Галоп хомяка с собой

(Беня, фас!)

Шорох иглы,
насилующий патефон гурман -
убийцы живой музыки.

Старый негр дует в трубу,
бьёт в барабан.
Плачет старик у реки.

Ты прекрасна, страшилка, своим корсетом,
летом.
Ты прекрасней зимой гораздо.
Твоя некрасивость наполнена внутренним
светом.
Бюстом симфонию душишь губасто.

Спит рыба-сом
и видит сон,
как сын Господень,
в унисон,
лабает ножкой сонм
крылатый.

А ты лежишь в морщинах вся,
щербатая, что та луна.
Полы скрипят невнятно,
не попадая в ноты...

Ты гонишь!
Послать всех "до субботы"?
Тесная девушка, буйный дабстеп.
Ты ох*евшая, всё про*бала...
Как тучу непрожитых лет.

Симфонию тянучего асфальта
растопчет гадкий временный прохожий,
литаврами ударенный
похоже,
с азартом пролетающего альта.

Чу! Вагнер Шостаковичу поёт.
Прицельно подобрав октаву.
Летят на женский день в Оттаву
тачанка,
Анка,
конь
и пулемёт.

А ты, глухой,
выкладываешь в ряд коллекцию
заполонённых кирпичей.
Ведь ты ещё немой.
Свободою.
Ничей.

И плакал под гармошку папа.
В саду плясала свадьба третий день.
Плясала дочка,
не отбрасывая тень
на силуэт почти что
сгнившего пикапа.

Обиделся рояль,
повесился пюпитр на паутине.
Малютка Эдик забемолил,
задиезничал с утра.
И шапочкою нотный лист на тёте Нонне,
как на дожде презерватив.
Мура!

Сам Он играл,
они смотрели.
Пили,
ели,
танцевали.
Они всё это умели.
Но он играть — едва ли.