Он улыбался пустым ртом...

Он улыбался
Пустым ртом.
Светило солнце.
Пели птицы.
Не важно,
Что будет потом,
Клубится далью
И искрится.
Он улыбался облакам.
Он улыбался
Встречным людям.
И проплывали вдаль века.
И он вдыхал их
Полной грудью.
Он улыбался
Как старик.
Морщинисто
И откровенно.
И бусин глаз его
Горит
Огонь души его
Нетленно.
Он и сейчас,
Он и теперь.
И свет,
И тень свечи на дверь,
На стены,
Пол,
На всё вокруг.
Он улыбался...
И не вдруг.
Светило солнце.
Плыл рассвет.
И много,
Много счастья лет...
Те звёзды,
Где-то высоко.
Он улыбался им легко...
Его теперь
Улыбки мгла
В моих ресницах
Пролегла...

...посвящается моему прадеду Василию, «дедВасе»...
...жил честно и ушёл легко, во сне, в столетнем возрасте. До последнего момента был чистым, аккуратным, ненавязчивым. И улыбался, улыбался, улыбался... Мог и ещё, наверное, пожить. Да из Омска, где в войну оказалась семья, там и осталась, к себе домой, на малую родину, в Запорожье уехал. Там лето было 1973-го года. Жара страшная. Во дворе дома мужики лавку вкопать вздумали, клумбу женщины разбили. Работать в жару никто не стал. А он возьми и поставь эту лавку сам. Потом обедать пошёл. Чувствовал себя хорошо. После, по его традиции, сон дневной. А вставал он "с петухами", "жаворонок". Днём спать привык с юности (он 1873-го года, ещё в Русско-японскую воевал, был ранен тяжело там). Вот во сне и ушёл... Говорят, на лице улыбка осталась. Последняя. Креститься меня учил. Поставит между колен и рукой моей водит... Бабушка, мама, все, ругать его за это... А он заливается смехом. Проказник был. Пить ему запрещали, мол, нельзя, старый уже. А он перед завтраком 50 и перед обедом 50. Больше - ни-ни. Так он в пузырьки из-под одеколонов прятал в своей с прабабкой комнате (в двухкомнатной жили в Омске, все - в большой, а маленькая, 10 метров, это стариков). Прабабка Таня на 7 лет раньше него ушла. Как раз перед моим рождением умерла. За месяц-два. Вот он эти пузырьки на трюмо расставил. Все знали. А он шифровался, думал, не замечают. Зайдёт, было, закроется на большой сувальдного замка, что в его двери (странно, в квартире во внутренней двери такой замок был), ключ изнутри. Позвенит склянками. Слышно было. Все переглядывались многозначительно. А что поделать-то? Выйдет за стол, сядет, крякнет, усы чапаевские поправит, салом закусит ( любил сало, сам его готовил, под деревом в тряпках закапывал, та ещё процедура была, - "О, це жовте сало! Смачно!"). И с аппетитом ест потом. В любой ситуации позитив находил. Никогда его из себя вывести было нельзя... Помню железные крашеные, старого-старого образца, пуговицы на его одежде. Пошарпанные уже, где подржавленные... Всегда чистый. Сам за собой ухаживать привык. В шляпе, как у Льва Толстого, соломенной широкой, лысый, с тросточкой (хромал чуть ещё с Русско-японской, говорили). И пойдёт куда-то, пойдёт. До самого обеда. Где-то в Омске его соседи иногда видели. Ближе к Иртышу, реке. Гулял много в старости... Помню его. Вспоминаю)
А фото не осталось. Много чего потеряно за жизнь. Я сам из семьи военного. И тоже военным был долго. И вещи терялись при переездах. И всякое бывало... Нет фото. Мало что из материальной памяти осталось. Только воспоминания...
На фото река Псёл в городе Сумы. А ниже, главный омский мост через Иртыш... Память - это мост в прошлое, это возможность отстроить свой мост в будущее. Символично. Второй мост здесь - моего детства. И много ещё таких мостов было. Семья переезжала много раз. Отец военным всю жизнь. Но этот - мой главный. А тот, выше, возможно, - прадеда.