Средневековый портрет с лютней

               
Салон троллейбуса был наполовину пуст. Пассажиров в это время обычно  немного. Рабочий люд схлынул. Хозяйки со своими неизменными сумками на колёсиках ещё не двинулись на рынок. Разнеженные летними каникулами, школьники досматривают августовские сны, самые сладкие и драгоценные в последний месяц лета.
Словом, общественный транспорт может перевести дух после ранней толчеи, вальяжно распахивая на остановках свои двери, чтобы вдохнуть тёплый аромат вездесущих петуний  и  задержаться   в тени густо-зелёных скверов. Интересно, замечал ли кто, что поздняя летняя зелень, пропитанная избытком хлорофилла, приобретает даже лёгкий оттенок синевы?
 – Вот и август, – подумалось Асе.
Её внимание привлекла одинокая дама в белом у окна, разглядывающая, как и сама Ася,  проплывающий за окном город. Никакое иное определение, за исключением «дама», не подходило к ней. Вольного кроя лёгкое долгополое белое платье по погоде, белые носочки, белые кроссовки, крохотная прогулочная сумочка на длинном ремешке через плечо и белая летняя широкополая шляпа,  с пёстрым шёлковым шарфом по тулье вместо ленты. Ничего лишнего. Продуманный и завершённый образ брюнетки за шестьдесят, но наверняка о возрасте сказать сложно. Подобных дам нередко используют в рекламе чего-нибудь весьма утончённого, классических  духов, например. Чувствовалась в незнакомке какая-то неодолимо притягивающая магия. Крупные руки её двумя белыми птицами покоились на коленях.
Ася невольно засмотрелась.
На очередной остановке в салон вошёл новый пассажир – мужчина тоже  возраста «за». Взглянув на даму, расцвёл в улыбке:
 – Дина, здравствуй! – пожатие рук.
Она оживилась, тоже радостно приветствуя его. Мужчина присел подле дамы, и в мерном шуме салона полилась беседа.
 – Ну, как поживаешь? – Пишешь?
– Пишу, знаешь! И стихи, и пейзажи с портретами, – энергично отвечала она. – Пишется.
– Когда очередная выставка? – Приду непременно!
– Не готова пока. Приглашу.
– А пишешь о чём? – продолжал расспрашивать мужчина, делая ударение на «пишешь».
 – О себе. О грехах и заблуждениях молодости, – иронично отозвалась дама. –  Эпатирую читателя. Ты ведь меня знаешь!
– Это точно! Лет сто.
 – Путаешь! Мне всего-то  двадцать пять стукнуло, аккурат день в день с  Александром Сергеевичем, –  шутливо возразила дама.
 – Ах! Прости! Прости!
 – Ну, а ты как?
– Тоже, знаешь, пишу. Хочешь, прямо сейчас прочту?
 – Изволь, интересно.
И полились стихи. Так порой читают свои стихи поэты – одухотворённо, немного на растяжку, даже с каким-то распевом. Пассажиры притихли, лишь улыбались, вслушиваясь в чудаковатую (для большинства) речь поэта, то возносившуюся под крышу салона, то падающую в провал ступеней входа-выхода.  Интеллектуальный троллейбус катил по городу,  впуская и выпуская пассажиров, а эти двое были похожи на юных школьников, которые повторяют заученные к уроку стихи.
В троллейбусе Ася Савицкая, юная адвокат, живущая в режиме свободного графика,  оказалась совершенно случайно. В делах нарисовался очередной простой, и, не задержавшись на работе,  она спонтанно шагнула в распахнутые двери общественного транспорта на ближайшей от работы  остановке – решила махнуть в один далёкий магазин.  И вот такая удача –  стихи средь бела дня. Кстати, неплохие.  И было жаль расставаться с этой прелестной Диной, с её спутником, внесшими в салон троллейбуса атмосферу галантного века, тонкую, высокую, пусть и с шармом лёгкой  иронии. Однако на ближайшей остановке вышла.
– Ну, а ты? – спросила себя Ася. – Как твои дела?
Дела её были туманны. Романов не случалось, подруги одна за другой разлетались под покровительство Гименея, свадебные кортежи обещали райские наслаждения супружества, и пребывание в статусе подружки невесты и девушки без отношений всё более пугало.
Впрочем.  Вчера произошло кое-что:
 После полудня Ася неспешно шагала по бульвару, наслаждаясь погодой. Жара, наконец, спала, приятное бархатистое тепло августовского дня  создавало атмосферу безмятежности.
Привычный взгляд в небо – иллюзорная  защита от банальности знакомой до мелочей улицы.  Голубая основа бледного, выгоревшего под летним солнцем холста подёрнута белёсыми мазками редких кисейных облачков, случайно отбившихся от стаи. Воздух мягкий, томный. Тонкий шифон ярко-лимонной блузки в мелкий чёрный горох  приятно ласкает тело, гармонируя с золотистым оттенком кожи (Ася всегда красиво загорает). Ветер наивно пытается растрепать безупречную стрижку, заигрывает с лёгкими воланами цыганских рукавов у локтя, открывая тоненькие смуглые кисти.
Ася краем глаза наблюдает впечатление, производимое  ею и её летящим лимонным шифоном,  строгой чёрной английской  юбкой ровно до середины  колена, каблучками открытых чёрных босоножек с тонкими перепонками. Смесь делового стиля и романтики – это её. На встречных лицах противоположного пола эффект «вау» присутствует. Запах петуний всех оттенков дурманит сладким цветочным ароматом, смешиваясь с запахом её собственных, немного терпких духов. – Ах! Хорошо!
– Здравствуйте, – ворвался в Асину идиллию посторонний мягкий  голос: молодой человек, приятной наружности блондин, смотрит взглядом, каким Арамис, должно быть, смотрел на кузину-белошвейку. Всем своим видом демонстрирует, что,  аки шмель, заворожён лимонно-жёлтым, готов собирать нектар.
 – Здравствуйте, – сдержанно ответила Ася, внутренне подобравшись. Взгляд откровенно восхищённый, обволакивающий.  А дальше?
 –  Выглядите чудесно.
 – Благодарю, – столь же коротко в ответ.
 – Ослепительный образ с картины Ван Гога.
–  Догадываюсь: «Подсолнухи»? – иронично бросила Ася тестовый вопрос.
 –  Скорее, фрагмент «Звёздной ночи».
 – Ну, да. Припоминаю там пару жёлтых пятен, – не меняя тона, кивнула головой, отметив зачатки интеллекта.
 – Я любуюсь Вами уже минут десять, – серьёзно доложил молодой человек.
–  Преследуете?
 – Практически.
 – Вы не ма-ни-ак? – прищурилась Ася, выговорив по слогам  на старинный манер.
– Не беспокойтесь! Позволите побыть Вашей временной свитой?
 – Только временной?
 – Как пойдёт, – улыбнулся, наконец.
 – Ну, что ж, побудьте.
 – Евгений – представился молодой человек.
 – Не Онегин?
 – Нет, Марин. И можно просто Женя. А что Вы имеете против Онегина?
 – Бездушный сердцеед. 
 – О, нет! Я – душный!
 – В смысле – душите?
 – В смысле – душка, – улыбнулся он их словесному пинг-понгу.
 – Ася, – сдалась и она, проанализировав первые итоги теста.
– Тургеневская?
«Ого! Совсем недурственно!» – отметила про себя Ася, но ограничилась кратким:
–  Читали?
 – Мать рассчитывала сделать из меня образованного человека.
– Удалось?
 – Она считает, что не очень. Девушки считают – перестаралась.
 – Или мамы девушек недостарались, – снова ловко приняла мяч на своей половине Ася.
Они так и не перешли  на «ты» – его тихая, мягкая, обволакивающая, как и взгляд, речь с паузами больше подходила для светской беседы на «Вы». Сама Ася даже со своими внутренними воображаемыми собеседниками чаще предпочитала общаться  именно так.
 – Не торопитесь? Погуляем?
Свернули с бульвара в тихую узкую улочку с преимущественно одноэтажными домами, с рядом старых  лип вдоль дороги, дающих благодатную тень, делающих улицу с её многоцветными  длинношеими мальвами у заборов провинциальной и немного старомодной. Он сообщил, что закончил художественный колледж, работает в театре мастером по изготовлению кукол.
 – Кукольник? – всплыла какая-то неясная ассоциация.
 – Можно и так.
 – Ммм, знаете, а я к куклам как-то не очень. У меня, правда, живёт несколько барышень, но когда я долго смотрю в их кукольно-человечьи  глаза, мне немного не по себе.
 – Фобия? – как-то чересчур серьёзно спросил он. –  Тогда лучше избавиться.
 – Да нет! Я бы не назвала это фобией. Лишь иногда накатывает. И потом, у них такие платьица! – завершила она с улыбкой. – А Вы как с ними уживаетесь?
 – О, я дружу. Причём, и с далеко не красавицами.
– Любопытно  взглянуть.
– Придёте в театр – покажу.
Некоторое время спустя он продолжил внезапно: 
– С таких девушек следует писать портреты.
 – Предлагаете?
 – Я бы не взялся, пожалуй. Но знаю того, кто смог бы. Познакомлю как-нибудь.
Незаметно поглядывая на Евгения, Ася размышляла: «Неглуп, неплохо начитан, воспитан, симпатичный – любой каприз в одном флаконе. –  Чего ж ещё?».   Но что-то создавало дистанцию.  Напомнив себе, что для случайной встречи вполне довольно, сказала, что ей пора.  И проводить до дома на всякий случай не позволила. Зная, как часто и скоро она разочаровывается, решила, что не стоит создавать себе сложностей. Обменялись телефонами, попрощались чинно, с пожатием рук. Он задержал её руку чуть дольше требуемого:
– Пока, бабочка-лимонница.
И она повернула к бульвару.

