Ген

Когда-то я, помню, был пьяной
От скисших плодов обезьяной,
Жил джунглями или саванной,
В зависимости от эр.

Сменяли друг друга эпохи,
Почти, как планетные вздохи,
А я всё заканчивал в торфе,
В объятиях черных химер.

А может, зарытым в бархане,
Исчезнувшим в плотном тумане,
Упавшим с обрыва на камни...
В зависимости от эр.

А после, почти в мгновение,
Меня посетило прозрение.
И первое изобретение
Касалось богов и вер.

Божественная всенезримость
Была мне как божья милость,
Я вырастил необходимость
В посреднике с Жителем сфер.

Сначала молился за фрукты,
Затем за другие продукты,
За тело, за землю, за бухты,
И строил духовный барьер.

Но к ночи кралось новолуние,
Причина людского безумия.
Крадущиеся саблезубые,
Потомки больших пантер,

Из мрака бежали в селения,
Укорачивая население,
И веру крепя в воскресение,
Рыдали отцы у тел.

А я воскрешался, снова,
В мирах, совершенно новых,
Чтобы начать по новой
Бег по дорогам эр.

То строя мосты в Атлантиде,
То фрески рисуя на Крите,
То воином в энеолите,
Из грозного рода текер.

Прошли года и декады,
Я выкарабкался из ада.
Теперь мне не очень и надо
Себя защищать от пантер.

Я жил то прибрежьем, то лесом,
И бронзу менял на железо,
Слагал, всё что помнил, в песни,
Почти как слепец Гомер.

Затем появился пергамент,
И те, кто нуждался в славе,
Мой дар упражняться словами
Оценивали в тридцать гер.

А я не спешил возмущаться,
Просил лишь у бога счастья,
Писал и обогащался,
И в этом не видел мер.

И вот, самый первый патриций
Из племени варваролицых,
Я жил в самом центре столицы,
Пороча невинных гетер.

Служил во дворцах власть имущих,
Хвалил их всё пуще и гуще,
Предсказывал скорые тучи,
Раскачивал флот галер.

Пугая владык страшной битвой
Я их успокаивал Митрой,
И вёл закулисные игры,
На свой лишь любимый манер.

Когда наступили германцы,
Мне некуда было податься.
Моё древнеримское царство
Осталось лишь в очерке эр.

Теперь я, ни много, ни мало,
Батрак своего феодала
На землях спиной к Гибралтару,
Тогда - безымянной скале.

Но будто бы этого мало,
Германцев прогнали мавры,
И зал возведенной Альгамбры,
Раскрасили в маврский герб.

А я по велению рока
Тотчас оказался в Марокко,
Я принял арабского бога,
Навек перебравшись в Танжер.

Я стал знатоком альхамьядо,
На нем выпускал пропаганду
В Толедо, Овьедо, Гранаду,
Всюду, где был мой курьер.

И лет через двести-триста
С колен поднялась реконкиста,
Я снова пришёл к иберийцам,
И снова просил надел.

Но в войнах рождаются войны.
По косвенным устным законам,
На землях остались лишь жёны,
Что жили благами ферм,

Мужья же, без спроса и гласа,
Надев жестяные лампасы,
Поплыли сражаться в Пампасы
К подножию Кордильер.

Мы с нашим вассалом Хуаном
Отличившись у Хакихауана,
В провинции Тукумана
Свой основали картель.

Сажали тростник повсеместно,
Сдавали товар европейцам,
Пока не поднялся из кресел
Народ-революционер.

И вот, королевство Ла-Платы,
Заполонили солдаты,
И брат грозно встал на брата,
Стремясь нанести ущерб.

Я выжил, ценой погибших
Меня, молодых, но лишних.
И модный в том веке Ницше
Мне вечный привёл пример.

Теперь, в молодой Аргентине,
При Карлосе Пеллегрини,
Я как "ветеран пустыни",
Имел здесь и вес и размер.

И после, в хунту с Пероном,
Полковником минобороны,
Не вывез Фолклендские споры,
И вскоре сбежал в СССР.

Теперь я в Азербайджане,
Скучаю по старой саванне,
По джунглям и трупам в тумане,
В зависимости от эр.

Сижу, ожидаю вечер,
Свои вспоминаю предтечи,
И тело уставшее лечит
Отборный китайский пуэр.