителей. ЛСД помог ему увидеть целые вселенные, сосредоточенные в одном кленовом листе.

Брайан всей душой принял Вудсток, его концепцию и реальность. Он сожалел лишь о том, что не сумел убедить Бев присоединиться к нему. Она вновь, как и раньше, ждала его возвращения. Только на этот раз – в доме, который они приобрели на Голливудских холмах. Любовный роман Брайана с Америкой только начинался, и второе турне по Соединенным Штатам представлялось ему возвращением домой. Это был год рок-фестиваля – феномена, который Брайан полагал демонстрацией силы рок-культуры.

Он отчаянно желал, он жаждал вновь испытать тот восторг, когда успех был для него еще внове, когда их группа, объединившись в едином порыве, походила на электродвижущую силу, прорывающуюся в мир музыки и зрительского признания. В минувшем году он ощутил, что эта наэлектризованность и единство уходят прочь и тают, подобно самим шестидесятым. И лишь в Вудстоке вновь испытал их прилив и возрождение.

Когда они сели в самолет, оставляя Вудсток, такой сильный своей правдой, позади, Брайан забылся утомленным сном. Сидящий рядом с ним Стиви беззаботно проглотил парочку барбитуратов и отрубился. Джонно отправился играть в покер с кем-то из членов команды сопровождения. И лишь один Пи-Эм беспокойно ерзал в кресле у окна.

Он хотел запомнить все. Его злило, что, в отличие от Брайана, он увидел в фестивале не глубинные смыслы и значимость в целом, а лишь жалкие условия, в которых тот состоялся. Грязь, мусор, отсутствие надлежащих санитарных удобств. Музыка, слава богу, была замечательной, порой невыносимо прекрасной, но он слишком часто замечал, что аудитория пребывает в таком наркотическом угаре, что не замечает этого.

Тем не менее даже столь прагматичная и приземленная личность, как Пи-Эм, не могла не ощутить чувства сопричастности и всеобщего единения. Умиротворения, когда на протяжении трех дней четыреста тысяч человек жили одной семьей.

И все-таки – грязь, бурный секс без разбору, обилие наркотиков…

Наркотики пугали его. Он не мог признаться в этом никому, даже тем, кого полагал своими братьями. От наркоты его тошнило, тянуло делать глупости или клонило в сон. Он принимал их только тогда, когда не находил благовидного предлога для отказа. В свою очередь, его изумляла и приводила в ужас та жизнерадостная беззаботность, с которой Брайан и Стиви готовы были пробовать все, что только подворачивалось им под руку. А еще его до дрожи пугала легкость, с которой Стиви втихаря, но регулярно всаживал себе в вену «герыч».

Джонно куда тщательнее подходил к выбору того, что закачивал себе в организм, и при этом был настолько сильной личностью, что никому бы и в голову не пришло потешаться над ним из-за того, что он отказался принять «кислоту», «спид» или «снежок».

Пи-Эм прекрасно знал, что сильная воля – отнюдь не его конек. Он даже не был музыкантом в том смысле, что и остальные. О да, он умел играть на барабанах и мог поспорить с любым в умении обращаться с ними. Он был хорош, чертовски хорош. Но он не мог ни писать музыку, ни читать ее. Его разум не воспринимал ни поэзию, ни политические заявления.

К тому же его нельзя было назвать симпатичным. Даже сейчас, в возрасте двадцати трех лет, его время от времени обсыпали угри и прыщи.

Несмотря на то, что он полагал своими недостатками, Ви-Эм оставался членом одной из величайших и самых успешных групп в истории рок-музыки. У него были друзья, настоящие и верные, готовые встать за него горой.

За два года он получил больше денег, чем рассчитывал заработать за всю жизнь. И обращался он с ними весьма бережно. У отца Пи-Эма была небольшая ремонтная мастерская в Лондоне. О бизнесе и учете он знал все. Изо всей четверки он оставался единственным, кто когда-либо расспрашивал Пита о расходах и прибылях. Он также был единственным, кто давал себе труд прочесть каждое соглашение или контракт, требующие подписи.

Обладание деньгами доставляло ему удовольствие, и не только потому, что он мог посылать домой чеки, служившие для его сомневающихся родителей неким осязаемым доказательством того, что их сын действительно добился успеха. Ему было приятно просто слышать, как деньги звенят и шелестят у него в кармане. Пи-Эм не рос в полной нищете, как Джонно или Брайан, но и те удовольствия, которыми наслаждался в детстве Стиви, были ему недоступны.

Они направлялись в Техас. Еще один фестиваль в году, буквально до отказа набитом ими. Собственно, Пи-Эм ничего не имел против. А после этого фестиваля будет очередное выступление в очередном городе. Они все слились для него воедино – месяцы, сцены. Но он не хотел, чтобы это безумие прекращалось. Если такое действительно случится, о нем могут забыть, чего он боялся панически.

Пи-Эм знал, что, когда закончится лето, они полетят в Калифорнию, в Голливуд. Несколько недель будут жить рядом со звездами мирового кино. И на протяжении этих нескольких недель, думал он, испытывая чувство вины и удовольствия, он будет рядом с Бев. Единственным человеком, которого Пи-Эм любил больше Брайана, была жена Брайана.

* * *
Эмма складывала кубики с нарисованными на них буквами. Она очень гордилась тем, что учится читать и писать, и намеревалась научить этому искусству Даррена.

– Э-М-М-А, – проговорила она, постукивая пальцем по каждому кубику. – Эмма. Скажи: «Эмма».

– Ма! – Смеясь, Даррен смешал кубики в кучу. – Ма! Ма!

– Эх ты! Не «ма», а «Эм-ма»! – Но она все равно наклонилась к нему, чтобы поцеловать.

– А вот задачка полегче. – Она сложила два кубика. – «П» и «А» – «па».

– Па. Па, па, па! – Придя в восторг от собственной сообразительности, Даррен встал на крепкие ножки, чтобы бежать к двери и высматривать Брайана.

– Нет, папы здесь нет, а вот мама на кухне. Сегодня мы устраиваем большую вечеринку, чтобы отпраздновать завершение нового альбома. И уже совсем скоро полетим домой, в Англию.

Она с нетерпением ждала этого дня, хотя дом в Америке ей нравился ничуть не меньше замка на окраине Лондона. Вот уже больше года она с семьей летала туда-сюда через океаны с такой легкостью, с какой иная семья ездит по городу.

Осенью 1970 года Эмме исполнилось шесть, и по настоянию Бев у нее появился настоящий учитель из Британии. Эмма знала, что, когда они окончательно вернутся в Англию, она станет ходить в школу со своими сверстниками. Мысль об этом и пугала ее, и приводила в восторг.

– Когда мы вернемся домой, я многому научусь, а потом научу и тебя. – Разговаривая, она складывала из кубиков аккуратную башню. – Смотри, получилось твое имя. Самое лучшее на свете – Даррен.

Издав ликующий крик, он, смешно косолапя, вернулся к ней и принялся рассматривать буквы.

– Д, А, З, Л, М, Н, О, П… – Лукаво улыбнувшись Эмме, он взмахнул ручонкой, и кубики посыпались вниз. – Даррен! – выкрикнул он. – Даррен Макэвой.

– А ведь можешь, когда захочешь, а, малыш?