 
Освободившись наконец от лимонных крылышек, переодевшись в уютное домашнее платье из тех, что не надоедают годами, Ася сварила в кофемашине свой божественный напиток, подставив под тугие пенные струйки любимую чашку «арабеска» (только в ней кофе представлялся ей священным  ритуалом). Не сделать ли латте? – Нет, возиться со сливками не хотелось. Достала из холодильника припасённый накануне, чудом уцелевший от немедленного поедания  тонюсенький лимонный эклер, и, попеременно наслаждаясь терпким вкусом Lavazza и лёгкой кислинкой в сладости пирожного, предалась мыслям.
 – И так, что мы имеем? – Парень с художественным образованием, с хорошими манерами, со  странной профессией и …Что ещё? – Красив, несомненно! Показать такого не стыдно. Но что-то настораживало.
Решила позвонить Ирочке. Ирочка Воденцова – коллега, единственная из её пока ещё незамужних подруг. Девочка-ангел с огненно-рыжими волосами, белоснежной кожей с чуть приметными веснушками  и голубыми глазами …фарфоровой куколки! Как это ей раньше в голову не приходило! Нежные незабудки на фоне белоснежного фарфора. Ирочка – всегда восторженная, лёгкая, изящная, хорошо воспитанная девочка из приличной семьи.  Только она умела так восхищённо пересказывать свои впечатления от чужой свадьбы, на которой присутствовала в роли свидетельницы: «Представляешь! –  Лимузин, весь чёрный, и весь в розах!  И на первом сиденье – я: вся в розовом и с розами!».
Услышав про кукольника, Ира ожидаемо пришла в восторг, затараторила своим быстрым мелодичным голоском, как это –  здорово! – такое необычное знакомство. Но  кроме «здорово» ничего внятного добавить в Асины сомнения не сумела. Больше ни с кем Ася решила своего кукольника не обсуждать. К тому же, завтра на работу. С утра придут сложные клиенты. И она совершила очередной  ежевечерний ритуал: заглянув в прогноз погоды на завтра, распахнула шкаф со своими истинными друзьями-платьями: закрытым «футляром» цвета пудры, с элегантным чёрным бантом-завязкой на горловине спинки, кокетливо скрывающим в разрезе верхние позвонки её собственной спины; модным «а ля Наташа Ростова» цвета мёда; строгим, на запахе, цвета антрацита, с чёрным атласным  поясом; фиолетовым платьем-рубашкой с разрезами.  И ещё, и ещё, и ещё… Она раз восемь переоделась перед зеркалом, выбрав в итоге брючный костюм, отлично зная, что утром ветер перемен в её головке с лёгкостью отвергнет  все обдуманные варианты, и она будет стоять в прострации перед распахнутым  шкафом, вновь опаздывая на работу.
Евгений позвонил утром, пожелав доброго дня именно в тот момент, когда она запуталась в манжете белой блузки и готова была рвануть ненавистную пуговицу.
 – Очень тороплюсь!  Созвонимся, – проговорила она скороговоркой, меняя третью блузку. И ведь ещё не причёсана!
Всё рабочее утро прошло в нервах. Она успешно, хотя и не без репутационных потерь,  отбилась от командировки, понимая, что отношения с шефом испорчены на ближайшие пару дней. Не важно! Зато ехать не придётся. Она ненавидела командировки из-за нарушенного распорядка, отсутствия привычного кокона своей квартирки и неизменной головной боли в дороге.
После работы зашли с Ирочкой выпить по чашке чая у «Пышки». Так, в честь мопассановской героини,  они нарекли строго между собой миловидную пухленькую хозяйку крохотной кондитерской недалеко от работы. У Пышки всегда витал аромат ванили, и были свежие пирожные, к которым обе они питали слабость. Но главное у Пышки – атмосфера. Они могли час сидеть на высоких барных стульях, неторопливыми глотками потягивая из белоснежных тяжёлых чашек бергамотовый чай и, изящно колдуя сверкающими ложечками над ванильными  пирожными, перебирать свои девичьи секретики под неизменно приятную тихую музыку. Хорошо поставлено дело у Пышки. Посетителей мало, но они не переводятся. Преимущественно, круг завсегдатаев.
 – Ну, как твой Кукольник? –  (они окрестили Евгения, не сговариваясь).
 – Пока не разобралась.
 – Что-то не чувствуется  энтузиазма.
 – Сама не знаю, что смущает. Какой-то он, – Ася задумалась, –   многослойный … Слишком явственное восхищение иногда настораживает.
 – Не торопись, присмотрись.  Сбежать всегда успеешь.
 – Ещё чаю, девочки? – сверкнула Пышка своими милыми ямочками. До чего хороша блондинка Пышка  в её черном платье с манким  глубоким декольте!
 – Нет, спасибо на сегодня! Пирожные – как всегда, неземные.
 – Заходите! Всегда вам рада.
 

