Пушкинское стихотворение Пророк

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассёк мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.

     Дата написания этого стихотворения, которая, как станет ясно из последующего текста, имеет принципиальное значение, долгое время скрывалась от читателей. Одновременно в примечаниях настойчиво высказывалось мнение, что у этого текста было продолжение явно революционного содержания, и что Пушкин где-то потерял полный текст этого стихотворения, очень переживал по этому поводу, а потом чудесным образом его нашёл.

    Это в полной мере присутствует в «Сочинениях А.С. Пушкина» 1880-1881 годов в 6 томах под редакцией Ефремова П.А. и в «Сочинениях А.С. Пушкина» 1882 года в 7 томах под редакцией Ефремова П.А.

     В «Сочинениях А.А. Пушкина» 1887 года в 7 томах под редакцией Морозова П.О. указанная версия излагалась уже в предположительной форме, с включением служебного союза «будто бы».

     Одновременно был опубликован ряд работ «исследователей», «доказывающих», что это стихотворение написано Пушкиным до его первой встречи с императором Николаем I, в преддверии её: мол, Пушкин так настраивал себя на предстоящий разговор, имея в виду в случае неблагоприятного его исхода вручить Николаю I этот свой политический манифест.

     Однако эти «революционные надстройки» не выдержали серьёзной критики и были отвергнуты редакторами Собраний сочинений Пушкина ещё в начале XX века в целом ряде изданий.

     Во II томе (1903 год) «Сочинений и писем А.С. Пушкина» под редакцией Морозова П.О. на стр. 395-396:
     «Автограф «Пророка» нам неизвестен. Существует предание, впервые оглашённое, кажется, А.П. Пятковским в статье: «Пушкин в кремлевском дворце 8 сентября 1826 г.» (Русская Старина 1880, № 3, стр. 673-675), будто это стихотворение написано было Пушкиным перед самым отъездом его в Москву и было у него в кармане при представлении государю; оканчивалось же оно, будто бы, следующим четверостишием:
 
Восстань, восстань, пророк России!
Позорной ризой облекись,
Иди – и с вервием на выи
К царю российскому явись!
 
     Являясь в кремлевский дворец, Пушкин имел твёрдое намерение, в случае неблагоприятного исхода его объяснений с государем, вручить ему, на прощанье, эти стихи. Приехав из дворца к Соболевскому, он заметил, что где-то обронил листок со стихами, и очень беспокоился, не случилось ли это во дворце; но листок отыскался в квартире Соболевского.  Это предание, подхваченное легковерными критиками (проф. Незеленов и др.), представляется, по существу, совершенно невероятным, не говоря уже о технической стороне четверостишия. Г. Сумцов, признающий это четверостишие «чисто-пушкинским» – наряду с зуевской «Русалкой» и прочими тому подобными измышлениями памятливых старцев и плохих виршеплётов, – сам, однако же, говорит, что «Пушкин, при его уме, не мог допустить в «Пророке» такого нелепого окончания». H.И. Черняев («Пророк», стр. 14) и В. Д. Спасович (Соч., II, 335) решительно и вполне основательно отвергают как самое предание, так и принадлежность Пушкину приведённых стихов».

     В VIII томе (1905 год) «Сочинений А.С. Пушкина» (под редакцией Ефремова П.А.) на стр. 263:
     «… г. Черняев совершенно и вполне доказательно сокрушил пристёгнутое в конце, в виде первоначального варианта, плохое и неуместное четверостишие, вносившееся в издания по рассказам С.А. Соболевского и А.В. Веневитинова. Мы вовсе не выписываем его и в примечании, вполне соглашаясь, что оно недостойно даже упоминания наряду с таким цельным, строгим и величественным произведением, как Пушкинский Пророк».

     В IV томе (1916 год) «Сочинений Пушкина» (Издание Императорской Академии наук) на стр. 309-310:
     «В.Д. Спасович (Сочинения, том II, стр. 335) и Н. И. Черняев («Пророк Пушкина», стр. 14) решительно и вполне основательно опровергают как самое предание, так и принадлежность Пушкину приведённых стихов. <…> Наиболее вероятным представляется нам предположение, что четверостишие было сочинено кем-нибудь (может быть, Соболевским?) уже после появления Пророка в печати, – может быть, даже как бы в ответ на Стансы («В надежде славы и добра»), в которых увидели покаяние поэта в прежних либеральных его грехах».