За три года модуляцией и плавностью голоса она стала в точности воспроизводить Брайана. Улыбнувшись, Эмма принялась возводить сооружение посложнее, которое Даррен мог бы разрушить.

Он стал светом ее жизни – ее маленький братик с темными густыми волосиками и смеющимися сине-зелеными глазами. В два года у него было личико херувима с картин Боттичелли и энергия демона. Он все делал раньше срока, а ползать стал за несколько недель до того дня, как Бев, напутствуемая книгами, ожидала этого события.

Его личико появлялось на обложках журналов «Ньисуик», «Фотоплей» и «Роллинг Стоун». Мир затеял продолжительную любовную интригу с Дарреном Макэвоем. В жилах его текла кровь как свободолюбивых ирландских крестьян, так и непоколебимых британских консерваторов, но сам он был принцем. Какие бы меры предосторожности ни предпринимала Бев, папарацци еженедельно ухитрялись делать его новые снимки. А фанатки требовали продолжения.

Его заваливали игрушками, которые Бев неизменно отправляла в больницы и детские дома. Предложения сняться в рекламе шли сплошным потоком. Детское питание, линия детской одежды, сеть магазинов игрушек… все они безжалостно отвергались. Тем не менее, несмотря на всеобщее обожание и поклонение, Даррен оставался просто счастливым и здоровым карапузом, получавшим полнейшее удовольствие от жизни в свои два годика. Знай он об этом внимании, то, вне всякого сомнения, с радостью согласился бы, что вполне заслуживает его.

– Это – з;мок, – сообщила ему Эмма, выстроив кубики. – А ты – король.

– Я – король! – Он с размаху плюхнулся на пол и принялся подпрыгивать на попе, обтянутой теплыми штанишками.

– Да. Король Даррен Первый.

– Первый, – повторил он. Ему было прекрасно известно значение этого слова, и он откровенно радовался ему. – Даррен Первый.

– Ты – очень хороший король и добр ко всем животным. – Она прижала к груди верного и безотказного Чарли. Даррен послушно наклонился, чтобы запечатлеть на нем влажный поцелуй.

– А это – твои славные и мужественные рыцари. – Она тщательно расставила вокруг кукол и мягкие игрушки. – Вот тут – папа и Джонно, Стиви и Пи-Эм. А это – Пит. Он у нас… э-э… премьер-министр. А это – прекрасная леди Беверли. – Эмма с удовольствием придвинула ближе свою любимую куклу-балерину.

– Мама. – Даррен, в свою очередь, поцеловал куклу. – Мама красивая.

– Да, самая красивая леди на свете. Но за ней охотится ужасная злая ведьма, которая заперла ее в башне. – В памяти у Эммы всплыл смутный образ собственной матери, но тут же растаял. – Все рыцари отправились в поход, чтобы спасти ее. – Цокая языком и подражая топоту копыт, она стала придвигать игрушки к кукле. – Но только сэр Па может разрушить заклятие.

– Сэр Па. – Сочетание слов показалось Даррену таким забавным, что он повалился на животик и развалил замок.

– Знаешь, если ты намерен и дальше кататься по полу, разрушая собственный замок, то я сдаюсь, – делано обиделась Эмма.

– Ма. – Даррен обхватил ее ручонками и прижал к себе. – Моя ма-ма. Давай играть в ферму.

– Хорошо, но сначала надо собрать кубики, иначе придет воображала мисс Уоллингсфорд и скажет, что мы – шумные и непослушные дети.

– Стерва, стерва, стерва.[7]

– Даррен! – Эмма зажала себе рот обеими ладонями и захихикала. – Нельзя так говорить.

Видя, что она смеется, он повторил это словечко еще раз, причем во весь голос.

– Что это за слова я слышу в детской комнате? – В дверях остановилась Бев, не зная, то ли проявить строгость, то ли рассмеяться самой.

– Он хотел сказать «воображала», – вступилась за малыша Эмма.

– Понятно. – Бев протянула руки к Даррену, и тот бросился к ней. – Ты пропустил очень важную букву «р», мой маленький. А чем вы здесь занимаетесь?

– Мы играем в замок, но Даррену больше нравится ломать его.

– Даррен Разрушитель. – Бев потерлась носом о его щеку, пока он не завизжал от восторга. Его маленькие ножки обвились вокруг нее, занимая свою самую удобную позу вокруг мамы, – раз – и вверх тормашками.

Она не представляла себе, что можно любить кого-либо так сильно. Даже страсть, которую она испытывала к Брайану, бледнела по сравнению с любовью к сыну. А он платил ей тем же, даже не сознавая, что отдает. Любовь ощущалась во всем – в объятиях, в поцелуях, в улыбке. Причем всегда в нужный момент. Он стал лучшей и самой яркой частью ее жизни.

– А теперь помоги своей сестре сложить кубики.

– Да я сама.

Опустив Даррена на пол, Бев улыбнулась Эмме:

– Он должен научиться убирать за собой, Эмма. Как бы мне или тебе ни было приятно сделать это вместо него.

Она смотрела, как они возятся вместе: хрупкая светловолосая девочка и темноволосый крепенький мальчуган. Эмма стала аккуратным, воспитанным ребенком, который больше не прятался в шкафу. Произошедшим в ней переменам она была обязана Брайану. Впрочем, Бев надеялась, что и сама приложила руку к тому, чтобы сделать из Эммы славную, жизнерадостную девочку, в которую та теперь превратилась. Правда, при этом она вполне отдавала себе отчет в том, что чашу весов в лучшую сторону окончательно склонил именно Даррен. Занятая обожанием малыша, Эмма забывала о том, что такое пугаться или проявлять застенчивость. И Даррен отвечал ей такой же беззаветной любовью. Даже будучи совсем маленьким, он тут же переставал плакать, если утешать его принималась Эмма. Соединяющие их узы крепли с каждым днем.

Несколько месяцев тому назад Бев была приятно поражена тем, что Эмма стала называть ее мамой. Теперь, глядя на Эмму, она крайне редко думала о ней как о дочери Джейн. Нет, она не испытывала и не могла испытывать к Эмме той беззаветной и даже отчаянной любви, которой любила Даррена, но ее отношение к девочке было всегда теплым и душевным.

Даррену нравился стук, который издавали кубики, и он принялся швырять их в коробку.

– «Д», – назвал он свою любимую букву, держа ее над коробкой. – Дерево, дождь, Даррен! – Он бросил кубик внутрь, довольный тем, что тот упал с самым громким стуком. Уверенный в том, что выполнил все, что от него требовалось, он вскочил на свою красно-белую деревянную лошадку и «поскакал».

– Мы же собирались играть в ферму, – напомнила Эмма и сняла с полки игрушечный сарай и силосную башню.

Заслышав слово «ферма», Даррен тут же спрыгнул с лошадки. Сняв с силосной башни крышу, он принялся вытряхивать оттуда фигурки людей и животных.

– Вылезайте, вылезайте! – приговаривал он. Затем стал выстраивать своими еще непослушными пальчиками пластмассовый забор из нескольких секций.

Эмма помогла ему, после чего подняла глаза на Бев:

– Хочешь поиграть с нами?