– Ася, – сказал Евгений через пару дней, неторопливо прогуливая её после работы в тенистом скверике, –   хочу пригласить тебя на одно мероприятие (на «ты» они всё-таки перешли).
– Какое?
– Пусть будет пока секрет. 
 – Не очень люблю сюрпризы.
 – Я думаю, тебе понравится.
 – Форма одежды?
 – Элегантная. Что-нибудь вечернее, я думаю, но без фанатизма.
– Невнятно, – улыбнулась Ася. – Постараюсь не промазать.
 – Уверен в твоём безукоризненном вкусе, лимонница! – мягкая  улыбка. –  Завтра в семь, заеду за тобой. Скажи – куда.
 – Нет, давай лучше у твоего театра.
 – Ты меня опасаешься?!
 – Маскируюсь. Как лимонница. Кстати, она очень красива на самом деле. Я поискала в интернете.
 – О том и речь! Ну, если тебе так удобнее…
В душе Аси отчего-то тихо вызревал странный бунт. Она не понимала, почему ей неудержимо хотелось похулиганить: обрядиться, например,  во что-нибудь вызывающее, эпатажное. Хотелось как-то расшевелить Евгения, заставить снять этот приглаженный слой, сбросить его подобно шкуре ящерицы. Наверняка, под ней притаился другой, неизвестный ей Евгений. И очень хотелось узнать, каков тот, другой. 
Но ровно в семь (она не имела этой кокетливой женской привычки опаздывать) Ася стояла меж двух театральных колонн в маленьком черном платье (всегда беспроигрышный вариант) с глубоким у-образным вырезом,  рукав три четверти, с эффектным поясом-цепью.
На случай прохладного вечера  лёгкая накидка покоилась на руке.
Уже по взгляду подходящего Евгения поняла, что не промазала.
 – Это –  запрещённый удар, – улыбнулся он, вдохнув аромат её тёплых, терпких духов утончённой брюнетки и легко коснувшись губами разгорячённой  щеки у самого уха. – Прости, я опоздал на пару секунд! – и протянул ей чудную алую розу. – Давно ждёшь?
 – Шутишь? – вопросом на вопрос ответила Ася.
– Тогда вперёд, машина за театром, искал место для парковки.
Дом, к которому подъехали, находился в старом районе с хорошей репутацией, сам был из новых – высотка улучшенной планировки. Ася ещё раз оценивающе взглянула на своё отражение в большом зеркале серебристого лифта, который вознёс их куда-то очень высоко.
Евгений нажал звонок, предупреждая о приходе гостей, и толкнул незапертую дверь. Квартира встретила приглушённым многоголосием и звуками живой музыки. Что-то пронзительное и незнакомое играла скрипка.
На звонок, однако, отреагировали: в холле возник женский силуэт.
 – Мама, мы пришли!
Ася перевела взгляд на хозяйку и… ахнула про себя: дама из троллейбуса!  Такие сюжеты встречаются лишь в иллюзорном мире кино.
 – Знакомьтесь: моя мама, Дина Владиленовна Марина, художник, преподаватель музыки, поэтесса. Сегодня  у неё маленький вернисаж для узкого круга. – Мама – это Ася, которую я хотел тебе представить.
 – Дина Владиленовна, – твёрдое пожатие крепкой уверенной руки, улыбка, быстрый, но цепкий, оценивающий взгляд глубоких карих глаз.
 – Анастасия, очень приятно.
 – А мне теперь понятно, где пропадает Евгений, – и вновь лёгкая,  обволакивающая улыбка человека, знающего силу своих чар.
  «Проходите, прошу!»  – ей,  Асе,  и  «Женя, позаботься о своей гостье», – ему.
Дина Владиленовна была блистательна. Серое платье миди, мягко ниспадающее, более закрытое, чем Асино, дополняли витое металлическое колье со вставками из каменьев и браслет в пару. Смотрелось роскошно.
Импровизированный выставочный зал представляла огромная комната с высокими окнами в пол (Ася всегда мечтала о таких). Вход в неё образовывал большой аркообразный проём, дополненный сквозными нишами по бокам, создавая единое пространство с просторным холлом.  Всё: и гостиная, и холл – было задействовано под вернисаж. Картины были развешаны продуманно, позволяя выигрышно выделяться на фоне аскетичных стен. Удачное освещение лишь добавляло шарма.
Ася огляделась. Публика, в основном, из категории «за», должно быть, друзья Дины Владиленовны. Но и молодые лица присутствовали. Ася, ведомая комментариями Евгения от работы к  работе, время от времени ловила на себе изучающий взгляд хозяйки из другого конца зала: уж не смотрины ли тут затеяли мать с сыном?
Их с Евгением тет-а-тет прервал манерный голос.
 – Женик! Ах, вот где ты прячешься, дорогой! – возникла внезапно возле них высокая брюнетка с бокалом.
«Причёска стервы» – так давно окрестила  про себя Ася такое сооружение. Выкрашенные в цвет воронова крыла, длинные волосы тщательно собраны в тугой конский хвост высоко на затылке. Они утянуты до такой степени, что, кажется, татуированные брови вздёрнулись вслед и застыли  в неподвижности недоумения.
Глаза девицы возбуждённо сияли, простимулированные, очевидно, озорными пузырьками шаманского. Она откровенно, не замечая Аси,  одарила Евгения отнюдь не дружеским поцелуем.
 – Вика – Ася, – тем не менее невозмутимо представил он их друг другу поочерёдно. – Вика работает со мной в театре,  Ася – моя знакомая.
Вика смерила Асю взглядом улыбающейся кобры, процедив «взаимно» на Асино «рада знакомству», и демонстративно развернулась к Евгению:
 – Проводи  меня, пожалуйста, к Дине Владиленовне. Хочу выразить ей своё восхищение  (словно до Дины – сто вёрст лесом, сама не дойдёт).  И к Асе, без лишних церемоний:
– Ты ведь позволишь мне увести Женика ненадолго?
 – Без проблем, –  взяла Ася тот же подчёркнуто-безразлично-вежливый тон. – Я вполне самостоятельна.
 – Ася, может, принести шампанского? – несколько тушуясь, спросил Евгений.
 – О, нет, спасибо, не люблю пузырики,  – отказалась Ася,  нарочито упирая на последнее слово.  Сдержалась, не добавив: «От них пучит».
Евгений с Викой двинулись меж гостей в сторону хозяйки дома. Ася осмотрелась ещё раз, обрадовалась, словно старому знакомому, мужчине из троллейбуса. И он здесь! Остальные … Впрочем, что ей за дело до этой публики?  Видит, наверняка, в первый и в последний раз. И она углубилась в изучение Дининых работ. Неожиданные, смелые интерпретации  мировых шедевров (хм, даже на Джоконду замахнулась!). Затейливые композиции, совмещение, казалось бы, несовместимого. Выразительные портреты незнакомых людей (впрочем, трудно судить о сходстве, не видя оригиналов).
Голос рядом вывел Асю из состояния созерцания:
 – И как Вам всё это? – незнакомец смотрел на неё с лёгкой иронией. Внутри ёкнуло. Тот самый типаж, от которого Ася впадала в опасный  ступор.
 – Я –  небольшой ценитель. Перспектива, атмосфера, всё такое  – не про меня.
– Похоже, Вы тут впервые? – улыбнулся он.
 – Угадали.  А Вы?
 – Тоже. Меня притащила моя девушка, Вика, она знакома с хозяевами.
Внутренний ступор разочарованно повёл плечиком, вздёрнул подбородок: Вика, значит? «Моя девушка…».
 – Вы с ней разговаривали только что, – продолжил он.
 – По-моему, она не сочла меня интересной собеседницей.
 – Из всех её собеседников она себе – самая интересная. Поверьте на слово, – не скрываемая ирония, чёртики во взгляде… Что бы это значило? Вот так, со смешком, про свою девушку?!
Ася, глядя на него и, словно отхлебнув всё-таки  шампанского с пузыриками, проговорила про себя: «Послушайте, будьте моим гидом! И вообще, к чёрту этот вернисаж! Вы мне нравитесь!». Однако подобная вольность существовала лишь в её фантазиях.
А в этот момент началось священодейство: две девушки (ученицы хозяйки) расположились у торцевой стены зала, одна присела на стул, установив перед собой виолончель, другая вскинула скрипку,  и  зазвучал дуэт:    певучий, густой, насыщенный, воплотивший всю человеческую печаль, проникновенный   голос виолончели и высокий плач скрипки. Ася тотчас узнала в мелодии  «Лето» «Времён года» Вивальди. Рассветное пробуждение, лучи в небо из-под горизонта, туманная дымка над лугом, стремительный полёт жаворонка в вышине, звонкая, радостная песнь, быстрый и частый, тёплый  летний  дождик и вот она – настоящая гроза, приближающаяся с далёким, глухим раскатом грома и – буйство стихии!
 Незнакомец медленно растворился в магии Вивальди. Лишь терпкий, манящий  аромат его одеколона, витающий рядом,  смешивался с воображаемыми запахами летнего луга: солнечного, пропитанного зноем, с  нежно-сиреневым чабрецом, белолистой  ромашкой, синими васильками, золотистым зверобоем…  И это переплетение  запахов волновало её сильнее музыки.
Музыка умолкла,  мираж растаял, из запахов остался  лишь микс ароматов: её и его. Ася ещё пребывала в лёгкой нирване, когда невдалеке, на фоне ровного жужжания вновь возник голос противной Вики. Она вилась вокруг Дины Владиленовны, ворковала  про «вот этот размытый фон», не выпуская  при этом из цепких лапок Евгения.  Две дамы рядом тоже толковали о портретах на профессиональном птичьем языке.
 – Похоже, мы с Вами тут – два инородных тела, –  прервал паузу незнакомец.
– Так уведи меня отсюда! – мысленно взмолилась Ася, но…
– Надеюсь, вы не скучаете? – прозвучала рядом Вика. – Познакомились уже?
 – Не успели. Представь меня, дорогая,  – невозмутимо ответил её спутник.
 –  Герман – Евгений – Ася, – проговорила Вика, всё ещё держась за локоть Жени, расставив всех по ранжиру, Асю – последней. 
– Да отцепись ты от него! – мысленно взмолилась Ася.
Наконец Вика, тряхнув тугим хвостом, оставила Евгения и тут же  вцепилась в Германа.
 – «Собака на сене». Лопе де Вега. Чистая графиня де Бельфлор. Впрочем, куда ей до графини! Жалкая Марсела! – констатировала про себя Ася. 
Далее последовала недолгая, хотя и любезная беседа с Диной Владиленовной. Евгений подвёл к ней Асю, сказав, что мама хочет познакомиться с ней поближе. Впрочем, разговором это было назвать трудно. Несколько дежурных фраз, она рада будет видеть Асю ещё. Взаимно, спасибо.  Главное – всё тот же пытливый взгляд тёмных глаз. Ася умолчала об их встрече в троллейбусе, как и не упомянула о том, что тоже пишет стихи. Лишь коротко и сдержанно поделилась впечатлениями от картин, тщательно подбирая слова. Несколько раз мать с едва уловимым беспокойством взглядывала на сына. Ощущение многослойности осталось у Аси и после общения с Мариной старшей. Вскоре Ася сказала, что ей пора, поблагодарила хозяйку и откланялась, попросив Евгения вызвать ей такси.  Почему-то  всё меньше хотелось, чтобы он знал, где она живёт.


В голове всю ночь звучал Вивальди, виолончель оплакивала какую-то  утрату, и вместо летнего дождя перед глазами маячили портреты, маски, куклы. То и дело возникали Дина, Вика … Полная чушь! И только Германа не оказалось в её странных полуявях-полуснах. Его она бережно отложила в дальний уголок,  на потом, чтобы предаться грёзам без помех.  Жаль, что не он встретил её на солнечной улице в жёлтом шифоне…
Оттого, что её воображаемый  вернисаж затянулся до рассвета, Ася встала невыспавшаяся, каясь, что не приняла снотворное. Словно почуяв её настроение, погода тоже резко поменялась. Вчера ещё солнечная и по-августовски ласковая, она нахмурилась, собрав, казалось, все  облака мира над её городом. И когда хлынул проливной дождь, стало ясно, что это – на весь субботний  день. Просвета не будет. Казалось, сама природа рыдает вместе с Асей от какого-то неоправдавшегося ожидания.
 – Привет! – с  утра пораньше защебетала Ирочка. – Ну, как выставка? Как публика, как Кукольник?
 – Знаешь, как оказалось, многослойность – семейная черта Мариных. Дина Владиленовна…
 – Ооо! – артистично протянула  Ира.
 – Да! Дина Владиленовна. Вообрази, несколько дней назад я ехала с ней в одном троллейбусе. Очень интересная дама. Я её почему-то запомнила.
– И?
– Большой красивый дом. Точнее, безмерно большая после моей коморки квартира в высотке. Дамы в платьях и каменьях, шампанское на подносах, музыка. Представь, дуэт виолончели и скрипки. Вивальди!
– Ооо! –  фирменный Ирочкин восторг.
– Настоящая выставка. Не мазня. Впрочем, ты знаешь – я не по этой части.
 – Ну, а как Кукольник? – нетерпеливо тараторила Ирочка.
 – Да никак. Похоже, мне устроили смотрины, – помолчав, добавила:
– Был там, правда,  один интересный мужчина. Что-то в духе твоего Юрия Яновича. Только во сто крат круче, – добродушно подцепила Иру.
Юрий Янович – долгоиграющий Ирочкин кавалер, дела с которым у неё  никак не продвигались.
 – И что?! – нетерпеливо спросила Ира, великодушно пропуская Асино туше.
 – Ничто. Он пришёл с Викой.
 – Кто такая Вика?
 – Да так. Одна хищная Марсела.
 – Кто?!
 – Девица из театра. Набрюнеченная стерва с конским хвостом.
 – Жаль!
 – Его зовут Герман.
 – Шикарно! Прямо сплошная классика: Герман, Евгений…
  – И не говори! Заметь – все – сплошь злодеи!
  – Да уж! Чем займёшься сегодня?
 – Ты же видишь, что за окном. Перечитаю-ка я «Пиковую даму».
 – Перечитай-ка! Ну, ладно! Не грусти! В понедельник на работе.
 – Замётано.
Едва отложила мобильный, он вновь зазвонил.
 – Доброе утро, Ася! Я уже забеспокоился, – мягкий Женин голос.
– Доброе! А в чём дело?
 – Твой телефон в бесконечном режиме «занято». Как самочувствие после вчерашнего, лимонница?
– С чего бы ему быть плохим? Шампанского я не пила, исключительно – нектар, – попыталась вставить шпильку.
 – Ты про Вику? Не бери её в голову. Я хочу тебе сказать, что ты приглашена к нам в гости.
 – Снова?! (преувеличенно изумлённо). Второго вернисажа подряд я не потяну, – Ася попыталась отшутиться. 
– Мама хочет познакомиться поближе. Но не это главное. Она хочет писать твой портрет, – произнёс он напоследок торжественно.
Поворот.  Мама одобрила её кандидатуру в первом чтении? Хм. Повисла пауза. Настоящий портрет кисти настоящего художника – заманчиво. Но предстоящее общение с Диной Владиленовной немного пугало. Ася вчера весь вечер чувствовала себя под её взглядом бабочкой под нависшим сачком.  Яркий такой сачок, изящный. А она – глупая бабочка с крылышками из лимонного шифона. Бяк-бяк – и под сачок-каблучок. С другой стороны, брякнуть, что она не хочет позировать равносильно тому, что поставить точку сразу, не разобравшись в этой многослойности сына и матери. В конце концов, что она теряет? Ну, посидит немного в позе средневековой Маргариты (попрошу такой портрет!). Зато, как знать, может, рассеется этот флер сомнений и неясности?  Интеллектуальная культурная среда, искусство. Ведь тебе всё это по душе, Ася!
 – Когда приём? – уточнила, решившись.
 – Не волнуйся, всё будет просто, по-домашнему. Завтра, в пять. Чтобы не утомлять тебя перед понедельником. Ну, как?
– Договорились. Буду.
 – У театра? – иронично уточнил Евгений.
 – У него.
Субботний дождь между тем не стихал.  Ася бесцельно шаталась из угла в угол, не находя выхода ни из своих сомнений, ни из вынужденного безделья. Наконец, не выдержала, накинула плащ, сунула ноги в туфли на толстой подошве и вышла на улицу. Дождь споро забарабанил по широкому куполу любимого зонта-трости, реки воды под ногами не смущали – обувь по погоде. Даже приятно это соперничество со стихией: кто кого? Она старалась не думать ни о Евгении, ни о предстоящем сеансе позирования, ни о Дине Владиленовне. Шумная воробьиная семейка вспорхнула почти из-под ног Аси, вспугнутая, очевидно, её зонтом. Птички, дружно взлетев, оседлали рядком карниз над высоким цокольным этажом, защебетали, перебивая друг друга и хитро поглядывая на покинутый газон.  Дождь как-то незаметно утих. На идеально выстриженном  изумрудном травяном коврике сиротливо лежали крупные кленовые листья, очевидно, сорванные утренним ветром. Некоторые из них уже начали приобретать оттенки терракоты, желтоватого коралла. Повсюду неслышным лисьим шагом, пока ещё едва заметно, подкрадывалась рыжая осень…
   