     В I томе (1919 год) Полного собрания сочинений Пушкина под редакцией Брюсова В.Я. на стр. 259 сказано ещё категоричнее:
     «Связанные со стихотворением анекдоты и якобы 4 заключительных стиха (о «пророке России») – ничем не подтверждаются».

     Правда, Цявловским М.А. в 1936 году была сделана попытка возродить указанные измышления, да ещё и усилить их революционную составляющую:
     «По свидетельству М.П. Погодина, кроме «Пророка», Пушкиным из Михайловского в Москву было привезено ещё три стихотворения на тему о пророке, направленные против Николая I. Погодин и А.С. Хомяков по памяти приводили четыре стиха из стихотворения, опуская две нецензурных слова (вероятно, эпитеты Николая I):

     Восстань, восстань, пророк России,
     В позорны ризы облекись,
     Иди, и с вервием на выи
     К у. г. явись.

     Под буквами «у. г.», может быть, следует читать «убийце гнусному».
(Полное собрание сочинений Пушкина в 6 томах под редакцией Цявловского М.А., том 1, стр. 750)

     Судя по всему, Томашевский Б.В. попытался «возрождение» этой темы Цявловским М.А. нивелировать, что ему отчасти и удалось. Так, в Полном собрании сочинений в 10 томах, издававшихся в 1950-1951 годах под его редакцией, в примечаниях к «Пророку» указано только:
     «Напечатано в «Московском Вестнике», 1828 г., № 3. Написано 8 сентября 1826» (том 2, стр. 441).

     Но уже в Полном собрании сочинений 1962-1965 годов тоже под редакцией Томашевского Б.В. в примечаниях уже говорится:
     «Напечатано в «Московском вестнике», 1828 г., № 3. Написано 8 сентября 1826. Взяв в основу стихотворения отдельные мотивы VI главы библейской книги пророка Исайи, Пушкин далеко уходит от библейского сюжета, изображая иносказательно пророческое назначение поэта. Имеются сведения, что «Пророк» входил в цикл стихотворений политического характера, но остальные стихотворения этого цикла до нас не дошли» (том 2, стр. 437).

     Тот же текст был повторен и в Полном собрании сочинений под редакцией Томашевского Б.В. в 10 томах 1977-1979 годов (том 2, стр. 384). 

     Поэтому некоторые пушкинисты и в наше время делают вид, что ничего не знают о разоблачениях «революционных довесков» к «Пророку».

     В дореволюционных изданиях дата написания «Пророка» не указывалась. В первом «посмертном» издании сочинений Пушкина (1838-1841 годов), «Пророк» был напечатан в разделе «Подражания восточным стихотворцам», во всех последующих – в разделе произведений 1826 года.
 
     Крайне любопытно наблюдать, как редакторы Собраний сочинений Пушкина в XX веке в примечаниях к его тексту постепенно, очень нехотя приближались к признанию конкретной даты написания «Пророка»:       

     Во II томе (1934 год) Полного собрания сочинений в 6 томах (под редакцией Бедного Д., Луначарского А.В., Сакулина П.Н., Соловьёва В.И., Цявловского М.А. и Щёголева П.Е.) на стр. 423:
     «Январь – первая половина сентября 1826 г.».

     В I томе (1936 год) Полного собрания сочинений в 6 томах под редакцией Цявловского М.А. на стр. 750:
     «Написано стихотворение до приезда в Москву 8 сентября».

     В Полном академическом собрании сочинений Пушкина в 16 томах, издававшемся в 1937-1959 годах, в разделе «Примечания» (ссылку даю по Полному собранию сочинений Пушкина в 17 томах, являющимся перепечаткой указанного Полного академического собрания сочинений: издательство «Воскресенье», М., 1994-1997 гг. – том 3.2, стр. 1130):
     «Датируется 24 июля – 3 сентября 1826 г.»

     Во II томе (1950 год) Полного собрания сочинений в 10 томах под редакцией Томашевского Б.В. на стр. 441:
     «Написано 8 сентября 1826».

     Во II томе (1963 год) Полного собрания сочинений в 10 томах под редакцией Томашевского Б.В. на стр. 437:
     «Написано 8 сентября 1826».

     Во II томе (1977 год) Полного собрания сочинений в 10 томах под редакцией Томашевского Б.В.:
     «Написано 8 сентября 1826».

