4. Домовёнок из 5 А. Дядя Космач, здравствуй!

Промёрзшая школьная дверь тяжело бухает за спиной. Лёнька в нерешительности спускается по ступенькам. Куда теперь идти? На душе паршиво. Чего он так взъерепенился на это неожиданное прозвище «домовой»? Чего полез с кулаками? Сейчас это слово кажется ему вовсе не обидным. Даже наоборот. Мягким и пушистым. Было бы совсем неплохо, если б такое существо с глазами-бусинками поселилось у него в комнате. Уж он бы подружился с ним! Может, стоит вернуться в класс? Извиниться перед ребятами, Серёжкой. Тому вообще ни за что, ни про что попало.
Но в класс возвращаться не хочется. Стыдно. Какими глазами на него посмотрят ребята? Вот в понедельник он придёт в школу и...
Что будет после этого «и», Лёнька не представляет. И потом, до понедельника целая суббота, затем воскресенье, а ещё предстоит объяснение с мамой... Директор, правда, обещал поговорить с ней сам. Но всё равно. Девчонки уже, поди, растрезвонили обо всём по школе. Учителя начнут приставать к маме с расспросами...
Стоп! Никто к ней приставать не будет! А почему? Лёнька начинает вспоминать события последних месяцев… и холодеет от страха. Неужели что-то действительно случилось с папкой, а ему не хотят говорить?!
Он с размаху закрывает себе ладонью рот, чтобы не закричать, потом изо всех сил врезает себе кулаком по лбу. Как следует врезать, мешает шапка. Он рывком стаскивает её  и…  Лёнька чувствует, что стоит без шапки совершенно спокойно. Это потому, что стих ветер. А если стих ветер, значит, открыли аэропорт. Уже целых три дня из-за пурги Петропавловск не принимает и не отправляет ни один борт. А тут снежок падает почти отвесно.
В аэропорт! Немедленно в аэропорт! А вдруг папка прилетит сегодня? Эта мысль бросает Лёньку в жар, и он со всех ног припускается к автобусной остановке.
В автобусе он пробирается к окну. Машина надрывно урчит, одолевая нелёгкий подъем, потом несколько замедляет ход перед длинной улицей, ведущей к озеру. На этой улице дует всегда. В салоне даже темнеет от этого резинового, упругого, закладывающего уши ветра, который проникает через любую щель. Но вот автобус выезжает на искусственно намытую между озером и океанской бухтой перемычку. От перемычки к стадиону через лёд озера тянется тропа, основательно сокращающая дорогу. Лёнька на спор пробе¬гал от перемычки до противоположного берега озера быстрее, чем Серёжка по перемычке ехал на автобусе. Сейчас по тропе ходить опасно – апрель. Вчера вечером теле-визионный диктор предупреждал: через озеро не ходить! А после работы пошёл сам и провалился. Диктора спасли, но смеху было на весь город.
За озером – Комсомольская площадь, окружённая со всех сторон четырёхэтажными домами. Некоторое вре¬мя автобус мчит по - прямой. Мелькают пятый, шестой, седьмой, восьмой километры.  На восьмом особняком стоят несколько домов. В них живут геологи, вулканологи, гидрологи. Их дома в порядке эксперимента отапливаются термальными водами. Здорово! Титан дровами топить не нужно. Но когда так повезёт всему городу, не знает никто.
Начинаются сложные виражи. Мелькают на сопках кривые камчатские берёзы. Они бы рады стоять прямёхонько, да ветра здесь такие, что только согнувшись и уцелеешь. Из-за туч над сопкой на мгновение выглядывает солнце. Его пополам режет взметнувшийся на камне пропеллер — памятник погибшему летчику. Таких памятников на Камчатке много. Лёнька снимает шапку. Так всегда поступает папка, когда они проезжают мимо. Наконец сопки расступаются. Автобус, описав широкий полукруг, оста¬навливается.
Аэропорт!
Лёнька любит приезжать сюда. Ему здесь всё нравится. Это не какая-нибудь транзитная точка, а, как говорит папка, самая восточная взлётная полоса нашей страны. Те, кто здесь работают, первыми встречают солнышко. Правда, видеть его приходится нечасто. В году дней сорок, не больше. Но всё-таки оно начинает свой путь по нашей родине именно с земли, которая называется чудесным словом – Камчатка! Здесь всегда столько народу. Успел улететь, повезло. Налетит ветер, нагонит туч по маковку, навалит снега — загорай целую неделю.