Бев подумала, что ее внимания требует миллион самых разных вещей, учитывая, скольких людей пригласил на сегодняшний вечер Брайан. Всего через несколько часов дом будет набит битком. Впрочем, он всегда был полон, как будто муж страшился хоть на миг остаться один. Она не знала, от чего он убегал, и сомневалась, что он сам это понимает.

«Когда мы вернемся в Лондон, – подумала она, – все снова встанет на свои места. Когда мы вернемся домой…»

Она взглянула на детей, своих детей. И рассмеялась:

– С удовольствием!

Часом позже Брайан застал их на турецком ковре, который заменил им кукурузное поле. Его вспахивали несколько тракторов сразу. Прежде чем отец успел открыть рот, Эмма вскочила на ноги.

– Папа вернулся! – Она бросилась к нему в отчаянном прыжке, не сомневаясь, что его сильные руки успеют вовремя подхватить ее.

Он и впрямь ловко поймал ее, звонко поцеловал в щеку, после чего свободной рукой подхватил с пола Даррена.

– Ну-ка, покажи, как ты умеешь, – попросил он сына и покачнулся, когда тот запечатлел крепкий влажный поцелуй у него на подбородке. Держа обоих на весу, Брайан осторожно переступил через пластмассовую ограду и маленькие фигурки, разбросанные по полу.

– Снова пашете?

– Это любимая игра Даррена. – Бев подождала, пока он усядется, и озорно улыбнулась. Вот так, в кругу семьи, Брайан всегда был неотразим. – Боюсь, ты приземлился прямо на кучу навоза, – сообщила она.

– Вот как? – Он подался вперед, чтобы притянуть и ее к себе. – Что ж, мне не впервой оказываться в дерьме.

– В дерьме, – с безупречной дикцией повторил Даррен.

– Бог ты мой, – пробормотала Бев.

Но Брайан лишь ухмыльнулся в ответ и пощекотал сына по ребрам.

– Ну, и чем вы тут заняты?

Бев чуточку отодвинулась, когда Даррен вырвался из отцовских объятий и устроился у нее на коленях.

– Мы распахиваем кукурузу, потому что решили посадить здесь соевые бобы, – пояснила.

– Очень разумно. Да ты у нас не просто фермер – целый помещик, а, старичок? – Он шутливо ткнул Даррена в пухлый животик. – Пожалуй, нам придется слетать в Ирландию. Там ты сможешь покататься на настоящем тракторе.

– Поехали! Поехали! – Даррен запрыгал у Бев на коленях, повторяя свою любимую фразу.

– Когда подрастет, Даррен сам сможет прокатиться на тракторе, – заявила Эмма, степенно складывая руки на колене.

– Совершенно верно. – Бев с улыбкой кивнула Брайану. – Как и то, что ему еще рано размахивать клюшкой для крикета или ездить на велосипеде, который кое-кто уже купил.

– Ох уж эти женщины, – заметил Брайан, обращаясь к Даррену. – Они ничего не смыслят в мужских забавах.

– Стерва, – повторил Даррен, по уши довольный тем, что вспомнил новое слово.

– Прошу прощения? – выдавил сквозь смех Брайан.

– Не заостряй внимание. – На мгновение крепко прижав к себе сына, Бев отставила его в сторону. – Давайте-ка приберем здесь и пойдем пить чай.

– Очень своевременная мысль. – Брайан вскочил на ноги и схватил Бев за руку. – Командуй, Эмма. Нам с мамой надо кое-что сделать перед чаем.

– Брайан… – запротестовала Бев.

– Мисс Уоллингсфорд только что сошла вниз. – Он продолжал тянуть Бев за собой прочь из комнаты.

– Брайан, в детской полный разгром.

– Об этом позаботится Эмма. Она у нас аккуратистка. – Он втолкнул Бев в спальню. – Ей нравится наводить порядок.

– Все равно я… – Она поймала его за руки, когда он принялся стаскивать с нее футболку. – Бри, мы не можем заняться этим прямо сейчас. У меня еще тысяча разных дел!

– И это – самое главное из них. – Он нашел губами ее губы, весьма довольный тем, что ее вялое и неискренне сопротивление прекратилось.

– Оно было самым главным вчера ночью, – прошептала она, опуская руки ему на бедра. – И еще раз – сегодня утром.

– Оно всегда будет оставаться первым по списку. – Он расстегнул ей джинсы.

Брайан не уставал поражаться, какое у нее стройное и крепкое тело. И это – после двух детей. Нет, после одного ребенка, напомнил он себе. Брайан часто забывал, пожалуй даже намеренно, что это не она произвела Эмму на свет.

Каким бы знакомым ни было ее тело, первое же прикосновение к ней заставляло его мысленно переноситься в то время, когда они только начали встречаться.

Они проделали долгий путь, который начался в двухкомнатной квартире с единственной скрипучей кроватью. Теперь они владели двумя домами, причем в разных странах, но секс оставался все таким же желанным и бурным, как тогда, когда в карманах у него не было ничего, кроме отчаянных надежд и сверкающих мечтаний.

Они повалились на кровать, их руки и ноги переплелись, губы стали жадно искать друг друга. Когда она приподнялась над ним, он увидел на ее лице исступленное удовольствие.

Бев почти не изменилась за эти годы, разве что отпустила волосы до плеч, ставшие гладкими и прямыми. Кожа ее по-прежнему сохраняла молочную бледность, благодаря чему на ней от жара страсти отчетливее проступал нежный румянец.

Он принялся покрывать ее груди бережными, медленными поцелуями. Когда же она откинула голову, начал дразнить-покусывать их, возбуждаясь от едва слышных беспомощных стонов, которые срывались с ее губ.

Он искал красоту. И обрел ее в Бев.

Крепко взяв ее за бедра, он приподнял ее над собой и усадил сверху, предлагая ей самой задать темп, который бы вознес его туда, куда он так хотел попасть.

* * *
Обнаженная, она потянулась, а потом свернулась клубочком, прижимаясь к нему. Сквозь полуприкрытые веки она видела, как в окна вливаются солнечные лучи. Ей хотелось вообразить, что сейчас утро, неспешное и ленивое, когда они могут оставаться в постели столько, сколько захотят.

– Я и предположить не могла, что мне понравится жить здесь все эти долгие месяцы, пока ты записывал альбом в студии. Но все оказалось просто чудесно.

– Мы можем задержаться еще немного. – Как всегда, после того как они, занявшись любовью, завершали акт и переходили к отдыху, он ощущал прилив энергии. – Мы можем взять отпуск на несколько недель, побыть дома или вновь съездить в Диснейленд.

– Даррен и так уже думает, что это его личный парк развлечений.

– В таком случае нам придется построить его. – Он перевернулся на живот и приподнялся на локте. – Бев, я накоротке встретился с Питом по дороге домой. «Крик души» стал платиновым.

– Ох, Бри, это же чудесно!

– Не только. Это не просто чудесно. Я оказался прав. – Он приподнял ее за плечи, усаживая рядом с собой. – Люди слушают меня, слушают по-настоящему, – заговорил он, погружаясь взглядом в самую глубину ее глаз. – «Крик души» стал чем-то вроде гимна антивоенного движения. Он заставляет людей задуматься.

Пожалуй, Брайан впервые не слышал в собственном голосе ноток отчаяния человека, пытающегося убедить себя в собственной правоте.

