эссе Мое лето

Мое берлинское лето длится бесконечно долго, разливаясь по серым улицам дней унылым и скучным дождем, изредка сменяясь пылящим и удушающим жаром. Дни неразличимы между собой: утомительные и злые, они сбивают меня с толку своей изнуряющей пустотой.

Жизнь — это будни, наполненные чувством ускользающего времени. Беспощадная абстракция. Каждый уикенд мы сбегаем прочь из города, дышим, чувствуем, осязаем, ускользая и уворачиваясь от лап рутины, и это воскрешает меня, делая почти счастливой.

Иногда я играю с собой в игру «обмани погоду» и праздную маленькие победы ничтожного хитреца, когда в хмурый день нам удается доехать до тех земель, где сегодня нет дождя. Влюбленная всей душой в Hauptbahnhof, я, наконец, заметила, что мое сердце сладко замирает, когда я случайно проезжаю мимо здания центрального вокзала.

Вдохновенная ненависть к Берлину одновременно придает мне энергии и истощает. Этим летом он – моя ахиллесова пята. Реактивно раздражаясь, я нахожу в себе силы для активности и мысли, но система нервной организации не работает так четко, как мне бы хотелось, и я теряю контроль.

Лето, изорванное размышлениями о смерти: идет война, в новостях постоянно мелькает тошнотворная карусель макабра, а я все чаще не понимаю, как мы все еще не сошли с ума от постоянной рефлексии.

Поезжай за город, посмотри на концентрационные лагеря. Гуляй по паркам, там монументы павшим в боях солдатам. Еврейский музей, Топография террора, музей Штази. Весь город – живая карта бомбежек. Памятники, извинения, изменения. Вот забавный факт: такие вещи трогают только меня и вас, а совсем не тех, кто устраивает войны, пишет репрессивные законы, сооружает лагеря, работает на чудовищную машину смерти.

В Берлине пустота и космос ощущаются особенно красноречиво: панельки, конструктивизм, брутализм. Неуютно широкие улицы, стекло, холодный металл, серый цвет. Иногда, под мостами и у вокзалов, встречаются заскорузлые от грязи и надоевшего пива бездомные, и, в их усталых глазах, читается все та же удивленная и растерянная пустота.

Город некрасив. Однако чрезмерно, чрезвычайно, подлинно напитан творчеством. Тут искусство выступает из каждой поры, из каждого кирпичика. Но каждый раз, когда я вижу очередной образчик постмодернистского искусства, с его до предела унылыми, заумными и многословными, требующими подготовки и понимания сложнейшего контекста, экспликациями, и ущербной, безобразнейшей формой, со всей этой злой иронией, мне становится больно. Сначала, от того, что я начинаю думать, что пустота заполнила и это бесценное пространство. Что на Земле кризис смыслов, век движется к закату, мир распадается, а культура становится разносчиком деградации. А потом я понимаю, что это просто моя будущая старость хищно точит зубы внутри, отнимая способность воспринимать и принимать новое, отрицая возможность диалога, оставляя место исключительно для обиды.

Потом я останавливаюсь.
– Виновен ли Берлин в постмодернизме? Виновен ли в баухаусе?
– Не важно.
– Проповедует ли он пустоту?
– Возможно. Как и все мы, в той или иной мере.
– Виновно ли это берлинское лето в моей эмиграции?
– Просто так случилось, а случится может все что угодно.
Верно?