И, наконец, сюда иногда прилетает папка. И тогда Лёнька с мамой торжественно встречают его здесь. Обидно, конечно, что прилетает он на штатском Ту-104 и выходит из самолёта в повседневной гражданской одежде с чемоданчиком в руке, как все пассажиры. А тем и невдомёк, что рядом идёт настоящий герой. Попробуйте получить в мирное время три боевых ордена. Один из них Лёньке нравится больше всего и вызывает особую, до слёз, гордость. Называется он «Орден Красной Звезды»!
Лёнька входит в зал. Чувствуется, вот-вот дадут вылет. Перед стойками выстроились огромные очереди. И тут раздаётся голос дикторши:
— Граждане пассажиры! Прибыл самолёт из Хабаровска, выполняющий рейс 4936 по маршруту Ташкент — Новосибирск — Хабаровск — Петропавловск-Камчатский.
Лёнька подбегает к огромным окнам в надежде, что удастся разглядеть, как к самолёту подвозят трап. Появляются первые пассажиры. В воздухе звучит смех, люди обнимаются, целуются, шлёпают друг друга по спинам.  Лёньке кажется, что среди толпы мелькает знакомая фигура. Сердце сжимается в маленький, колотящийся о рёбра комочек…
Нет! Это совершенно посторонний человек.
Лёнька понуро выбирается из толпы и идёт к выходу. С чего он взял, что папка прилетит?
А может, он прилетел туда, где самолёты садятся и поднимаются при любой погоде? А может, он уже дома? Лёнька работает локтями и налетает на огромного роста мужчину в прожжённой во многих местах штормовке.
— Простите, пожалуйста, — он поднимает голову, и лицо его расплывается в улыбке. — Дядя Космач, здравствуй!
Тот подхватывает мальчишку и прижимает к своей необъятной груди. Борода щекочет Лёньке лицо, он чувствует, что задыхается, и с удивлением понимает, что плачет. Этого ему совсем не хочется, но поделать с собой ничего не может. Бородач растерянно держит Лёньку на вытянутых руках и смущённо гудит:
— Ишь ты, соль только понапрасну гонишь. Перестань, Леонид, слышишь? Народ вокруг собирается. Да что с тобой, мальчик мой?
— Ничего, — всхлипывает в ответ Лёнька, — сам не знаю...
— Ну, это ты, брат, того:  «Не знаю». Это у нас, мужиков, ни с того, ни с сего не бывает. Чтобы мы рассиропились, судьба так круто просолить нас должна, что ого - го! Двойку что ли получил? Нет? И ладненько. Остальное приложится! Ну, перестал хлюпать? Марш к выходу!
В «Запорожце» он сажает Лёньку на переднее сиденье, сам с трудом протискивает тело между рулем и спинкой, включает зажигание. Руль в его огромных лапах кажется игрушечным. Машина трогается с места. Некоторое время едут молча. Лёнька судорожно шмыгает носом. Ему на колени падает платок.
— Вытри нос... Вот так. Есть хочешь?
— Есть? Я в школе бутерброд …
И тут до него доходит, что есть ему хочется, дай Бог всякому.
Бородач без дальнейших разговоров нажимает на кнопку. Перед Лёнькиным носом откидывается крышка, под ней – углубление, разделённое перегородкой. Из одного отделения достаётся пакет, из другого – термос.
— А ты? — Лёнька нерешительно кладет всё это себе на колени.
— Я домой заезжал, — усмехается в бороду дядя Космач. — Меня Аня до завтрашнего дня напитала. Ты без разговоров нажимай на пирожки и какао. Это я для приятеля захватил. В порту-то подъели за эти дни всё подчистую. Он этим рейсом прибыл. А за ним жена неожиданно вот с такой сумкой продуктов прикатила.
Пока мальчишка глотает один пирожок за другим, бородач насвистывает свою любимую песенку «Спокойно, дружище, спокойно, у нас ещё всё впереди»… И только когда осоловевший от еды Лёнька начинает клевать носом, осторожно спрашивает:
— А ты что в порту делал?
— Я? Я это... — Лёнька беспомощно моргает отяжелевшими веками. — Я папку встречал.
Дядя Космач крякает, сжимает руль. Кажется, тот вот-вот рассыплется в его руках.
— Он телеграмму дал?
— Нет, — беспечно отвечает Лёнька, — это я так, на всякий случай.
— На всякий... — бородач неопределённо покачивает головой. — По времени ты ещё в школе находиться должен. Мать знает, что ты сюда покатил?
Ответа нет.