– Мы собираемся выпустить еще один сингл из этого альбома. Скорее всего, это будет «Потерянная любовь», хотя Пит ворчит что-то насчет того, что она недостаточно коммерческая.

– Она такая грустная…

– В том-то все и дело, – резко бросил он. Но тут же приказал себе прийти в равновесие и продолжил уже куда спокойнее: – Мне бы хотелось сыграть ее в парламенте, Пентагоне и Объединенных Нациях – везде, где принимают решения самодовольные жирные ублюдки. Мы должны сделать что-нибудь, Бев. Если люди слушают меня – а они слушают, потому что мои записи держатся на вершине хит-парадов, – значит, я должен сказать им нечто важное.

* * *
В пентхаусе, арендованном им в самом сердце Лос-Анджелеса, Пит Пейдж сидел за своим письменным столом и прикидывал шансы. Подобно Брайану, он был в восторге от успеха «Крика души». Впрочем, для него на первом месте стояла не общественная значимость, а объемы продаж. Собственно, за это ему и платили.

Как он и предсказывал три года назад, Брайан и остальные из группы разбогатели. И он собирался приложить все силы к тому, чтобы они стали еще богаче.

Источником дохода для них стала музыка. Он понял, что так будет, еще тогда, когда впервые прослушал их пробу на звукозаписи, шесть лет назад. Она была немножко грубоватой, немножко сыроватой, но в целом для своего времени – именно то, что надо. Тогда он уже успел довести две другие группы до солидных контрактов со студиями звукозаписи, но «Разрушение» стало его шансом отрезать от торта славы и кусочек для себя.

Они были нужны ему – он был нужен им. Пит колесил с ними по миру, сидел в забегаловках, разбирался с продюсерами звукозаписи и улаживал прочие проблемы. Все его усилия принесли плоды, намного превзошедшие первоначальные ожидания. Впрочем, со временем изменились и его ожидания. Теперь он хотел большего. Для них и для себя, разумеется.

Только вот парни, как поодиночке, так и в полном составе, начинали беспокоить его. Они стали слишком уж самостоятельными: Джонно то и дело летал в Нью-Йорк, Стиви целыми неделями пропадал бог знает где. Пи-Эм, правда, постоянно обретался под рукой, но и тот затеял интрижку с какой-то амбициозной старлеткой. Пит больше не верил в то, что это – обычное увлечение. Ну и, разумеется, был еще Брайан, при первом же удобном случае разражающийся спичем на антивоенную тему.

Черт возьми, в конце концов, они были группой, играющей рок-н-ролл! То, что вытворял каждый из них поодиночке, оказывало влияние на весь коллектив в целом, а это общее настроение сказывалось на продажах их дисков. Они и так уже склоняются к тому, чтобы отложить новое турне, которое было запланировано сразу же после выхода нового альбома.

Но он не собирался сидеть сложа руки и смотреть, как они развалятся на полпути, как это случилось с «Битлз».

Глубоко вздохнув, он задумался о том, кем они были и кем стали.

Коллекция автомобилей Джонно радовала глаз. «Бентли», «роллсы», «феррари». «Чего у Джонно не отнять, – с улыбкой подумал Пит, – так это умения получать от денег удовольствие». Он уже почти перестал беспокоиться о том, что сексуальные пристрастия Джонно когда-либо выйдут наружу, за прошедшие годы Пит проникся уважением к Джонно: к его уму, здравому смыслу и таланту.

Нет, о Джонно можно не беспокоиться, решил Пит, просматривая газеты на столе, он был из тех, кто не выставлял свои личные дела на всеобщее обозрение. Публика же буквально обожала его за вызывающие наряды и острый язык.

Так, теперь Стиви. Наркотики, пожалуй, могут стать проблемой. Они не влияли на его выступления – пока что, но Пит уже подметил, что перепады настроения у Стиви случаются все чаще и чаще. На последних двух сеансах звукозаписи он был явно не в себе, что вызвало раздражение даже у Брайана, который и сам был не дурак запустить по вене что-нибудь эдакое.

Да, за Стиви придется приглядывать.

Пи-Эм был надежен, как скала. Да, порой Пита изрядно раздражало, а то и забавляло, что он вчитывался в каждую запятую контракта. Но парнишка с умом вкладывал свои деньги, чем заслужил уважение менеджера. Кроме того, для него стало неожиданностью – хотя и приятной, и прибыльной – то, что девчонки легкомысленно велись на его, в общем-то, простоватую внешность. И если поначалу Пит тревожился, что Пи-Эм окажется слабым звеном, то на деле сейчас он выглядел самым крепким.

Наконец Брайан. Пит плеснул себе еще на два пальца «Чивас Ригала», откинулся на спинку кожаного мягкого кресла и задумался. Вне всяких сомнений, Брайан был душой и сердцем группы. Он был ее творческой движущей силой, ее совестью.

Им повезло, что вся эта история с Эммой не ударила их по карману. Пит здорово беспокоился на этот счет, но все его страхи оказались напрасными, потому что неприятное поначалу дело породило сочувствие и привело к рекордным продажам. Да, Питу время от времени до сих пор приходилось скрещивать шпаги с Джейн Палмер, но эта история ничуть не повредила популярности группы. Как и женитьба Брайана, кстати. Поначалу Пит едва не пришел в отчаяние оттого, что ему не удалось представить группу как четверку молодых холостых мужчин. Но для прессы семейная жизнь Брайана стала поистине золотой жилой.

Сожалеть приходилось разве что о его участии в митингах в защиту мира и соответствующих выступлениях. О симпатиях Брайана к обществу «Студенты за демократию», о его искренней поддержке тех, кто уклонялся от призыва в армию. Их фото уже должны были поместить на обложке «Тайм», когда Брайан вдруг вылез со своим заявлением о необоснованной критике «Чикагской семерки».[8]

Пит прекрасно понимал значение средств массовой информации и отдавал себе отчет в том, что одно небрежное и не вовремя сделанное замечание может настроить людей против тебя – тех людей, которые покупают пластинки. Несколькими годами ранее Джон Леннон открыл собственный ящик Пандоры, когда отпустил саркастическое замечание насчет того, что «Битлз» круче самого Иисуса Христа. И Брайан уже подошел близко, слишком близко к тому, чтобы допустить подобную фатальную ошибку.

Разумеется, он имеет право на участие в политике, думал Пит, потягивая виски. Но есть границы, за которыми личные убеждения и публичный успех расходились разными путями. При этом чрезмерном увлечении Стиви наркотиками и наивном идеализме Брайана их ожидала неминуемая катастрофа.

Конечно, в наличии имелись кое-какие способы избежать подобного развития событий, и Пит уже начал обдумывать некоторые из них. Он должен был сделать так, чтобы публика увидела в Стиви не просто обдолбанного рокера, а выдающегося музыканта. Он должен был представить ей Брайана не только как противника войны, но и как любящего отца.

Если удастся соблюсти нужный баланс образов, то покупать пластинки и журналы станет не только молодежь, но и их родители.

Глава 8

Они задержались в Калифорнии еще на две недели, наслаждаясь долгими беззаботными днями, занимаясь любовью после обеда и закатывая вечеринки на всю ночь. Пару раз они таки наведались в Диснейленд, правда, тщательно загримировавшись при этом. Фотографы, нанятые Питом для того, чтобы запечатлеть этот выход в свет, вели себя настолько ненавязчиво, что Бев даже не заметила их.