     В монографиях я дважды встречал информацию о том, что копии «Пророка» имеют явное указание на дату написания – 8 сентября 1826 года:

     1. «Как известно, авторская рукопись «Пророка» до нас не дошла, но на имеющейся в нашем распоряжении копии стоит дата «8 сентября 1826 г.».
(Васильев Б.А. «Духовный путь Пушкина». «Sam & Sam», М., 1995 год, стр. 103)

     2. Аринштейн Л.М. в книге «Пушкин. Непричёсанная биография» указывает, что под стихотворением «Пророк» стоит дата «8 сентября 1826» и пишет:
     «В Большом академическом издании эта дата отсутствует; в Малом перенесена в комментарий (2, 384). О ключевом значении даты 8 сентября под стихотворением «Пророк» Б.В. Томашевский говорил в присутствии автора книги академику М.П. Алексееву в начале 1950-х гг. именно в связи с работой над комментарием ко второму тому Малого академического собрания сочинений Пушкина, однако сохранить дату под текстом стихотворения в те времена, когда готовилось это издание, было невозможно».
(Аринштейн Л.М. «Пушкин. Непричёсанная биография». «Российский фонд культуры», М., 2007, стр. 113)

     Отсюда напрашивается вывод: официальная пушкинистика обладает достоверной информацией о том, что «Пророк» написан именно 8 сентября 1826 года, но эта дата ей категорически не нравится.

     Что же это за день был такой – 8 сентября 1826 года?

     В этот день состоялась первая встреча Пушкина с императором Николаем I.

     28 августа 1826 года в Москве после своей коронации император отдаёт распоряжение: «Пушкина призвать сюда. Для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своём экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта. Пушкину прибыть прямо ко мне».

     В ночь с 3 на 4 сентября 1826 года к Пушкину в Михайловское прибыл фельдъегерь с соответствующим предписанием, и в пятом часу утра Пушкин выезжает из Михайловского. После четырёх дней пути он 8 сентября приезжает в Москву и в 4 часа пополудни был принят императором в Чудовом дворце Кремля.

     О содержании последовавшего разговора ходит много легенд (подробно – в моём очерке «Струтынский Ю. о первой встрече Пушкина с Николаем I»). Однако, если отбросить мифологию, результат встречи сводится к следующему: возвращение Пушкина из ссылки и обещание императора быть личным цензором поэта.

     Пушкин после встречи с императором снял номер в гостинице «Европа» на Тверской улице, и, оставив там свои вещи, отправился к дяде, Пушкину В.Л., где его нашёл Соболевский С.А., на квартире которого вместе с ним Пушкин потом и проживал до отъезда в Петербург в мае 1827 года, с перерывом на поездку в Михайловское в ноябре-декабре 1826 года.

     Император после встречи вечером во всеуслышание сказал, имея в виду Пушкина, что он беседовал сегодня с умнейшим человеком в России.

     Так о чём стихотворение «Пророк»? 

     Вместе с версией, пытающейся навязать нам мнение о Пушкине как об оппозиционере и революционере, не менее настойчиво муссируется идея о том, что «Пророк» написан, с привлечением библейских мотивов, исключительно как рассуждение о месте, роли и значении поэта в обществе.

     Уже в «Сочинениях Пушкина» в 7 томах (издание 1855-1857 годов Анненкова П.В.) говорится: «Эта превосходная лирическая песнь представляет нам одной стороной идеал поэта, как понимал его Пушкин в то время» (том 2, стр. 419).

     Наиболее развёрнутый комментарий этой темы дан в IV томе (1916 год) «Сочинений Пушкина» (Издание Императорской Академии наук) на стр. 305-307:

