Памяти Константина Азманова

Я не любил трындёж гитары,
но в дым табачный
шагал на звон струны и тары
пивной, коньячной.

Сей мир известных полупесен
и недопесен,
пожалуй, был неинтересен
и интересен.

Здесь всё сошлось: толкучка злая
шипит: "Придурки!"
Младой певун, вовсю базлая,
смолит окурки.

Зима здесь только по приметам.
Да и зиме ли
предназначать несносным детям
их подземелье,

сгонять с истоптанной лужайки
по тротуару,
определять удел служанки
репертуару?

Отсюда взгляду недоступны
ни свет кромешный,
ни тьма, что их одела в бубны,
в колпак потешный.

Всё блажь. Нет, всё не то, ребята.
В лесу осеннем
ходил я в цвете листопада
совсем весенним,

согрет своею ежегодной
мечтою глупой,
речной романтикой щекотной
и даже грубой:

воздеть на мачту крепкий парус,
взять на борт юнгу,
и парусник назвать "Антарес",
и рваться к югу,

проклясть убийственную стужу
сердец, извилин,
забыть всех, чью глухую душу
зажечь бессилен.

Не так ли с граждан, что прилежны
все дни и ночи,
покров покоя рвут мятежны-
е одиночки?

Не оттого ль моряк без спроса,
норд-осту внемля,
готовит старенькие вёсла,
что любит землю?

И не затем ли в толще грунта
презренный лабух
простой мотив возносит круто
в надежду слабых?

Примерно так. В концертных залах
с роялем, с лютней
без них - отчаянных и шалых -
куда безлюдней.

И даже Вечность, с коей драться
обычай гонит,
житья не даст и, может статься,
не похоронит.

Сочту ль избранцев неудачи
хотя бы сотней,
с кем быть, а умирать тем паче,
и мне почётней?