Она решила отказаться от противозачаточных таблеток, а Брайан взялся за любовные баллады.

Время перелета обратно в Англию неумолимо приближалось, в предвкушении возвращения домой разногласия среди членов группы исчезли сами собой, и они засели в доме Брайана, расположенном на склоне холма, как в штаб-квартире.

– Надо бы сходить всем вместе. – Джонно ничтоже сумняшеся пропустил свою очередь пыхнуть кальяном. – «Волосы»[9] стали первым важным мюзиклом для нашего поколения. Рок-мюзиклом. – Ему понравилось, как прозвучала фраза, в ней чувствовалось некое величие и грандиозность.

Джонно уже подумывал о том, что было бы неплохо сотворить нечто подобное самим, и надеялся, что после возвращения в Лондон они с Брайаном напишут свой мюзикл, который затмит «Волосы», да и нынешний хитовый альбом группы «Ху» – «Томми».

– Мы могли бы перекантоваться пару дней в Нью-Йорке, – продолжал он, – посмотреть пьесу, немного повеселиться, а уже потом лететь в Лондон.

– А там действительно танцуют настоящий стриптиз? – пожелал узнать Стиви.

– Без дураков и догола, сынок. Чтобы взглянуть на это, никаких денег не жалко.

– Надо бы пойти. – Разомлев от хорошей компании и курева, Брайан положил голову на колени Бев. Он уже слишком долго оставался на одном месте, и мысль о том, чтобы побывать в Нью-Йорке, пришлась ему по вкусу. – Послушаем музыку, ознакомимся с манифестами и декларациями.

– Это тебе нужны декларации, – ухмыльнулся Стиви. – А меня интересуют только голенькие девочки.

– Попросим Пита все устроить. А ты что скажешь, Бев?

Ей не нравился Нью-Йорк, но она видела, что Брайан уже все для себя решил, а портить легкую и миролюбивую атмосферу последних недель так не хотелось.

– Думаю, это было бы здорово. Только, может, перед тем как лететь домой, сводим Даррена с Эммой в зоопарк и погуляем по Центральному парку?

* * *
Эмма была в полном восторге. Она прекрасно помнила свою первую поездку в Нью-Йорк, большую кровать в комнате гостиницы, головокружительное ощущение того, что ты стоишь на вершине мира, и захватывающее катание на карусели в Центральном парке. И ей очень хотелось вновь разделить это счастье с Дарреном.

Пока они готовились к поездке, она попыталась растолковать ему все эти прелести. Алиса Уоллингсфорд складывала вещи в детской комнате, а она развлекала Даррена, дабы тот не набедокурил напоследок.

– Коровка Му, – сказал он, поднимая белую фигурку с черными пятнышками. – Хочу посмотреть на коровку Му.

– Не думаю, что в зоопарке есть коровки Му, а вот львов мы там увидим точно. – Она грозно зарычала, и он засмеялся.

– Ты перевозбуждаешь его, Эмма, – машинально одернула ее Алиса. – Ему пора баиньки.

Но Эмма лишь выразительно закатила глаза, а Даррен принялся приплясывать вокруг нее. На нем был детский комбинезончик Oshkosh и маленькие красные кеды. Чтобы заслужить одобрение Эммы, он неуклюже попытался перекувырнуться через голову.

– И откуда столько энергии? – Алиса неодобрительно прищелкнула языком, хотя в глубине души была очарована малышом. – Даже не знаю, как мы уложим его спать сегодня.

– Не убирайте Чарли, – воскликнула Эмма, видя, что Алиса уже вознамерилась сунуть мягкую игрушку в коробку. – Он хочет полететь со мной на самолете.

Алиса со вздохом отложила потрепанную игрушку в сторону.

– Его нужно хорошенько выстирать. И вообще, Эмма, я запрещаю тебе тайком подкладывать его в детскую кроватку.

– Я люблю Чарли, – провозгласил Даррен и, попытавшись сделать еще один кувырок, с размаху приземлился на свой детский набор инструментов. Но вместо того, чтобы заплакать, схватил деревянный молоток и принялся жизнерадостно колотить им по разноцветным колышкам. – Я люблю Чарли, – пропел он в такт.

– Люби на здоровье, мой сладкий, но от него уже попахивает. Я не хочу, чтобы в постельку к моему малышу попали микробы.

Даррен послал ей лучезарную улыбку:

– Я люблю микробов.

– Ты – настоящий разбойник. – С этими словами Алиса усадила его себе на колени. – А сейчас Алиса выкупает тебя перед сном в ванне с пузырьками. Эмма, не уходи, надо собрать разбросанные игрушки, – добавила она, приостановившись в дверях. – Ты можешь искупаться сразу же после Даррена. А потом сойди вниз, чтобы пожелать своим родителям спокойной ночи.

– Да, мадам. – Подождав, пока Алиса не скроется из виду, она встала и подобрала Чарли.

«И ничего от него не попахивает», – подумала девочка, зарывшись лицом в собачью шерстку. А в кроватку Даррена она все равно его положит, потому что Чарли охраняет ее братика, пока она сама спит.

* * *
– Лучше бы ты не приглашал столько народу сегодня вечером. – Бев взбила подушки на тахте, хотя и знала, что подобные изыски – напрасная трата времени.

– Но мы же должны попрощаться, верно? – Он поставил на проигрыватель пластинку Джимми Хендрикса, поскольку та напоминала ему о том, что, хотя гитарист-виртуоз умер, музыка его живет. – Кроме того, вернувшись в Лондон, мы с головой уйдем в работу. Так что я хочу расслабиться, пока у меня есть такая возможность.

– Разве можно расслабиться, когда по дому слоняется добрая сотня людей?

– Бев, это наш последний вечер.

Она уже собралась возразить ему, но промолчала, потому что Алиса привела в комнату детей.

– А вот и мой славненький. – Бев тут же подхватила Даррена на руки и подмигнула Эмме: – Чарли готов к путешествию? – Зная, что Эмма боится летать, она сочувствовала девочке и потому ласково потрепала ее по голове.

– Он немножко нервничает. Но рядом со мной с ним все будет в порядке.

– Никто и не сомневается. – Она поцеловала Даррена в шейку пониже уха. – Ты уже искупался? – Ей так хотелось взять на себя эту вечернюю процедуру: больше всего на свете Бев любила играть с Дарреном в ванне, натирая мягкой мочалкой его нежную, тонкую кожу.

– Все умылись и готовы отойти ко сну, – доложила Алиса. – Они пришли пожелать вам спокойной ночи перед тем, как я уложу их баиньки.

– Я сама займусь этим, Алиса. За всеми этими хлопотами я толком и не видела сегодня детей.

– Хорошо, мадам. Тогда я закончу укладывать вещи.

– Па? – Эмма застенчиво улыбнулась Брайану. – Расскажи сказку. Пожалуйста.

Он собирался забить хороший косячок и послушать музыку. Но оказалось, что устоять перед этой улыбкой, как и перед звонким, булькающим смехом сына, он не может.

И потому Брайан поднялся наверх вместе с семьей, оставив Хендрикса на потом.