     «…указывая на формальную зависимость стихотворения от Библии, В.С. Соловьёв обратил внимание на отсутствие между ними внутреннего совпадения: «пушкинский пророк испытывает, слышит и говорит не противоположное, но совсем другое, по существу отличное от того, что испытывал, слышал и говорил настоящий библейский пророк».
     На это несходство пушкинского пророка с библейским обратила внимание ещё Н.О. Кохановская (Соханская) в статье: «Степной цветок на могилу Пушкина" (Русская Беседа 1859, № 5, отд. III, стр. 20-30): «Ни один библейский пророк», говорит она, – «ни даже все они вместе не получали такого полнейшего посвящения, такой благодати открытия перед ними тайны мировой жизни в голосах и звуках вселенной, как получил пророк Пушкина».
     <…>
     К Пророку, па замечанию проф. Сумцова, нельзя применять религиозной точки зрения, как нельзя применять и точки зрения реально-бытовой: «Пушкин вовсе не желал здесь выразить того или другого пророка, ни Исайи, ни Магомета, не желал придать образу поэта такой односторонний пафос, даже не желал воспроизвести общий тип ветхозаветных провозвестников воли Божией. Пророк – исключительно литературное достояние, лишь художественный поэтический образ, но такого захвата, который выходит далеко за пределы каких-либо частных исторических или бытовых рамок. Сущность и сила такого произведения, как Пророк, заключается не в том или другом частном его истолковании, частном применении – к Библии, истории, литературе, а в глубине образа, в неисчерпаемо возможном его содержании». Дальнейшее и более определенное развитие этих же мыслей представляет разбор Пророка В.С. Соловьёвым, который прямо указал, что Пророк Пушкина – не настоящий пророк, а поэт, «идеальный образ истинного поэта в его сущности и высшем призвании».   
     <…>
     Мицкевич придавал стихотворению преимущественно автобиографический характер. По его мнению, Пророк был «началом новой эры в жизни Пушкина, но Пушкин не имел в себе достаточно силы, чтобы осуществить это предчувствие; у него не достало смелости подчинить свою внутреннюю жизнь и труды этим возвышенным понятиям». (Кн. П.А. Вяземскій, «Мицкевичъ о Пушкин», Русский Архив 1873, стл. 1075, и Сочинения, том VII, стр. 320-321). Автобиографический элемент в Пророке отмечается также и Сумцовым, который в этом стихотворении, как и в целом ряд других, видит проявления одного и того же образа, — «победы Ормузда добра, истины и поэзии над Ариманом зла, житейской суеты и пошлости».      

     Чтобы лучше понять тематику обсуждения в предложенной выписке, необходимо текст пушкинского «Пророка» сравнить с текстом VI главы книги пророка Исаии, о которой говорят как об источнике этого стихотворения. Ниже приводится полный текст указанной главы:

     «В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесённом, и края риз Его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лицо своё, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал. И взывали они друг ко другу и говорили: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!
     И поколебались верхи врат от гласа восклицающих, и дом наполнился курениями.
     И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа.
     Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твоё удалено от тебя, и грех твой очищен.
     И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдёт для Нас?
     И я сказал: вот я, пошли меня.
     И сказал Он: пойди и скажи этому народу: слухом услышите – и не уразумеете, и очами смотреть будете – и не увидите. Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их.
     И сказал я: надолго ли, Господи?
     Он сказал: доколе не опустеют города, и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет. И удалит Господь людей, и великое запустение будет на этой земле. И если ещё останется десятая часть на ней и возвратится, и она опять будет разорена; но как от теревинфа и как от дуба, когда они и срублены, остаётся корень их, так святое семя будет корнем её».

     Как видим, совпадение текста «Пророка» Пушкина с библейским текстом крайне незначительно: и тут, и там присутствуют шестикрылые серафимы, горящий уголь и факт отправки Господом пророка к людям, но использование горящего угля и наказ Господа пророку – совершенно различны по содержанию. Библейская атрибутика использована Пушкиным в «Пророке» исключительно для усиления его патетического звучания.   

     Итак, дата написания «Пророка» установлена – это 8 сентября 1826 года, день, когда произошла первая встреча Пушкина с императором Николаем I.

     До встречи Пушкин был ссыльным: человеком, изъятым из окружения своих родных и близких; признанным в Отечестве талантом, отлучённым от привычной ему жизни.
     После встречи с императором Пушкину был открыт путь к прежней, желанной ему жизни, и, кроме того, Пушкин получил обещание императора быть его личным цензором.

     Вопрос: когда именно 8 сентября 1826 года Пушкин написал «Пророка»: до встречи или после встречи с императором?

     Конечно же, ответ может быть однозначным: «Пророк» написан Пушкиным после встречи с императором.
     Однозначность ответа и является причиной, по которой официальная пушкинистка не желала признавать даты написания «Пророка».
 
     Пушкинский «Пророк» – это в иносказательной форме поэтический рассказ Пушкина о встрече с императором 8 сентября 1826 года;
     это всплеск эмоций бывшего изгнанника, приготовившегося перед встречей с императором к возможным новым вызовам судьбы, но неожиданно нашедшим в его лице человека, родственного ему по духу, который так же, как и он, признал духовное родство в своём собеседнике;
     это манифест предстоящей ему новой жизни с предвосхищением своих будущих творческих свершений.
   
