Война и мир. гл. 4-2-11а

4-2-11а

Жизнь пленных в этом балагане
Текла обычным чередом,
Какой-то ожидали грани,
В своей судьбе, покинув дом.

Однажды ранним светлым утром,
Пьер только выйдя из дверей,
Влекомая собачьим нутром,
В инстинкте этих же зверей;

Всё та же верная собачка,
Что с Каратаевым спала,
От Пьера требуя подачки,
К нему игриво подошла.

Вид собачонки — очень странный,
Весь корпус — на кривых ногах,
Лиловый цвет, природой данный,
Коротких ножках, как в лаптях.

От скуки Пьер, играя с нею,
Сам веселился иногда,
Причём всегда её жалея,
Не мог понять всё никогда:

Собачка часто исчезала,
Бывало и на пару дней,
Но вскоре снова приползала,
С кем жить, наверно, ей видней.

Она была свободной птицей,
Хозяин был ей не знаком,
Она к тому и спать ложится,
Кто даст почувствовать ей дом.

Ей не присуще было имя,
И каждый звал как он хотел,
Никто не знал ни род, ни племя,
Как кто, что выдумать умел.

Французы звали все «Азором»,
«Фемгалкой — сказочник-солдат,
Своим крестьянским нежным взором,
Звать «Серым» Каратаев рад.

Сам Пьер одет был словно нищий,
Рубашка рваная на нём,
Он жил на свете словно лишний,
Моральным опалён огнём.

Портки подвязаны верёвкой,
Рабочий грязный весь кафтан,
Босые ноги; с долей горькой,
И в жизни — собственный обман.

Физически он изменился
От пережитых передряг,
Уже давно как он не брился,
Зачем себя в лишенья впряг?

Уже он не казался толстым,
Хотя вид крупности и сил,
«Остался он таким же рослым»,
Каким всегда и раньше был.

Отросшие и в беспорядке,
В курчавых волосах глава,
Усы и борода в зачатке,
Но тёплый ясный взгляд — глаза.

Растерянность во всей фигуре
Сменилась на отважный вид,
Поскольку по своей натуре
Он не терпел любых обид.

Пьер взгляд бросал то вниз по полю,
Где в этот день уже с утра,
Как будто проклиная долю,
И удирать давно пора;

Телег катилась вереница
В сопровожденье верховых,
И хмурые французов лица,
Казалось, даже очень злых.

То вдаль смотрел уже на речку,
То грязный вид его же ног,
Ему напоминает вечно
С французом всей борьбы итог.

И всякий раз свой взгляд на ноги
Улыбку вызывал в лице,
Он вспоминал все те пороги,
Борьбы бесславной «на конце».

Казалось, должен быть понурым
От всех тех неудач в пути,
Но не был он всё время хмурым,
Сумел достойно всё пройти.

Он повидал войну и понял,
Какая жизнь у всех людей,
И эту жизнь он так воспринял,
«Масонства в свете, как зверей».

И потому — в лице улыбка
На тот божественный закон,
В довольстве выражал всю пытку
В масонский ханжеский шаблон.

Погода выдалась на славу
В момент исхода из Москвы,
ОН хоронил свою всю славу,
Зажатый в русские тиски.

Ворвалось в осень бабье лето,
Хоть в этом им всем повезло,
Погода в качестве привета
Не возмещала им всё зло.

Весь транспорт — конная лишь тяга,
И будь дожди, сплошная грязь,
Была бы новая преграда,
Осилить эту неприязнь.

Тепло, но с заморозком ночью,
И солнце греет целый день,
И ОН с оставшейся лишь мощью
В России оставляет тень.

Блестит всё в солнечном рассвете,
Гор Воробьёвых вид вдали,
На каждом доме иль предмете
Следы французские видны.

Вот барский дом, они где жили,
Кусты сирени вдоль оград,
Уже следы их в нём остыли,
Но дом загажен словно град.

По нём прошёл своим потоком,
Его развалины видны,
Но он блестит под нашим оком,
Всё, что осталось — нам сродни.

Один француз из этой стражи,
Что охраняла балаган,
Любезен был он с Пьером даже,
И в чине был у них — капрал.

С почтеньем относился к Пьеру,
За то, что знал его язык,
И уважал чужую веру,
И к грубым актам не привык.

Воздав приветствие по дружбе:
— Какое солнце, «гер Кирилл!»
Хотя и находясь на службе,
Но в обращенье был он мил.

— В поход идти в такое время,
Всё было бы как в самый раз,—
И скрасить Пьеру это бремя,
Он трубку предложил тотчас.