Понадобилось целых две сказки, прежде чем у Даррена наконец начали закрываться глаза. Но он отважно сражался со сном, как и с любой малоподвижной деятельностью. Он непременно должен был вытворять что-либо: бежать, смеяться или делать кувырки. Но больше всего ему хотелось стать тем храбрым рыцарем, о котором рассказывал ему отец, – выхватить из ножен сияющий волшебный меч и поразить им дракона.

Даррен зевнул и, уютно устроившись на груди у матери, задремал. Острым обонянием он чувствовал также запах Эммы, так что заснул со счастливым осознанием того, что она рядом.

Когда Бев переложила его в кроватку, он даже не почувствовал этого. Даррен спал так, как делал все, – от всей души.

Бев поправила отороченное атласом голубенькое одеяльце и отогнала от себя мысли о том, что совсем уже скоро детская кроватка станет ему мала.

– Он такой красивый. – Не в силах удержаться, Бев бережно провела кончиками пальцев по его теплой щечке.

Держа на руках Эмму, положившую голову ему на плечо, Брайан взглянул на сына:

– Когда он вот так спит, глядя на него, невозможно поверить, что он в одиночку способен перевернуть вверх дном всю комнату.

Негромко хихикнув, Бев обняла Брайана за талию.

– Он у нас мастер на все руки, – сказала.

– И ноги тоже, – добавил Брайан.

– Я еще не встречала никого, кто так сильно любил бы жизнь. Когда я смотрю на него, то понимаю, что у меня есть все, о чем я только мечтала. Я представляю, каким он будет через год, через пять лет, и мысль о старении как-то смягчается, становится приятнее.

– А вот рок-звезды не стареют, – нахмурился Брайан, и Бев впервые расслышала в его голосе нотки грустной самоиронии. – Они или умирают от передозировки, или начинают играть в Вегасе в белых костюмах.

– Только не ты, Бри. – Она крепче обняла его. – Ты останешься лучшим и через десять лет.

– Ну да. В общем, если я когда-нибудь куплю себе белый костюм с блестками, дай мне хорошенького пинка под задницу.

– С большим удовольствием! – Она поцеловала мужа и погладила по щеке, словно он был одним из ее детей. – А теперь давай уложим Эмму.

– Я хочу быть им хорошим отцом, Бев. – Аккуратно подняв Эмму на руки, он зашагал по коридору к ее комнате. – Отцом им и мужем тебе, Бев.

– У тебя неплохо получается.

– Этот гребаный мир окончательно сошел с ума. Раньше я думал, что когда мы добьемся успеха и станем знаменитыми по-настоящему, то люди станут прислушиваться к нам и поймут, что все вместе мы сможем изменить его к лучшему. А теперь я в этом не уверен.

– Что случилось, Бри? – озабоченно взглянула Бев на мужа. Такого от него она еще не слышала.

– Не знаю.

Он уложил Эмму, жалея, что не может назвать причину той неудовлетворенности, которая вот уже долгое время не давала ему покоя.

– Пару лет назад, – решил сделать он попытку, – когда у нас все начало получаться, я поначалу думал, что это здорово. Все эти визжащие девчонки, наши фотки в журналах и песни по радио…

– Ты же сам этого хотел.

– Да, раньше. А теперь не знаю, – угрюмым голосом объяснял Брайан то ли жене, то ли себе самому, – как они могут услышать то, что мы хотим донести до них, и вообще, какая разница, что именно мы говорим, если они начинают визжать, как ненормальные, на любом нашем концерте? Мы превратились в товар широкого потребления, в имидж, который Пит отшлифовал до блеска, чтобы повысить продажи. И мне это не нравится. – Сжав кулаки, он раздраженно сунул их в карманы. – Иногда я думаю, что мы должны вернуться туда, откуда начали, – в пабы, где люди слушали или танцевали под нашу музыку. Когда мы могли достучаться до них. Не знаю. – Он в отчаянии провел рукой по волосам. – Наверное, я просто не понимал, как здорово было тогда. Но еще никому не удавалось вернуться в прошлое.

– А я и не знала, что тебя посещают подобные мысли. Почему ты мне ничего не говорил?

– Да я и сам толком ничего не понимаю, Бев. Все дело в том, что я перестал ощущать себя Брайаном Макэвоем, только и всего.

Как он мог объяснить ей, что то чувство, которое ожило в нем в Вудстоке, упрямо померкло на протяжении следующего года?

– Тогда, в прошлом, я не знал, что буду злиться из-за того, что не могу запросто зайти в бар и пропустить по кружечке пивка с парнями. Или просто посидеть на пляже без того, чтобы меня толпой не обступили поклонники, требуя автограф на память.

– Но ты можешь прекратить все это. Ты можешь отойти в сторону и писать.

– Я уже не могу остановиться. – Он сверху вниз посмотрел на мирно спящую Эмму. – Я должен записывать пластинки, должен выступать. Всякий раз, выходя на сцену или сидя в студии, в глубине души я понимаю, что хочу заниматься именно этим. Я должен делать то, что делаю. Но вот все остальное… Это такое дерьмо, что я даже не знаю. Может, неслучайно Хендрикс и Джоплин умерли так, а не иначе. Как внезапно кем-то выброшенные в утиль. Как потом распались «Битлз». Вот и у меня такое чувство, будто наступил конец, а я еще не все сказал.

– Нет, не конец. – Она положила руку ему на плечо и стала машинально разминать его напряженные мышцы. – Это всего лишь выбор нового пути.

– Но как ты не понимаешь? Если мы не идем вперед, значит, пятимся назад.

Он знал, что Бев действительно не понимает, и постарался выразить свою мысль более понятным образом:

– Может, все дело в том, что Пит опять гонит нас в очередное турне, уговаривает Стиви сыграть на студии с другими музыкантами, написать музыку для кино… В общем, мы уже не та четверка, что собиралась вместе и играла от чистого сердца. Теперь это – имидж, проклятый маркетинг, брокеры и налоговые льготы.

Эмма перевернулась на бок и что-то пробормотала во сне.

– А еще, наверное, я боюсь, когда Эмма пойдет в школу, а потом наступит черед и Даррена, – каково им будет? Не начнут ли к ним приставать все кому не лень, требуя каких-то сувениров, потому что они – мои дети? Я не желаю, чтобы у них было такое же дерьмовое детство, как и у меня, но правильно ли я поступаю, сделав их частью чего-то большего, чем были мы сами? Того, что без конца требует…

– Ты слишком много думаешь. – Она обернулась к нему и взяла его лицо в ладони. – Именно это я люблю в тебе больше всего. С детьми все в порядке. Ты только посмотри на них. Быть может, их детство и нельзя назвать нормальным, но они счастливы. И мы сделаем все, чтобы они и дальше были счастливы и чувствовали себя в безопасности. Кем бы и чем бы ты ни был, ты остаешься их отцом. А все остальное наладится.

– Я люблю тебя, Бев. Наверное, я идиот, если думаю о таких вещах. У нас есть все. – Притянув жену к себе, он зарылся лицом ей в волосы. Хотя ему отчаянно хотелось понять, почему этого «всего» вдруг стало слишком много.