Свободные домашние шальвары на восточный манер в сочетании с длинной шёлковой туникой ярких оттенков были очень к лицу темноглазой, темноволосой Дине Владиленовне. Широкий браслет из серебра со вставками из неизвестных Асе камней дополняли богемный образ художницы.
 – Это Вам,  – протянула Ася букетик пунцовых камелий.
По лицу хозяйки Ася прочла, что с выбором угадала.
 – О, благодарю! – вдохнула аромат,  – проходите.  Ни-ни! Обувь не снимать! Она – часть образа. Вы, наверняка, продумывали его целиком, без тапочек.
Ася усмехнулась, вспомнив свои страдания у зеркала. После двухдневного похолодания погода вновь повернула в сторону лета, август разгорался дневным жаром, лишь ночи стали прохладнее. Прямое платье-футляр оттенка бледной лаванды с коротким свободным рукавом, чуть ниже колена,  с любимым у-образным вырезом, идеально ей шедшим – она выбрала этот вариант после долгих колебаний. 
 – Женечка, поставь в вазу, – передала цветы застывшему рядом Евгению мать. Ощущалось безоговорочное её влияние на сына.
–  Ну вот, это – наш дом. В прошлый раз Вы, конечно, ничего не рассмотрели. Мне надо много места, сами понимаете. Та большая комната – по сути, моя студия. Сейчас будем пить мой фирменный кофе с пирожными (уж, простите!)  из кондитерской.
Кофе действительно был хорош, не из кофемашинки, как привыкла Ася, а сваренный собственноручно Диной.  И вся атмосфера столовой была уютной, хотя немного театральной. Ася с интересом посматривала на затейливый интерьер.
–Странно, Женя на Вас совершенно не похож, – не то вопросом, не то утверждением прервала Ася паузу.
 – Да, он в отца пошёл, не в меня.
–Удивительно. Вы – такая яркая, кареглазая.  Насколько я помню из курса анатомии, тёмный цвет глаз передаётся чаще. Как и волосы.
 – Тем не менее, у Жени не мои глаза. И не мои волосы, – улыбка.
Отцовского фото в квартире не просматривалось, Женя оставался почти нем, мало   участвуя в  беседе, зато много глядел на Асю. И Ася деликатно промолчала, не задавая новых вопросов.
 –  А вот у вас. Ася, цвет глаз редкий – зелёный встречается в природе  совсем не часто.
И Ася поняла, что тема родства окончательно закрыта.
– Женя сказал Вам, что я хотела бы писать Ваш портрет?
– Да, конечно! Это приятно и … неожиданно.
 – У Вас замечательное лицо. Оно просится на холст. –  И продолжила допрос:  –  «Асенька, а Вы работаете? Кто Вы по профессии? Мне бы хотелось лучше понять характер своей модели».
– Я юрист.
И снова во взгляде Дины Владиленовны отразилось  что-то неспокойное. Но это длилось лишь мгновение, Ася даже усомнилась, не показалось ли ей.
– И так, в каком образе Вы бы хотели предстать? Что Вам нравится?
 – О, моя мечта – девушка из Средневековья! Знаете, каких писал Леонардо?  Но тут есть проблема.
– Волосы? – угадала Дина Владиленовна. – Это совсем не проблема. Помните «Девушку с жемчужной серьгой» Вермейера?  Мы соорудим Вам шикарный тюрбан. Я уже представляю.
Когда Ася приобрела вид вполне Средневековой красавицы, для чего были использованы шёлковые шарфы, шали, хозяйский жемчуг,  и был оговорен ракурс, Ася застыла. Начался сам процесс. Однако неотрывный взгляд  устроившегося на пуфе   Евгения не позволял ни расслабиться, ни войти в нужное внутреннее состояние.
 – Женя, ты меня смущаешь.
– Да, Евгений, иди-ка, не мешай нам. Мы с Асей пошепчемся о своём, о девчоночьем, – поддержала с улыбкой  Дина.
Когда они остались одни, Ася спросила время спустя:
 – Ничего, если я буду задавать вопросы?
 – Попробуйте.
 – А Женя занимается чем-нибудь  кроме театра?
– О, Женя делает кукол на заказ. Правда, я мечтала об ином: хотела, чтобы он стал художником. У него – хорошие задатки. Но он зациклился на своих куклах. Он ими живёт.  Театр – это так сказать, для трудового стажа. А куклы его –  необычные. Они приносят ему хороший доход. Он Вам не показывал?
 – Нет пока.
Ася задумалась и  ни о чём больше  спрашивать не стала.
– Не устали? – спросила Дина Владиленовна, когда сеанс был закончен.
 – Есть немного.
 – Да, многовато. Увлеклась. По поводу следующего сеанса созвонимся?
На этот раз Ася позволила,  наконец,  подвезти себя к дому. Она сама немного устала от своей партизанщины.
– Ну, как тебе моя маман?
– Мне кажется, она – женщина сильная и властная. И, безусловно, интересная.
– Так и есть. Королева-мать. Ты со своим Средневековым портретом просто бальзам на сердце ей пролила. Она будет трудиться над ним самозабвенно. Слушай, а не хочешь заглянуть в Закулисье? Покажу тебе, чем занимаюсь я.
 – Интересно. Давай!
 – Завтра?
 – Завтра. Часа в четыре. Нормально?
 – Вполне.
Он поцеловал её в щёку, не посягая на большее, лишь добавил:
 – Буду о тебе думать.
 