— То-то и оно.  Выходит, матери от тебя неприятность получается.
— Ничего не получается. Я целые дни с ней провожу. А она молчит и плачет.
Дядя Космач резко прибавляет скорость…
Такая езда Лёньке по душе. От большой скорости у него на душе становится легко. Папка утверждает, что скорость снимает нервное напряжение. Лёнька не знает, есть ли у него нервное напряжение, но тяжесть на душе определённо полегоньку рассасывается. Он доверчиво касается плеча друга.
— А меня в школе «домовым» обозвали.
— Почему?
— Это длинная история, — вздыхает Лёнька.
— Я, брат, как раз длинные истории очень люблю. Пока до города доедем, пока тебя домой доставлю, твоя длинная история кончится. Опять же, дорога будет короче.
— Ладно, расскажу. Только ты сперва расскажи, а то я давно хотел спросить, да всё забывал: тебя «Космачом» за бороду прозвали?
— Нее, не за бороду, — улыбается тот. — Тут совсем другая история. Когда Гагарин в космос полетел, ходил я вторым помощником на «Николаевске». Сам понимаешь, такое событие! Я и брякнул сгоряча: спишусь с корабля и в авиацию подамся. Тоже в космос хочу! Ребят насмешил, а твой отец  меня «космачом» и прозвал. Прилипло намертво. Бороду из-за этого пришлось отпустить. А то все с вопросами: почему «космач», как «космач»? Вот, брат, такая история с географией.
— У меня тоже, с географией… — со вздохом начинает рассказ Лёнька.
Дядя Космач слушает и тоже потихоньку вздыхает в бороду. Когда мальчишка заканчивает, он слегка оборачивается к нему и легонько гудит:
— Что на ребят обиды не держишь — это по мужски! А до настоящего домового, верного помощника в любом жилье, тебе ещё расти. Ты ещё так… домовёночек. Понял? Домовёнок, одним словом! А теперь слушай мою команду! Завтра суббота? Значит, быть нам с тобой на рыбалке. Гольцом разживёмся, ушицу себе знатную сотворим. Медведи из берлоги на запах раньше срока поднимутся. А домой привезём… не сосчитать.
— Поехали, — загорается Лёнька. — Рыбки свежей ужас как хочется!
У дома они выходят из машины вместе.
— Загляну к вам на минуточку.
По маминому взгляду сын понимает, что предстоит весьма неприятный разговор. Но старый друг не даёт ей и рта раскрыть.
— Не мечи молнии, Елена, — негромко говорит он, — ничего страшного не случилось. Давай-ка на кухню пройдём, кое-что сказать тебе нужно.
Лёнька моет руки и всё время слышит то приглушённый бас дяди Космача, то мамины короткие восклицания. Но стоит ему войти на кухню, как разговор разом стихает. И всё же он успевает услышать фразу: «Хорошо, я скажу ему».
 От ужина дядя Космач отказывается и коротко говорит мальчишке:
— До завтра.
Лёньке не нравится выражение его лица, и он не очень уверенно кивает головой.
За чаем Лёнька выжидающе смотрит на маму. Она долго держит чашку в руках, не прикасаясь к ней губами. И, наконец, произносит, только совсем не то, что ему хотелось бы услышать.
— Нет, я на тебя не сержусь. Мне просто обидно, что ты не подошёл ко мне и не сказал, что собираешься в аэропорт. Мы же всегда всё говорим друг другу. Я волновалась…
— Вот и скажи мне сейчас всё, чтоб я не волновался и больше не волновал тебя.
— Лёня, — устало произносит мама, — мне тебе действительно нечего сказать.
— Нечего? А кто только что говорил дяде Космачу…
— Ты подслушивал?
— Я услышал, а не подслушивал! О чём вы секретничали?
— Я тебе скажу, но потом.
— Когда потом?
— Когда? — Мама что-то подсчитывает в уме. — Через неделю, Лёнька, честное слово, через неделю.
— Хорошо. — Лёнька рывком встаёт из-за стола. — Тогда я всю неделю буду сидеть в своей комнате. Есть – не буду! В школу ходить – не буду! С тобой разговаривать – не буду! Домовым буду!
Мама беспомощно смотрит ему вслед.
Так она сидит очень долго. Наконец, решив что-то для себя, тяжело поднимается, идёт в спальню, достаёт из тумбочки письма и открывает дверь в комнату сына. Лёнька спит на любимой медвежьей шкуре. Она осторожно раздевает его, укладывает в постель, кладёт письма под подушку и выходит.