     Прав, конечно же, был Мицкевич, когда написал о том, что это было «началом новой эры в жизни Пушкина», но неправ, когда добавил, что «Пушкин не имел в себе достаточно силы, чтобы осуществить это предчувствие; у него не достало смелости подчинить свою внутреннюю жизнь и труды этим возвышенным понятиям».
 
     Все мы, декларируя новые этапы в своей жизни, далеко не всегда немедленно приступаем к их реализации. У многих людей новые этапы жизни декларацией начинаются и заканчиваются. Переходный период к новой жизни у Пушкина занял несколько лет.
 
     Вернувшись в привычный быт, он в 1826-1828 годах пустился, как говорится, «во все тяжкие». Возможно, это была попытка вернуться в вызывающие ностальгию вихри юношеских метаний – то ли по принципу «тряхнуть стариной», то ли с целью ответить себе на вопрос: действительно ли эти увлечения столь притягательны, какими они запомнились?  Также возможно, что это был период некой неуверенности в себе: по плечу ли мне провозглашённые мечты-обязательства?
     Но Пушкин в 1826-1828 годах – уже совершенно не тот человек, каким он был в 1817-1820 годах. Если его повседневная жизнь, нередко не оставляющая свободного времени для творческого самовыражения, зачастую ещё ограничивалась общением с картёжниками да не в меру весёлыми и общительными женщинами, то душа его, в своём стремлении к познанию законов мироздания, к обретению истины, к Богу, уже не желала принимать участие в этом наполненном удовольствиями, но отупляющем своей бессмысленностью существовании.

     Апогей переходного периода и одновременно прощание с ним – стихотворение, написанное 26 мая 1828 года, в день 29-летия:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

     А потом, зимой 1828-1829 годов – встреча с Натальей Николаевной Гончаровой и венчание с ней в феврале 1831 года.

     И вот они, напророченные нам 8 сентября 1826 года пушкинские шедевры:

     1829 год: «Полтава», «Зимнее утро», «Монастырь на Казбеке», «Я вас любил: любовь ещё, быть может», «Воспоминания в Царском Селе», «Брожу ли я вдоль улиц шумных…», «Всегда так будет, как бывало».

     1830 год: «В часы забав иль праздной скуки», «Когда в объятия мои», «Поэту», «Бесы», «Элегия («Безумных лет угасшее веселье»)», «Ответ анониму», «Два чувства дивно близки нам», «Когда порой воспоминанье», «Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы», «Повести Белкина», «Сказка о попе и о работнике его Балде», «Опровержение на критики», маленькие трагедии, восьмая глава «Евгения Онегина», «Отрывки из путешествия Онегина».

     1831 год: «Сказка о царе Салтане», «О Французской революции», «Клеветниками России», «Бородинская годовщина», «Эхо», «Заметки по русской истории», «Жизнь, стихотворения и мысли Иосифа Делорма», «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем».

     1832 год: «К*** (Нет, нет, не должен я, не смею, не могу»), «Москва была освобождена…», «Путешествие к св. местам» А.Н. Муравьёва».

     1833 год: «Французских рифмачей суровый судия», «Анджело», «Осень (отрывок)», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях», «Пиковая дама», «Медный всадник».

     1834 год: «Путешествие из Москвы в Петербург», «О ничтожестве литературы русской», «Я возмужал среди печальных бурь», «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит», «Он между нами жил», «История Пугачёвского бунта».

     1835 год: «Путешествие в Арзрум», «Туча», «Странник», «…Вновь я посетил», «История Петра».

     1836 год: «История поэзии» С.П. Шевырева», «Песнь о полку Игореве», «Александр Радищев», «Мнение М.Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной», «Вольтер», «Об обязанностях человека (сочинение Сильвио Пеллико)», «Словарь о святых», «Джон Теннер», «О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая», «Мирская власть», «Подражание итальянскому («Как с древа сорвался предатель ученик»)» , «Напрасно я бегу к сионским высотам», «Из Пиндемонти», «Отцы пустынники и жёны непорочны», «Когда за городом, задумчив, я брожу», «Была пора: наш праздник молодой…», «Капитанская дочка», «Памятник».