В понедельник Ася пришла на работу до странного пунктуально. Должно быть, впечатления вчерашнего вечера, опять помешавшие ей толком уснуть, выдернули её из взлохмаченной постели раньше обычного: что толку валяться без сна?  Глянула на себя в зеркало и … осталась довольной. Почему-то после бессонных ночей взгляд её зелёных глаз всегда бывал ярче обычного, скулы подтянуты, никаких мешков под глазами, возникающих от пересыпа.  Только сердце колотилось часто, да внутренний тремор говорил о перенапряжении нервов.  Зато на работу собралась на этот раз быстро, и пары платьев не измучив. 
– Хорошо выглядишь, – констатировал Усенцев, неизменно делавший комплементы то высоте её шпильки, то банту пудрового платья. – Похоже, выходные удались?
 – Твои, смотрю, тоже, – вставила ту самую шпильку Ася (лёгкое амбре, безнадёжно маскируемое жвачкой, нередко витало рядом с Усенцевым).
 – Что ты понимаешь в жизни, Офелия! Иди в монастырь! – сверкнул Усинцев столь же неизменной, как амбре, улыбкой. И традиционно рассказал пару свежих   анекдотов, на что Бог дал ему несомненный талант.   
 – Ася, зайди к шефу! – прервала их веселье проходящая мимо заноза Юркова.  Неприятно засосало под ложечкой. – Командировка! Юркова то, наверное, отвертелась!
 – Анастасия Павловна, – приступил шеф. – Вы у нас  известный ненавистник   поездок, если только они не экскурсионные. Не стану Вас тиранить командировками  и предлагаю совместить приятное с полезным: на недельку на курсы в столицу. Без вариантов! – предупредительно приподнял ладонь, заслоняясь от предполагаемых Асиных стенаний. – Больше некого. Все заняты. 
 – Как скоро?
 – Через неделю. Дату уточните у секретаря. Дела разбросайте пока.
Ася подумала, что вырваться на время из пут грызущих её сомнений, пожалуй, даже неплохо. Ни Жени, ни Дины Владиленовны.
В фойе её перехватила Ирочка:
 –  Бегу в кассацию. Толком не подготовилась. Два слова: как вчера?
 – Ир, всё потом. В два слова не уложусь.
 – Давай к Пышке?
 – Не сегодня. Иду в Закулисье.
 – Куда!?
 – Потом. Всё потом. Созвонимся.
Ирочка помчалась  к выходу, а Ася направилась в кабинет, размышляя, куда её, в самом деле, несёт.
Без пары минут четыре она, следуя привычной пунктуальности, подошла к театральным ступеням.
 – Ася!?
– Герман!? – сердце застучало где-то в висках…Вдох-выдох, как учили, и:  – Спешишь с букетом к ногам прекрасной Вики? – даже не заметила, что перешла на «ты».
– Как видишь – «без» (тоже на «ты»).  – И  после короткой паузы: «К тебе бы «без» не пришёл», – взгляд, уверенный, оценивающий и … ликующий. Продолжил, должно быть, тоже сделав вдох-выдох. – Вика просила кое-что принести. А ты к своему Женику?
 – Женик – это Викин, – проговорила она с ударением. – А я – в Закулисье.
 – Только не затеряйся! Там, говорят, небезопасно (улыбка). А я, признаться, голову сломал:  как бы тебя отыскать. У Вики не спросишь – может ужалить. Да и не скажет.  У Евгения справляться ещё глупее. Думал, потерял тебя безвозвратно.
 – Это было бы трагично! – с патетикой обронила Ася, старательно  пряча  радостное возбуждение.
– Как бы нам пересечься? Я жажду узнать тебя поближе (глаза в глаза, и на вопрос в Асиных глазах):  – В хорошем смысле слова (улыбка).
– Ммм. Можно. – А внутри: «Господи, до чего же сердце стучит! И покраснела, наверное, как глупая школьница, дневник которой попал в руки родителей».
 – Сегодня?
 – Завтра. 
– Где, когда?
– Знаешь крохотную кондитерскую около стадиона?
– Это где такая пухленькая девочка работает?
 – Ну, да! Пышка.
Вопрос во взгляде.
 – Ну, мы с подругой так её зовем: у Пышки. Завтра в четыре.
 – Ася, телефон на всякий случай!
Она продиктовала на ходу  и с колотящимся сердцем поднялась по ступеням, не оглядываясь.
Женя ждал в фойе.
– Здравствуй, бабочка! – легко коснулся щёки губами. – Идём?
Взял за руку,  повёл за собой в святая святых своего кукольного мирка: гримёрная, костюмерная, кукольная комната, мастерская, цех по пошиву… Ряды кукол-близнецов с разными выражениями одного и того-же неподвижного кукольного  лица (улыбка, печаль, страх); двойники одних и тех персонажей  в разных костюмах. «Это, как у настоящих актёров – переодевание, смена настроения»  –  догадалась Ася. Принцессы, ведьмы, колдуны, шуты, старухи, драконы, лешие, Петрушки – нет! чуда не произошло. Для Аси –  любительницы вечного движения, воздуха, света, перемен,  весь этот мир показался неподвижным, безжизненным, мрачным. Страшноватым. Уж не фобия ли, на самом деле, живёт в ней? Ведь сюда приходят сотни детей, их приводят сотни родителей. Они смеются, аплодируют. А ей здесь было тесно, словно стены надвигались, а вместе с ними со всех сторон  – лица, лица, лица с нарисованными глазами…
 –  Смотри: никого не напоминает? – вывел её  из холодного оцепенения голос Евгения?
Высоко, на фоне чёрной стены, освящённая нестерпимо белым светом, парила огромная бабочка-лимонница с тельцем-платьем из жёлтого шёлка, с громадными  полупрозрачными крыльями, усеянными жёлтым бисером  и пайетками, с неестественно длинными ресницами. Полуопущенные веки придавали ей томное, покорное  выражение.  От тоненьких кукольных ручек тянулись нити. Марионетка.  – Она!? Марионетка!? – О, нет!
– Жень, что-то мне душно здесь. Пойдём на воздух.
– Тебе не понравилось? – спросил он, глядя ей в глаза тревожно и огорчённо, стоя уже на театральном крыльце.
 – Чё-то я как-то не очень. Знаешь, никогда не посещала кукольных спектаклей. И, кажется, не захочу.
Зато нестерпимо захотелось к Пышке, в аромат арабики и бергамота, корицы и ванили.
 – Прости! Не думал, что ты так отреагируешь, – он был явно расстроен. Асе даже жаль его стало.  –   Всё ведь хорошо? Проводить тебя?
Ну, нет, к Пышке она пойдёт одна. Это – её мир. Ему туда вход запрещён.
– Не надо, спасибо. Пройдусь немного. Подышу. Тебе ведь ещё возвращаться сюда? Не беспокойся за меня.
Он поцеловал её, держа за руку, тревожно заглянув в глаза ещё раз.
– Я позвоню. Ты помнишь, что завтра сеанс у мамы?
Ах, да! Ещё сеанс. Всё смешалось в её голове.
 – Помню, конечно! Пока! – вернула она ему ответный  поцелуй.
Полчаса спустя, сидя у Пышки над дымящейся чашкой чая,  Ася лихорадочно соображала: и Герман завтра, и сеанс завтра. Хотелось пообщаться с ним без спешки, не держа в голове время. И не хотелось под пытливый взгляд Дины Владиленовны. «То ль кокетка, то ль кокотка», невесело пропела она про себя.
 – Что Вы сегодня без подруги? И без настроения? – вывел из задумчивости голос Пышки.
 – Растеряла.  И то, и другое, – благодарно улыбнулась в ответ Ася. – Надеюсь, временно. Устала, наверное. Пойду-ка я высплюсь.
– И это – лучшее лекарство после моего чая, – улыбнулась Пышка.
 – И после нового платья, – добавила Ася.
Придя домой, отключила телефон, приняла снотворное и провалилась  в обволакивающий мрак. Куклы во сне не являлись.

А между тем, в тот самый час, когда Ася врачевала Пышкиным чаем свою  взбудораженную душу, Вика сидела в гримёрке, готовясь к вечернему спектаклю. 
– Вик, что за цыпу выгуливал сегодня твой Евгений по театру?
– Какую ципу? – тряхнув упругим хвостом, оторвалась Вика от зеркала.
 – Брюнетка, со стрижкой, миниатюрная такая.
 – Аська, – догадалась Вика.
В отличие от Аси, Вика в эту ночь не спала, напряжённо думая, как бы отшить от Женика невесть откуда свалившуюся на её голову Асю.  Одно время он был уже почти  ручной. А у  Вики на него были давние планы. С его талантом, с её деятельным напором и с поддержкой Дины Владиленовны можно было многого добиться в жизни.


Раскидав утренних клиентов, они с Ирой, не сговариваясь, заговорщицки обернулись друг к дружке, и так же, не сговариваясь, направились из кабинета под подозрительными взглядами коллег.
 – Весь вечер тебе трезвонила. Даже переживать стала, – затараторила Ирочка, едва они присели на скамье перед офисным газоном.
– Отключала телефон. Хотела выспаться и отдохнуть ото всех.
– Что не так? – участливо спросила Ира. 
Но на  Асю вдруг нашло веселье:
– Всё так!  Шла на свидание к Евгению –повстречала Германа.
 – Германа? – Ирочка смешно наморщила бровки, припоминая.
 –  Ну, тот, с вернисажа!
«Ах, вернисаж! Ах, вернисаж!»,  –  пропели они в унисон и захохотали.
 – И как?
 – Пока не знаю. У нас – свидание.
Ирочка нетерпеливо заёрзала на скамейке, изобразив восторг. 
 – Но! А как же Кукольник? Ты сходила в театр?
Ася не стала распространяться про свои странные ощущения на грани фобии. О таких вещах даже лучшим подругам говорить не стоит. Постаралась ответить коротко и вернулась к истории предстоящего свидания и сеанса позирования.
 – Почти сеанс одновременной игры, –  невесело констатировала Ася.
 – Почти Фигаро в юбке,  – добавила Ирочка, и они вновь беззаботно рассмеялись.
Ну, как же легко с подружкой! Никаких тебе задыханий и стукота сердечного. Ясные Иришкины незабудковые глаза лучатся задорным блеском и заговорщицким азартом. Таких, как она, в старину называли                «наперсница». Хорошее слово. Словно любимый перстенёк на пальце – всегда рядом.
 – Сократишь первое свидание с картёжником-Германом до минимума, – наставительно изрекла она и  свела оба голубые глаза к переносице, скорчив забавную гримаску.  – Ася прыснула. –  И поскачешь на встречу со своей  живописицей.
Ася покатилась и от живописицы, и от картёжника.
– И не открывай ему сразу «Три карты, три карты, три карты»!   – виртуозно пропела Иришка арию из оперы, – пусть помучается.