* * *
После парочки косяков неудовлетворенность Брайана исчезла. Дом был полон людей, которые, как ему казалось, понимают его, понимают то, чем он хочет заниматься и в какую сторону идти. Гремела музыка, наркотики имелись в изобилии и на любой вкус: «снежок», травка, турецкий план, «спид», «кости». Гости совершали свой выбор под тяжелый, надрывающий душу рок в исполнении Дженис Джоплин. Ему хотелось вновь и вновь слушать ее, особенно роковую «Ядро и цепь». Ее раскаты помогали Брайану ощутить, что он по-прежнему жив и что он все еще может изменить мир к лучшему.

Брайан смотрел, как Стиви танцует с рыжеволосой красоткой в лиловой мини-юбке. Пожалуй, Стиви нисколько не беспокоит то, что он превратился в культовую фигуру или лицо с плаката над кроватью какой-нибудь девчонки, лениво думал Брайан, запивая соленые крендельки мягким ирландским виски. Стиви радостно и беззаботно переходил от одной женщины к другой, не забивая себе голову угрызениями совести. Разумеется, при этом большую часть времени он пребывал под сильнейшим кайфом. Коротко рассмеявшись, Брайан взял из вазы очередную сигарету с марихуаной, решив, что пора и самому взлететь на небеса.

С другого конца комнаты за Брайаном наблюдал Джонно. Отстранившись от всеобщего веселья, он задумался, предпочтя обычный «голуаз» травке. В последнее время это случалось с ним все чаще и чаще.

Пожалуй, только из-за того, что Джонно был самым близким другом Брайана, он один и заметил, что с ним происходит. Сейчас он думал о том, что Брайан выглядит по-настоящему счастливым только тогда, когда они вдвоем садятся писать музыку. Тема, контрапункт, фразы, музыкальные связки…

Он знал, что смерть Хендрикса и Джоплин выбила Брайана из колеи. Как и его самого, кстати. В каком-то смысле два этих трагических финала оказались ничуть не менее сокрушительными, чем убийство Кеннеди. Вообще всем людям полагается сначала состариться, потом одряхлеть и только потом умереть. И все-таки Джонно, хотя и был потрясен, не скорбел об ушедших столь глубоко, как Брайан. Впрочем, Брайан никогда не отличался равнодушием и беззаботностью.

Затем, как и Брайан, Джонно перевел взгляд на Стиви. И то, что он увидел, ему не понравилось. Не имело значения, что Стиви готов был переспать с каждой женщиной на континенте, хотя, на его взгляд, это свидетельствовало об отсутствии вкуса. В первую очередь Джонно тревожили наркотики и то, что Стиви быстро теряет контроль над ними. Его уже ничуть не заботило то впечатление, которое он начал производить, будучи под кайфом. Как обкуренный рокер.

Джонно перевел взгляд на барабанщика. Здесь тоже возникла проблема, хотя и не имеющая касательства к наркотикам. Уже после первой затяжки травкой бедный старина Пи-Эм полностью переставал контролировать себя. Пару месяцев назад к нему прилипла грудастая тупая блондинистая шлюха, и Пи-Эм, судя по всему, даже не пытался отделаться от нее.

Джонно пристально разглядывал ее, черноглазую блондинку с длинным, вытянутым лицом: ноги от зубов и сплошные титьки в обтягивающем красном платье. «А ведь она вовсе не такая дурочка, какой выглядит», – заметил Джонно. Эта особа хитрая и проницательная, она играет именно ту мелодию, которую хочет услышать Пи-Эм. Если срочно не принять меры, она непременно женит Пи-Эма на себе. И тогда уже не будет незаметно держаться в сторонке, подобно Бев. Только не эта!

Трое его друзей, причем каждый по-своему, могли вот-вот разрушить группу. И это беспокоило Джонно все сильнее и сильнее.

* * *
Когда Эмма проснулась, пол содрогался от басов, доносящихся из динамиков стереопроигрывателя. Несколько мгновений она лежала не шевелясь и прислушивалась, пытаясь, как иногда бывало, по одному ритму распознать песню.

Она уже привыкла к вечеринкам. Ее отцу нравилось находиться в окружении множества людей, когда вокруг много музыки и смеха. Она подрастет и тоже станет бывать на вечеринках.

Бев всегда старалась прибраться в доме перед приходом гостей. Хотя, на взгляд Эммы, это было несусветной глупостью: поутру все равно повсюду стояли вонючие стаканы и пепельницы, полные окурков до краев. Нередко посреди всего этого бардака можно было наткнуться на пару-тройку гостей, забывшихся тяжелым сном на диване или стульях.

Эмма спросила себя, каково это – сидеть всю ночь напролет, разговаривать, смеяться и слушать музыку? Когда ты становишься взрослым, то уже никто не указывает тебе, в котором часу ложиться спать, а в котором – принять ванну.

Она со вздохом перевернулась на спину. Музыка сменила темп и стала быстрее. Она ощущала, как пульсирует в стенах ведущий бас. Но не только. Из холла донеслись чьи-то шаги. «Мисс Уоллингсфорд», – подумала Эмма и уже приготовилась зажмуриться, притворившись спящей, когда в голову ей вдруг пришла другая мысль. Быть может, это мама или папа решили взглянуть, как тут у них дела с Дарреном. Если так, то она может сделать вид, будто только что проснулась, а потом попробовать уговорить их рассказать ей о вечеринке.

Но шаги прошли мимо. Она села на постели, прижимая к груди Чарли. Ей нужна была компания, хотя бы ненадолго. Она хотела поговорить о вечеринке или поездке в Нью-Йорк. Она хотела знать, что за песня сейчас играет. Эмма на мгновение застыла – маленькая сонная девочка в розовом ночном халатике, окутанная приветливым светом ночника в форме Микки Мауса.

А потом ей показалось, будто она услышала плач Даррена. Эмма села прямо и насторожилась, прислушиваясь. Теперь она не сомневалась, что расслышала заливистый плач Даррена, даже сквозь грохот музыки. Эмма тут же слезла с кровати, сунув Чарли под мышку. Она посидит с Дарреном, пока тот не успокоится, а потом оставит Чарли присматривать за малышом до утра.

В коридоре было темно, что ее удивило. Здесь всегда горел свет – на тот случай, если ночью Эмма захочет сходить в туалет.

Уже в дверях на нее навалился страх, она вспомнила о существах, которые прячутся в темноте по углам. Ей вдруг так захотелось остаться у себя в комнате, с улыбающимся Микки, но тут Даррен испустил душераздирающий вопль.

«В углах никого нет», – сказала себе Эмма и сделала первый шаг по коридору. Там вообще никого нет! Никаких чудищ, привидений, болотных или скользких тварей.

В динамиках заиграли «Битлз».

Эмма облизнула губы. «Это темнота, самая обычная темнота», – уговаривала она себя.

Когда она подошла к двери Даррена, глаза ее уже привыкли к темноте. Дверь оказалась закрытой. И это тоже было неправильно. Дверь в комнату Даррена всегда оставалась приоткрытой, чтобы можно было услышать, когда он проснется.

Она уже протянула руку к дверной ручке, но потом чуть не подпрыгнула на месте: ей показалось, будто за спиной у нее кто-то есть. Слыша, как гулко забилось в груди сердце, она обернулась и окинула взглядом темный коридор. На нее со всех сторон надвинулись тени, вырастая в чудовищ, которым не было названий, отчего на лбу и на спине у нее выступил пот.

