Седой

Седой, словно Днепр в непогоду,
Он стар, но плечист и высок.
Я вышел к его огороду,
Заметив в ночи огонёк.
Недавно совсем снова нашим
Стал этот забытый район.
Враг близко, и многие пашни
Пока что одеты в бетон.
Фронт близко, но всё-таки глуше
Его канонада сейчас.
И мне интересно послушать
Монаха неспешный рассказ.
Пьём долго из глиняных кружек
Он - воду, а я - молоко.
Покойно, как в детстве. И суржик
Старинным журчит родником:
«Мой дед был священником сельским.
Отец - тракторист. Воевал.
Горел в самоходке под Энском.
Вернулся по лужам апрельским
С протезом и орденским блеском.
Бригаду колхоз ему дал.
Нас было у матери трое.
Наверно, рожала б ещё.
Я помню лицо её злое
В тот год, когда немец пришёл.
Сейчас мне девятый десяток,
Но помню, как будто вчера:
Пылают колхозные хаты
И мы - старики, и ребята,
И бабы - бежим от костра.
Возможно, тогда или позже
Я понял, что нету путей
Иных, кроме промыслов Божьих,
Вдали от людей и идей.
Колхоз наш был «Путь к коммунизму».
Иль как-то похоже. Не суть.
Не нужен, по-моему, диспут,
Куда нас завёл этот путь.
Души завершилась проверка,
О постриге мысли пришли,
Когда деревенскую церковь
В хрущёвское время снесли.
Потом было время раскола.
Чумою прошло по Руси
Похлеще того комсомола,
Что сам себя перебесил.
Наехали яростно, жёстко
На русские монастыри
Бандеровских псов подголоски
И римского папы псари.
Ушёл я. Казалось, что в пустынь.
Какое! За рощицей вон
Зенитки натыканы густо.
И сам держу в погребе схрон.
Я ждал вас, да только не знаю:
Вы с миром пришли, аль с войной?
Защита у русского края
Надёжна ли? Знать не дано.»
Хотел я спросить его: «Дядя,
Да ты на какой стороне?»
Сдержался, в глаза ему глядя.
Подумал: мы все на войне.
Ночь кончилась. Перед рассветом
Я имя монаха спросил.
Молчал он. Ведь он под обетом.
Я сам за него говорил.