У «Пышки» Ася появилась ровно в шестнадцать. Герман вышел из припаркованной машины. Протянул розы.
 – Не слишком банально?
 – Хотелось бы поёрничать, но не могу.
– Почему?
– Потому что рада тебе.
Она приняла цветы. Он обнял её  за талию, поцеловал то ли дружески, то ли совсем не дружески. Зато мурашки по телу  точно побежали дружно, обернувшись какой-то слабостью в ногах. Запах одеколона (Наверное, с феромонами, – мелькнуло в подсознании), голос, уваренная рука. Дурман.
– Ты правда хочешь к этой Пышке?
– Да, – поспешно, почти испуганно выговорила  она, только бы этот дурман отогнать.
– Идём, – высвободил талию. Взял за руку, увлекая к кондитерской, пропустил вперёд. Посетителей не было, привычно пахло кофе, свежей выпечкой. Он помог ей присесть на высокий стул, поддержав под локоть, спросил:
 – Что будешь?
 – Не важно. Можно чай. Пироженку на твой вкус.
Пышка оценила ситуацию. Дипломатично спросила, что молодым людям предложить, не нужна ли ваза для цветов, и никаких фамильярностей.
 – Что у тебя с Викой? – спросила Ася, вертя меж пальцами ненужную ложечку, когда он устроился рядом и повернул к ней голову, так что снова получилось глаза в глаза; выжидательно посмотрел на неё.  Ложечку отложила. Смотрела также выжидательно, пытливо.
 – Ничего серьёзного. Познакомились в клубе.
 – Снял? – перешла на пошлый сленг.
 – Скорее, она меня.
 – А ты сразу всем в руки даёшься?
Ася сама себя не узнавала. Что с ней?! Никогда в жизни ни с одним мужчиной она так не разговаривала. То ли Вика так её бесила, то ли Герман вывел её на какой-то другой уровень. Ей хотелось, чтобы он забыл обо всех Виках на свете. Чтобы смотрел на неё всегда вот так, как сейчас. Эта химия, зарождаясь  между ними, уже  бурлила вовсю, разгоняя молодую горячую  кровь, грозя завершиться опасной реакцией с непредвиденным результатом.
 – Не всем. Вике – точно нет, – ответил  он спокойно.
– Тогда говори.
 – О чём?
– Ну, это же ты жаждал узнать меня поближе.
– Да, и теперь хочу. И ещё больше, – втянул запах её волос. Я тебя там сразу заприметил, на выставке. И, знаешь  – не отпускает. Думал о тебе все эти дни. С тобой такое случалось?
 – Случилось однажды, – улыбнулась Ася.
 – А что у тебя с Евгением? И как, кстати, Закулисье?
–  С Евгением у меня неопределённость. Его мать пишет мой портрет. А в Закулисье, я думаю, лучше не заглядывать. Кстати, через час я должна быть у Дины Владиленовны на сеансе.
– Подвезти тебя?
– Не откажусь.
– Забрать?
– Не надо. Евгений отвезёт. Это довольно утомительное занятие. Я после первого сеанса была, словно выжатый лимон.
– Хочешь подумать? Сравнить?
 – Сравнить несравнимое… Ерунду спросил.
 – Прости. Не терплю соперников.
 – Не возражаешь, если цветы останутся здесь? Глупо приходить с ними к Дине Владиленовне.
 – Так вручи ей.
 – Э, нет! Они – мои!
Пышка пообещала присматривать за цветами:
– Буду рада видеть вас опять!
У подъезда хотелось, чтобы снова поцеловал, но он лишь сказал:
– Позвоню.
Стряхнув дурман, нажала кнопку домофона и вознеслась в храм живописи.

От проницательности Дины Владиленовны её  смятение не укрылось.
 – Взгляд у Вас, Ася, сегодня особенный. Евгений сказал, что куклы Вас не впечатлили?
 – Скорее наоборот. Впечатлили слишком, – попыталась отшутиться.
– Знаете, то, чем он занимается вне театра, совсем иное.
– А где же его работы?
 – На нашей даче. У нас дача прямо в городе. В частном секторе большой наследственный дом. Там у него что-то вроде студии. Я на даче почти не бываю. Два художника под одной крышей – перебор, – констатировала она.
 – Лимонница, лимон в чай положить? – Женя постарался её развеселить, но вышло ещё хуже. Вновь вспомнилась марионетка из театра … Установилась тишина, и Ася под шёлком тюрбана ощутила знакомую, пока ещё слабую, тихо  крадущуюся злобную штуку мигрень. Дальше работа проходила в молчании.
– Ну, на сегодня довольно, – откладывая  кисть спустя час и вытирая руки, проговорила  Дина Владиленовна  – Не стану Вас больше мучить, Ася.  Да и работа  что-то не идёт сегодня.
 – Знаете, – внезапно проговорила Ася, – я ведь тоже стихи пишу. Я видела Вас в троллейбусе, когда Ваш друг стихи вслух читал. Помните?
 – А, Леонид! – улыбнулась Дина Владиленовна, разглядывая Асю по-новому. – Надо же, как тесен мир! Прочтите же что-нибудь своё, если можно, конечно.
И Ася, не снимая тюрбана, заговорила мелодичным голоском, не так, как Леонид из троллейбуса, а легко, волшебно, ибо в стихах этих была сама её душа, и именно эта душа, а не какая-то девушка Ася, паря над большой комнатой, читала сейчас:

В отцовском маленьком саду,
где тропки так не длинны,
я с лютней звонкою иду
меж зарослей малины.
И вторит радостно скворец
мне в кроне старой груши –
должно быть, тешится, хитрец,
гармонию нарушив.
Знаком мне каждый уголок,
как лешему – опушка,
и каждый встречный мотылёк,
и каждая лягушка.
Как нимб, как лёгкий ореол,
луч волосы щекочет,
и платья летнего подол
по нраву ветру очень.
Притихла до восхода лун
на солнце маттиола,
а я касаюсь нежных струн,
как славный Капирола.
Гляжу, задумавшись, в зеркал
стоячие озёрца –
с водою кадки  –  в них овал
лица и прядей кольца.
…
О, где мой верный трубадур,
где мой поклонник юный?  –
его ждут дева и ноктюрн,
его касаний –  струны.
Присяду в тень, а он  – у ног:
устала – нету мочи;
я –  влюблена, и он бы мог,
да вот беда – не хочет.
О, где мой преданный Гийом:
грущу, как Маргарита;
задето сердце остриём
стрелы, да страсть забыта.
Сбежал он в дальние края,
а лютню мне оставил;
и вот с тех пор узнала я:
любовь – игра без правил.
_____
В отцовском маленьком саду,
где тропки так не длинны,
я с лютней грустною бреду
меж зарослей малины.

Тишина всё ещё звенела голоском Аси.  Щёки пылали. Сердце стучало часто, но стало легко. Почему она прочла именно эти стихи? – Просто они были её самыми любимыми. В них – она сама, Ася, и есть.
 – И, да! Я на днях уезжаю на неделю. На курсы отправляют.
 – Спасибо за стихи, – сказала, наконец, Дина  Владиленовна. – Они мне очень помогли кое в чём.
В прихожей, провожая Асю, она тихо сказала ей:
 – Когда гложет сомнение, проблеме нужно дать отлежаться.
  Да! Она права! Уехать на неделю, разобраться во всей этой чертовщине, понять, чего она сама хочет. И когда Женя хотел поцеловать её, прощаясь у порога дома, она тихо наложила печать на его уста – прохладные пальцы на его горячие губы.
 – Жень, притормозим?
 –  Хорошо, моя Фея Драже, слушаюсь, – шепнул он, неизменно возвращаясь к жёлтому шифону в горох.
 – Ты же понял, что я сказала? –  На неделю уезжаю. Не звони мне ни разу. Ни до отъезда, ни во время. Хорошо? Я сама объявлюсь.
 – Да. Я буду думать о тебе.


Придя в маленькую квартирку, она разрыдалась.
Что с ней? То пусто, то густо. И почему такая гнетущая тоска на душе? Евгений –  явно влюблён.  Герман – тут явная страсть (она вспомнила про мурашки).  Но страсть – ещё не любовь!?  И есть ли что за этой страстью – не узнать пока. А сама она? –  Любит ли она кого-нибудь? Умеет ли любить? Или её любовь осталась на школьной лестнице, где дух замирал от предвкушения встречи с мальчиком из старшего класса? Тогда взгляда было довольно, чтобы всё понять. Или любовь –  тот самый трубадур, что уехал в дальние края? Тот самый, о ком эти стихи.
Ася достала коньяк, крохотную рюмочку, влила в себя два напёрстка обжигающей жидкости. Пусть поведёт голову! Пусть сморит сон, и забудутся на время Герман, Евгений…
 – Аська! Не спишь ещё? – осторожно, полушёпотом спросил далёкий голосок фарфоровой  Ирочки?
 – Иришка, как я тебя люблю! – обрадованно выплела Ася. –  Затуманил- таки голову коньяк.
 – Что случилось? Кто тебя обидел? Герман? – сыпала Иришка вопросы.
– Я сама себя.  И всех их –  тоже, – снова тянула Ася сквозь слёзы.
 – Да ты что там, выпила?
 – Выпила. Коньяк.
 – Он к тебе приставал, да?!
 – Кто?
 – Ну, Герман, конечно! Не коньяк же!
 – Ах, Ирка! Хорошо, что ты есть! Я – спать!
Но алкоголь выветрился скоро. Зато неожиданно пришло решение. И она, наконец, уснула.
 Сидя утром перед зеркалом, Ася ещё раз обдумывала всё на свежую голову. Она любила это особенное время, когда покончено с завтраком, вымыта и до блеска протёрта посуда, все предметы занимают законные места, стол сияет, губка – на мойке, полотенце – на кронштейне.  И вот тогда Ася ставит на скатерть своё любимое овальное зеркало на высокой тонкой ножке в серебристой оправе и начинает неспешно колдовать, превращая свои бледные черты в образ. Неторопливо и механически поводя кистью для румян, колдуя тушью для ресниц, оживляя свой лик помадой, она думает, думает, думает. Время от времени взгляд замирает на квадрате окна: там гигантская берёза под самое небо, две другие – поменьше, разлапистый каштан – её любимец, и главное – само небо: холст, щедро принимающий и впитывающий краски дня.
– Доброе утро, Ася! – голос Германа мгновенно взволновал. – Заеду за тобой? Подвезу на работу?
 – Да, нужно поговорить.
 – Ого! Серьёзное начало дня. Через сколько?
 – Через полчаса.
– По дороге расскажешь, где работаешь. Пора, наконец, начинать познавать тебя.
Когда она вышла из подъезда, он стоял у куста шиповника. Увидев её, осторожно отщипнул цветок и, шагнув на встречу,  приложил к её тёмным волосам.
 –  Ммм, какой запах!
– Тебе очень идёт. Так и отвезу тебя, с цветком.
 – Дай-ка, я лучше его засушу, – с улыбкой забрала она цветок и спросила наигранно-вызывающе:
– А где мой законный букет?
 – Ты всё равно оставишь его где-нибудь. Ты разбрасываешься моими букетами, как антилопа – золотом.
Она засмеялась и тронула его за рукав: «Пора».
Уже в машине сказала:
 – Я уезжаю на недельку, послезавтра. Мне надо собраться, так что свиданий пока не планируй. И вообще, давай сделаем паузу. Будет время подумать: «А надо ли оно?»  И ещё: у меня тут кое-что для тебя припасено.
Ася открыла сумку, достала небольшую книгу.
 – Это – мои стихи.
Он с любопытством уставился на сборник, затем перевёл взгляд на неё.
 – Понимаешь, я пишу. Много. Мне часто требуется одиночество. А это (указала на книгу) – мои труды. Мой подарок тебе.   Знаешь, один знакомый физик однажды подарил мне свою научную работу с дарственной надписью –  брошюрку страниц на пятьдесят. Сплошные формулы и графики.  Смешно. Для меня – птичий язык. Но я хранила её довольно долго. Потом затерялась, и мне было жаль.
 – У вас был роман?
 – Сейчас не важно. Так вот, не знаю, читаешь ли ты  в принципе, но мне хотелось бы, чтобы ты за неделю одолел. И если одолеешь – выбери один. Потом мне скажешь. Ну, а если разбежимся – будет тебе память, как те физические формулы.
  Он смотрел на неё серьёзно, новым внимательным взглядом.
– Знаешь, меня много чем удивляли. Но такой девушки мне ещё не попадалось.
 – Может, и к лучшему, – улыбнулась она.  – Но для меня это важно (указала на книгу).
 – Хорошо. Тебя проводить? Хочешь, я отвезу тебя прямо к порогу повышения твоей квалификации? И привезу обратно.
– Нет. Провожать не надо. И отвозить не надо. Я еду с коллегами.  И ты не звони мне всю неделю, ладно?
– Коллеги – мужчины?
 – Коллеги мужского пола, – улыбнулась Ася.
 – Может, я всё-таки  отвезу тебя в столицу, и там начнём отсчёт?
 – Нет. У тебя останется больше времени на чтение.
И так, она взяла таймаут.


