О. Мандельштам. Ч. III

Как светотени мученик Рембрандт,
Я гдубоко ушёл в немеющее время,
И резкость моего горящего ребра
Не охраняется ни сторожами теми,
Ни этим воином, что под грозою спят.
Простишь ли ты меня, великолепный брат,
И мастер, и отец чёрно -- зелёной теми, --
Но око соколиного пера
И жаркие ларцы у полночи в гареме
Смущают не к добру, смущают без добра
Мехами сумрака взволнованное племя.

                О. Мандельштам, 1937
 
"Все рифмуют с Лермонтовым лето,
Все рифмуют с Пушкиным гусей.
Мандельштам неистовой кометой
Врезался в земную карусель.

Скучные рожденья и кончины,
Ткань времён в лишаинах канвы.
Безнадёжно мертвенны мужчины.
Безнадёжно женщины мертвы.

Рвётся в эту скаредность и хворсть
Сквозь пространство скудосердых лет
Обречённый, выморочный голос,
Вырванный из времени поэт.

Вырвавшийся смерчем. Обелиском
Вставший на скрещенье двух путей:
Пушкинской, державинской, российской --
И своей поэзии.
Своей.

        Леонид Киселёв. Из поэмы об Осипе Мандельштаме, 1967 г.

_________________________________________________________

               Нельзя сказать, что у Осипа Мандельштама не было поклонников: были. Тем не менее у него в конце 1920-х -- начале 1930-х г.г., по свидетельству поэта и переводчика Семёна Липкина, "не было той, пусть в те годы негулкой, но светящейся славы, какая была у Ахматовой, ...не было у него и внутрилитературной, но достаточно мощной славы Пастернака, его почитали немногие, почитали восторженно, но весьма немногие, и, большей частью, люди его поколения или чуть -- чуть моложе..." В 1932-м или 1933-м г. в Москве, в Политехническом музее, был устроен поэтический вечер Осипа Мандельштама (вечер, оказавшийся последним в жизни большого поэта). Как вспоминает Семён Липкин, вечер "прошёл превосходно, слушали так, как следовало слушать Мандельштама..."

После полуночи сердце ворует
Прнямо из рук запрещённую тишь.
Тихо живёт -- хорошо озорует,
Любишь -- не любишь: ни с чем не сравнишь...

Любишь -- не любишь, поймёшь -- не поймаешь.
Так почему ж, как подкидыш, дрожишь?
После  полуночи сердце пирует,
Взяв на прикус серебристую мышь.

                О. Мандельштам, 1931 г.

                Мандельштам, по утверждению Липкина, "то преувеличивал свою известность, то видел себя окончательно затерянным в  толпе".
                И всё-таки он, конечно же, знал себе цену, знал, что он -- один из крупнейших поэтов современности. Замечательный писатель Валентин Катаев, в молодости встречавшийся с Мандельштамом, в беллетризованных мемуарах "Алмазный мой венец" описал такой эпизод: однажды, встретив Мандельштама на улице, "один знакомый писатель весьма дружелюбно задал [ему] традиционный светский вопрос:
               -- Что новенького вы написали?
               На что [поэт] вдруг совершенно неожиданно точно с цепи сорвался.
               -- Если бы что-нибудь написал новое, то об этом уже давно бы знала вся Россия! А вы невежда и пошляк! -- закричал [он], трясясь от негодования, и демонстативно повернулся спиной к бестактному беллетристу."

"Эту книгу мне когда-то
В коридоре Госиздата
Подарил один поэт;
Книга порвана, измята,
И в живых поэта нет.

Говорили, что в обличье
У поэта нечто птичье
И египетское есть;
Было нищее величье
И задёрганная честь.

Как боялся он пространства
Коридоров! Постоянства
Кредиторов! Он, как дар,
В диком приступе жеманства
Принимал свой гонорар."

          Арсений Тарковский. Из стихотворения "Поэт" (об О. Мандельштаме), 1963 г.


                ***
Все пишут -- был надменным.
                Да -- надменен.
И_н_ы_м не может быть,
             точней -- н_е   м_о_г, --
Он просто знал: в стихах
                его
                бесценен
И крик,
И шёпот,
И тяжёлый вздох.

    Владимир Калинченко. 17/I - 2006 г.