«Здесь никого нет, совсем никого», – сказала она себе. А Даррен уже плакал навзрыд.

«Давайте соберемся вместе, – пел Леннон, – и начнем все сначала…»

В комнате оказались двое мужчин. Один прижимал к себе Даррена, который отчаянно вырывался и кричал от страха и возмущения. Другой держал в руке что-то такое, что поблескивало в свете, падающем от ночника в форме жирафа, стоявшего на туалетном столике.

– Что вы здесь делаете?

На звук ее голоса мужчина резко обернулся. «Но он же не доктор», – подумала Эмма, разглядев иглу у него в кулаке. Она узнала его, он точно не был доктором. И Даррен не был болен.

Второй мужчина выругался, выпустив короткую тираду гадких слов и стараясь не дать Даррену вырваться из своих рук.

– Эмма, – спокойным, дружеским голосом произнес человек, которого она знала. А потом он улыбнулся. Улыбка получилась фальшивой и злой. Это бросалось в глаза так же, как и игла, с которой он шагнул к ней. Она развернулась и побежала.

– Ма! – раздался за ее спиной отчаянный крик Даррена.
Всхлипывая, она сломя голову неслась по темному коридору. «Здесь повсюду прячутся чудища», – нашептывал ей ударившийся в панику разум. В тени притаились ужасные великаны и твари с огромными острыми зубами. И сейчас они гнались за нею.

Мужчина едва не поймал волочившийся по полу подол ее ночной сорочки. Выругавшись, он прыгнул к ней. Его рука ухватила ее за лодыжку, но соскользнула. Она взвизгнула, как ошпаренная.

Выскочив на верхнюю площадку лестницы, она закричала во весь голос, зовя отца, выкрикивая его имя снова и снова.

А потом ноги у нее заплелись и она покатилась вниз по лестнице.

На кухне кто-то сидел прямо на столе и заказывал по телефону пятьдесят порций пиццы. Увидев это, Бев только покачала головой и заглянула в холодильник, чтобы проверить, есть ли у них лед: никто не потреблял больше льда, чем американцы. Немного подумав, она уронила кубик в свой бокал с нагревшимся вином. «Совсем как в Риме», – подумала она и повернулась к двери.

На пороге она столкнулась с Брайаном.

Улыбаясь, он одной рукой обнял ее за талию и поцеловал долгим, ленивым поцелуем.

– Привет.

– Привет. – Не выпуская из рук бокал с вином, она переплела пальцы у него на затылке. – Бри?

– М-м?

– Кто все эти люди?

Он рассмеялся и потерся носом о ее шею.

– Спроси что-нибудь полегче.

Запах ее тела вызвал у него эрекцию. Двигаясь в рваном ритме под очередную композицию Леннона и Маккартни, он прижал ее к себе.

– Как ты смотришь на то, чтобы подняться со мной наверх, а остальной дом отдать им?

– Это невежливо. – Она еще плотнее прижалась к нему. – И даже безнравственно. Но это лучшая идея за сегодняшний вечер.

– Что ж, тогда… – Он попытался было подхватить ее на руки, отчего оба покачнулись, и вино прохладной струйкой потекло у него по спине, а Бев захихикала. – Пожалуй, лучше ты понесешь меня, – сказал он, и в следующий миг раздался отчаянный крик Эммы.

Резко развернувшись, Брайан задел маленький столик. Одурманенный наркотиками и спиртным, он покачнулся, но устоял на ногах и ринулся в фойе. Там уже собрались люди. Растолкав их, он увидел дочь, лежащую у подножия лестницы.

– Эмма, боже мой! – Ему вдруг стало страшно прикасаться к ней. В уголке губ у нее виднелась кровь, и он стер ее дрожащим пальцем. Подняв голову, он увидел вокруг океан лиц, расплывавшихся у него перед глазами и совершенно незнакомых. Желудок у него свернулся клубком, а потом рванулся к горлу.

– Вызовите скорую, – выдавил он и вновь склонился над девочкой.

– Не трогай ее. – Лицо у Бев было бледным как мел, когда она опустилась на колени рядом с ним. – Думаю, ее нельзя трогать. Нам нужно одеяло. – Кто-то догадливый уже совал ей в руки вязаный шерстяной платок. – С ней все будет в порядке, Бри. – Бев осторожно накрыла Эмму платком. – С ней все будет в порядке.

Он зажмурился и тряхнул головой, надеясь, что в голове у него прояснится. Но, когда он открыл их снова, Эмма, мертвенно бледная, все так же лежала на полу. Шум показался ему невыносимым. От стен эхом отражалась музыка, со всех сторон доносился негромкий рокот голосов. Чья-то рука легла ему на плечо, и он ощутил быстрое успокаивающее пожатие.

– Скорая уже едет, – сообщил ему Пи-Эм. – Держись, Бри.

– Выстави всех вон, – прошептал он. Подняв голову, он увидел бледное, потрясенное лицо Джонно. – Выстави их отсюда к чертовой матери.

Кивнув, Джонно принялся подталкивать собравшихся к выходу. Дверь была распахнута настежь, и ночь расчертили вспышки мигалок и огни фар, когда они услышали вой сирен.

– Я поднимусь наверх, – спокойно сказала Бев. – Расскажу Алисе о том, что случилось, и посмотрю, как там Даррен. В больницу мы поедем с ней вместе. С Эммой все будет в порядке, Бри. Я знаю.

Он смог лишь кивнуть в ответ, не сводя взгляда с неподвижного и бледного лица Эммы. Пожалуй, ему бы стоило зайти в ванную, сунуть пальцы в рот и попытаться очистить свой организм хотя бы от некоторых отравляющих веществ, которыми он так щедро снабдил его сегодня ночью.

«Все это похоже на дурной сон, на зыбкий кошмар», – подумал он, пока вновь не опустил взгляд на лицо Эммы. Оно было реальным. Даже слишком.

А в динамиках по-прежнему звучал альбом «Эбби-Роуд», намекая на тайное убийство. Серебряный молоток Максвелла[10] все опускался и опускался.

– Бри. – Джонно положил руку ему на плечо. – Подвинься, чтобы они могли заняться ею.

– А?

– Отойди в сторонку. – Джонно бережно помог ему подняться на ноги. – Они должны осмотреть ее.

Брайан, словно в тумане, смотрел, как врачи скорой помощи подошли и склонились над его дочерью.

– Похоже, она скатилась по лестнице с самого верха, – проговорил Брайан то, что пришло в голову.

– С ней все будет в порядке. – Джонно послал беспомощный взгляд Пи-Эму, который подошел к Брайану с другой стороны. – Маленькие девочки куда крепче, чем выглядят.

– Все нормально. – Неуверенно покачиваясь, Стиви встал за спиной Брайана и положил обе руки ему на плечи. – Наша Эмма не допустит, чтобы какое-то падение с лестницы надолго уложило ее в постель.

– Мы поедем с тобой в больницу. – К ним присоединился Пит, они вместе смотрели, как Эмму бережно переложили на носилки.

И вдруг наверху закричала Бев… Она все кричала и кричала, и крик ее, не смолкая, эхом прокатился по дому, до отказа заполняя его собой.

Нора робертс