Уже час Асин мозг выносила старушка-одуванчик с виду, но с глазками свёрлами и несомненная фурия внутри. В принципе, её даже можно было понять: соседи за стеной регулярно оставляют своего хаски в одиночестве. Хаски – собаки компанейские, грустят без стаи и оттого плачут – воют по-волчьи. Ася представила свою квартирку… Но априори она любила животных больше, чем людей, и она сочувствовала хаски. Но и старушка имела свои резоны: право на тишину. И носила это своё право по кругу уже битый час, воздев, словно знамя на древко.
Ирочка нетерпеливо корчила за спиной старушенции фирменную «морду суслика» –  глазки на переносице, щёки вовнутрь. Возносила очи к небу, крутила кулачками «динамо машину»  – закругляйся!  Ася сжимала челюсти, сдерживая гомерический хохот и стоны Призрака отца Гамлета,  борясь с желанием придушить старушку.
Старушка не унималась. Ирка прыгала юркой белкой за прутьями воображаемой клетки. Наконец, надув щёки, она произнесла:
– Анастасия Павловна! Вы не забыли, что через полчаса у нас убийство?
Старушка замерла, сопоставляя масштабы убийства с воем хаски и, наконец, встала:
– Так значит, к участковому? – Благодарю, деточка!
Когда дверь за старушкой затворилась, Ирка шмыгнула на согретый ею стул, и, глядя в глаза Аси своими фарфорными незабудками, патетически изрекла:
 – Юрий Янович пригласил меня в кафе! – и счастливо прыснула.
 – Ну, поздравляю, наконец-то! Хотя вариант – малоперспективный. У него на лбу  жирным двадцать шестым шрифтом напечатано «Не нагулялся». И ещё с тремя восклицательными.
Ира вздохнула: «Сама вижу. И потом, я намылилась в аспирантуру. Янович мало вписывается в мои научные планы…» Помолчала.
– Но интересно же! – воскликнула она  через мгновение, и они обе рассмеялись юным беззаботным смехом. – Это не пёс! Это – собака Баскервилей, – передразнила Ирка старушку. И обе упали на стол  в новом приступе хохота.
А вечером, когда Ася, глядя на луну за окном, силилась родить неизбитую, никем ещё не сочинённую до неё строку, раздался звонок:
 – Ась! Он – козёл! Он не хаски! Он – со-ба-ка! – выдавила Иришка по слогам.
– Ир, ты выпила, что ли? – настала Асина очередь удивиться.
 – Напёрсток Джека Дениелса. Нашла у папы.
– Ирка, нам спиваться нельзя! Нам ещё замуж выходить! Точно напёрсток?
 – Зуб даю.
– А с чего тебя так развезло?
– Мы же ещё шампанское пили.
 – Так Янович был у тебя дома!? А твои все где?
 – На даче.
– И что?!
– Он сказал, что привык иметь дело со взрослыми женщинами. – Ик, – икнула Ирочка.
 – Плюнь! И ложись спать!
Да, «кругом одни трагедии…»,– процитировала Ася саму себя.
 

Неделя в столице прошла быстро. Она сбегала с лекций, сходила в свой  любимый Художественный, прошлась по книжным, и не только. Накупила сувениров Ирочке, родителям; безделушек – себе.   И старалась не думать о том, что ждёт её дома. И лишь когда вернулась, поняла, как соскучилась. По ком? Сама себе не хотела признаваться, что зря, наверное,  придумала  эту дурацкую паузу, потому что в голове яснее не стало.
И она позвонила Дине.
– Я вернулась.
 – Отлично. Продолжим портрет? Приезжайте сегодня. Время – обычное. Женя  заедет. 
Женя тревожно заглянул в глаза – что там? Видно, что ждал. Встретив ответный взгляд, засветился.
 – Ну, сейчас то поцеловать можно?
 – Целуй,  – ткнула Ася пальцем в свою щёку, принимая цветы.
Весь сеанс он не сводил с неё глаз. Провожая, предложил:
 – Поедем завтра на дачу? Я, наконец, покажу тебе свои работы. Настоящие.
– Хорошо. Во второй половине. Надо бы мне хоть изредка посещать свою работу.
Утром Ася торжественно вручила Ирочке столичный презент и они молча улизнули из кабинета на любимую скамейку у газона, под большими старыми липами, где так приятно пригревало всё ещё августовское  солнце,  где в жару бывала спасительная тень, а сейчас солнечные зайчики блуждали по их лицам, пробираясь меж начинающей желтеть листвы.
– Ну, как? Не  влюбилась там ещё в кого-нибудь?
 – Куда уж больше?
 – А давай сбежим сейчас к Пышке. У меня сегодня ничего.
– Зато ко мне сейчас придут клиенты.  Там такой иск сложный. Не могу.
 – А я подожду, пока ты разбросаешь дела.
 – Не получится. Всё равно не получится. Ир, после обеда я еду на дачу с Евгением.
 – А, так Онегин победил? Похоже, ты, наконец, определилась? Ну, а как же наш Герман? Кто ему подскажет три карты? – Ира задумчиво покачивала ножкой в породистой туфельке. Затем  глубокомысленно изрекла:
– Герман – фигура трагическая, что ни говори!
 – Да ну тебя, Ир! Ничего я не решила. Просто еду посмотреть его работы. Дача – это мастерская.  И я не знаю. Ничего я не знаю.


