Обломов

Я думаю, мы вымерли почти,
ненужные бессмысленному завтра.
На камне силуэт ихтиозавра
из прошлого приветом не сочти,
читательница старых дневников,
хранительница бархатных альбомов.
Закончен мезозой, но жив Обломов,
хотя и совершенно не таков,
каким представлен в памяти людской
в зачитанном романе Гончарова.
Поэзия не дойная корова,
и мы живём с протянутой рукой.
Но к чёрту. Не о ней. О том, что мы
в триасовом периоде не пишем,
оставив предприимчивым лапищам
перо в эпоху ядерной зимы,
которой, верь мне, свет мой, не бывать -
страшилка для особенно пугливых.
Стерев ладонью патину на сливах,
Обломов молча пaдает в кровать,
их есть, мечтать о светлом и большом.
Друг детства Штольц готов прийти на помощь.
Ильинская забыта, и не вспомнишь,
Пшеницына приходит голышом -
любовь-любовь, амурные дела,
да брат жены прибрал к рукам поместье...
Но места не находится для мести,
когда жена ребёнка родила.
Умрёт Обломов - плата высока
за лень и бесхребетность нашей эры.
Но есть и благородные примеры -
и Штольцы заберут к себе сынка,
чтоб вырастить другого Ильича.
Другого, но такого же, по сути,
а будущее, в масле и мазуте,
заявится, о ящерах крича.
Вот новый мезозой, ихтиозавр
ныряет в океан почти что рядом.
Он весь - подлодка с ядерным зарядом,
который смел, задирист, зол и яр.
Мы вымрем все, хоть я не верю в то,
что это так, плюю на все прогнозы,
и льётся слово, будто кровь из носа,
и небо, будто купол шапито.
Такой вот август, милая. Молчим
о том, что всё на свете - отпечаток.
Не хватит археологам перчаток,
нащупать то, что сделалось ничьим,
а раньше было нашим испокон.
В церквах сегодня очень многолюдно,
да жарко слишком около полудня,
и значит, лицедейство у икон,
а вовсе не молитва. Я не лгу.
Ильинская подумав - что за харя,
вдруг вздрогнет, в алкаше узнав Захара,
обломовского верного слугу.
Вздохнёт и скажет - милый, не греши,
читай роман - там все родные лица.
И можно пить, гулять и веселиться,
за упокой погубленной души.