Наскоро перекусив дома, сменив романтически-деловой костюм с любимой пёстрой шёлковой рубашкой на все случаи жизни на нейтральное, джинсово-белое, Ася отправилась на встречу с  неизвестностью. Евгений на этот раз опередил её, уже ожидая в машине. Осмотрел внимательно, с неподдельным  восхищением.
 – Какая же ты! Тебе всё к лицу.
Евгений сообщил название улицы, уточнил, бывала ли она в том районе. Нет, неприходилось. Ася всё ещё успокаивала себя – ни к чему не обязывающая поездка. Всего-то посмотреть на  очередных кукол! Только других, как сказал Женя. Что там за сокровища, интересно. Дина Владиленовна говорит: он талантлив. Ну, что ж, убедимся.
В машине Евгений сделался странно молчалив, словно ушёл в себя, лишь время от времени поглядывал на Асю.  Волнуется, наверное.
Дача оказалась весьма вместительным двухэтажным домом с каменным цоколем, выбеленным первым этажом и деревянным, тёмно-коричневого колера вторым,  с балкончиком под крышей. Что-то в стиле швейцарского шале. Правда, со старым густым садом по одну сторону, с  зарослями малины, зато с небольшой лужайкой по другую, зевершающейся грядками, кажется, клубничными, но с усохшими уже листьями. К дому вела дорожка, мощённая плоским камнем.
– Ого, вот так дачный домик! Это твои предки такой замок выстроили?  Недурно для мастерской.
– Да нет, конечно, это перестраивалось матерью. Одно время она планировала тут жить сама.
Перед входом – небольшая терраса, прикрытая навесом высокой крыши второго этажа. Деревянные ступени с перилами ведут на террасу.
– Проходи, –  распахнул Женя дверь перед Асей.
Весь первый этаж-студия, объединённый с кухней, был уставлен подрамниками с готовыми работами, подрамниками без холстов, рулонами холстов; на стенах – развешены картины, очевидно, Женины. Ася, хоть и не специалист, разницу между работами Жени и его матери уловила. Живопись Дины – светлая, позитивная, озорная. Женина – тревожная,  кричащая болью, каким-то надрывом напоминающая прозу Достоевского. Тем не менее, она притягивала. И Ася переходила от одной работы к другой. Женя молчаливой тенью следовал за ней.
 – Всё твоё? – уточнила на всякий случай.
 – Да. Как тебе?
– Впечатляет. Но ты же знаешь, я не специалист. Профессионального разбора не жди.
 – Лимонница! Мне не нужен профессионал. Мне нужны твои впечатления. И твои  чувства.
Ася ощутила, как надвигается что-то серьёзное, тёмное, за чем  нет возврата.
 – Есть тут чай или кофе? – спросила, стараясь разогнать, отодвинуть это тёмное и тревожно.
 – Есть, конечно. И даже ещё кое-что,  – оживился он, доставая миску. – Погоди, скоро вернусь. Не скучай!
И  вышёл на улицу. Вот тут-то и надо было тихонько улизнуть. Но Ася лишь осмотрелась ещё раз с любопытством. Добротно, стильно оформленный дом, правда, пребывающий в профессиональном беспорядке, что и понятно: следы обитания творческой личности.  Всё продумано для удобства. Но почему так неуютно и гнетуще?
Женя вернулся с миской, полной  ягод:
–  Смотри, Лимонница,  какие  ягоды. Поздний сорт. Искал практически на ощупь. Темно уже в саду. Жаль, что ты не в мае приехала. Я баловал бы тебя клубникой. Но сейчас только малина.
 – В мае мы не были знакомы.
Ася взяла несколько ягод, положила в рот под пристальным взглядом Евгения. Вдруг он, забрав миску из её рук, отставил её в сторону и обнял Асю, на этот раз не робко и нежно, а настойчиво и жадно. Её губы с запахом малины, казалось,  сводили его с ума.
 – Жень, не надо, – попыталась отстраниться Ася. Что-то в нём пугало её.
– Ну, почему? Ася, почему? – настойчиво, с нотками отчаяния,  звучал его голос, в то время как он пытался удержать её руки.
Ася, наконец, высвободилась...
 – Хорошо. Прости, прости! – он сложил ладони перед собой.  Идём же, я покажу тебе главное. Сюрприз, – проговорил он странным голосом.
Ей уже не хотелось никакого сюрприза, но он так настойчиво, почти умоляюще  звал её туда, наверх, на эти ступени. И она сдалась, жалея его. Но каждая ступенька лестницы казалась ей не шагом вверх, а падением в пропасть, в бездну. Когда поднялись на второй этаж, Асю со всех сторон  окружили ... лица. Куклы, не такие, как в театре. Настоящие, с лицами живых людей. Женя пытливо смотрел на неё, стараясь угадать впечатление.
А она… увидела, наконец, его  сюрприз: собственный образ, своё лицо, себя саму во весь свой рост – бабочка-лимонница в жёлтом.
– Ну, как тебе?
Асе показалось, что она сходит с ума. Она с ужасом взглянула в Женины глаза, начиная прозревать. «Ма-ни-ак», –  вспомнилось ей вдруг. Отступив на шаг, она бросилась к лестнице, краем глаза заметив, что он метнулся за ней.  Ася слетела по пролёту, повернула на следующий.
 – Ася, вернись! Ася! Ну почему нет! Ася! Почему нет! Я люблю тебя! –казалось, уже настигал её его изменившийся голос.
Сама себя не помня, она пролетела по мощёной дорожке, толкнула калитку и не разбирая дороги, побежала по улице.  В ушах стоял Женин крик: «Ася, ну почему нет?».
Она остановилась, так как показалось, что если не остановится она – остановится её сердце.  Огляделась. Тишина. Дрожащими руками рванула висящую через плечо сумочку (какое счастье, что не сняла её там!). Достала телефон. Долго не могла найти то, что искала. И когда услышала, наконец, в трубке голос Германа, истерически вскричала:
– Гера! Милый! Пожалуйста, забери меня отсюда!
– Ася! Асенька! Ты где? Что случилось?
 – Забери! Приезжай скорее!  Он – сумасшедший!
 – Ася! Где ты!?
Она,  с трудом сообразив,  назвала улицу.
 – Дом? Какой дом?
– Я не знаю! Я не знаю! Я – на улице! Просто на улице, – повторяла она.
 – Стой на месте! Я сейчас приеду!
Когда фары высветили в темноте её силуэт на тротуаре, и, притормозив, он подбежал к ней, Ася бросилась навстречу, как  бросались, должно быть, до неё тысячи несчастных женщин в объятия своих спасителей. Но он был для неё – единственный на всей земле.
– Гера! Он сумасшедший! Он – сумасшедший, – только и могла она выговорить.  Язык едва повиновался ей.
 – Что он сделал, Ася?
 – Ничего. Он – сумасшедший. Увези меня отсюда!
И она, наконец, зарыдала.   
 – Всё хорошо, Ася! Всё хорошо, родная, успокойся! Никого нет. Только мы с тобой.
Он гладил её хрупкие плечи,  в крепком объятии прижимал к себе, пока ни унялась крупная дрожь, пробивающая её тело, пока на перестала она всхлипывать глубоким всхлипом, как это бывает от очень большого горя у очень  маленьких детей. И когда, наконец, Ася притихла, словно размякла в его руках, он усадил её в машину, и, не спрашивая, отвёз к себе. И там, у него дома, где она очутилась впервые в жизни, для него у неё не нашлось никакого иного слова кроме «да». И в его объятиях, в его постели, она нашла, наконец, полное успокоение.
Когда некоторое время спустя они тихо лежали рядом, ошеломлённые стремительностью  и  неожиданностью случившегося, он вдруг прервал молчание.
– А я ведь прочёл твою книгу.
Она замерла, затаила дыхание, словно погружаясь под воду.
 – И что?
 – Лютня – произнёс Герман.
Она выдохнула. Помолчав, спросила тихо:
– И ты готов принять меня вот такую? С лютней в голове?
– Уже принял, дурочка моя странная.
Больше ничего не было сказано.
Штора впускала в комнату далёкий лунный свет. К счастью, он был не лимонного, а просто бледного, серебристого оттенка, и в свечении его Ася казалась Герману  призрачно - прекрасной, её волосы пахли то ли корицей, то ли цветком шиповника, и он, словно лучший графский садовник, лелеял этот спящий  цветок.
Позже, пробудившись под его взглядом, она всё-таки спросила:
 – А как, кстати,  твоя фамилия?
 – Волошин, – ответил он, думая о странностях происходящего в его жизни с появлением в ней Аси.
– Годится – улыбнулась она  лунному свету. –  Жаль только, что не Максимилиан.
 – А он кто?
 – Он – великий поэт, – ответила странная Ася.


Неделю спустя Ася с Ирочкой сидели у Пышки. Ира, притихшая, казалось,  вдруг повзрослевшая, несколько подавленная и отрезвлённая Асиным происшествием, проговорила: 
– А хорошо, что ты даже не успела меня с ним познакомить. 
– Да, плохо, что сама успела познакомиться.
– Ну, ты же не могла знать.
– Да. И без него я бы не встретила Геру. А сейчас, когда всё позади, мне даже жаль его, – проговорила Ася,
– А мне – его мать. Представляешь, каково это!?
Помолчав, спросила:
 – А как с Германом?
 – Не знала, что так бывает, –  коротко, голосом человека, познавшего великую вселенскую тайна, ответила Ася.
Ира задумалась. Похоже, ей эта тайна ещё не открылась. И добавила: 
– А мне позвонил Янович. Извинялся. Сказал, что перебрал тогда.
 – А ты?
– А я …  уезжаю через неделю в аспирантуру. Аспирант Ирина Воденцова. Прощай, наша скамеечка! Прощай, кондитерская! – оглянувшись, добавила вполголоса: « И Пышка, тоже прощай!».
– Чего жаль – того жаль, – проговорила с грустью Ася. – Без тебя «Пышка» для меня осиротеет.
Примерно через месяц позвонила Дина Владиленовна.
 – Ася, что мне сделать с портретом?
– Что посчитаете нужным.
– Ты прости меня, девочка! Я виновата перед тобой. Женя сейчас  в клинике. Ему гораздо лучше. Видишь ли, у него нехорошая наследственность от отца. Была долгая ремиссия. Когда вы познакомились, я надеялась, что он окончательно излечился. Он так увлёкся. Буквально дышал тобой. А мне следовало бы понять, что сильные чувства ему вредны, даже опасны. Ту куклу он тогда разбил. Её нет. Так что и не вспоминай больше. И не волнуйся ни о чём. Он поправится окончательно – и я его увезу. А сейчас его навещает Вика.
 – Она знает?  И знала раньше?
 – Знала.
 – Ну, что ж. Я рада за него.


Год спустя Ася и Герман неторопливо гуляли по осеннему бульвару. Такие прогулки вдвоем стали  для них привычным ритуалом, приносящим каждому свою толику удовольствия. То и дело моросил мелкий дождик, поминутно сменяемый проблесками холодного солнца, рассыпая бриллианты капель на влажных ветках, но под большим зонтом было уютно. Листья клёнов своими алыми лапами  напоминали чьи-то разбитые сердца, простёртые на мокром  тротуаре,  рождая в душе восторженную грусть. Герман молчал, опасаясь вспугнуть Асины мысли. Она была сейчас где-то далеко-далеко. Наверное, в своей странной стране Поэзии. Он незаметно покосился на Асин профиль. Ну, да. Взгляд скользит по трепетным золотистым липкам вдоль проезжей, по изумрудному, отмытому начисто после летней пыли, газону … Впитывает.
Проходя мимо Выставочного зала, он внезапно отвлёк её:
– Ася, смотри! – Марина. Авторская выставка. Хочешь, зайдём?
Они неспешно прошли первый зал, останавливаясь у пейзажей с видами далёкой южной страны. Так вот куда, должно быть, увезла Дина Владиленовна своего несчастного сына. Во втором зале на центральной стене разместилась  всего одна картина.  Эффектная, богато отделанная багетная рама приглашала зрителя прямо в Средневековье.  Оттуда, из глубины столетий, на Асю смотрела зеленоглазая девушка с лютней.
 – Она всё-таки закончила её.

19.08.2023