Ни к селу, ни к городу...

Это была самая обычная житейская история, каких на день сотни, а то и тысячи происходит.
           Василиса ждала мужа с работы и, поглядывая в телевизор, лепила его любимые вареники с творогом. Автомеханик, он часто задерживался, дожимая за отдельную плату крутые заказы. Работа такая. Так и сегодня. Уже и сериал закончился, и вареники готовы, и новости вдоль и поперёк отсмотрены, а его нет как нет. Наконец, еле слышно звякнул входной замок. Одного взгляда на мужа было достаточно, чтобы почувствовать неладное. Сказал «привет» и в ванную. И, хоть так он делал всегда, жена напряглась. Не ошиблась. Мылся дольше обычного и, когда вышел, не подошёл, не чмокнул в щёку. Не спросил:
 - А чем это у нас пахнет?
Кормила она его отменно. Накроет стол всякой снедью, сядет напротив, подопрёт щёку и смотрит, как он уплетает. Радуется. Сначала Павлик ел да нахваливал, потом просто ел, а однажды скривился и говорит:
 - Вась, в рот мне, пожалуйста, не заглядывай!
С тех пор и не заглянула. Усядется на диван, разложит лоскуты всех мастей и знай, сшивает их по одной ей известным законам.
     Сегодня всё так же, да не так. Жевал Павлик вареники с таким лицом, с каким котик жевал бы резиновую рыбку. Василиса ни о чём не спрашивала, но переживала очень. Всякое там у них бывает, на работе. Да и вообще. Кто их знает, этих мужиков, когда у них кризис среднего возраста? Так вот придёт однажды и скажет, что полюбил, мол, другую. А что, сплошь и рядом такое!
     Наконец муж нехотя вымолвил:
 - Дядька никакой. Не знаю, что с ним делать.
      У жены гора с плеч. Нет, весёлого, конечно, мало, но это не худшее из зол. Родителей у обоих в живых не было, а из всех прочих родичей только старший дядька Павлика, одинокий дед. Общались они очень мало, ничего особо о нём она не знала, но, как ни крути, одни они у него. На днях дед попал в больницу, и когда ему задали вопрос о родственниках, назвал племянника Павла. А кого ему ещё называть? Пришлось тому к врачу ехать. Примчался быстро, прямо в спецовке, думал, деду время помирать пришло. Однако, врач дал бумажку с перечнем требуемых лекарств и сказал:
 - Дед ваш с таким желудком поживёт ещё год-два, не больше. Но уход ему нужен. Одному не управиться. Или в дом престарелых оформляйте.
    Павел с бумажкой вышел и чуть мимо аптеки в задумчивости не прошёл. Оставшуюся половину дня и так прикидывал, и сяк, да ничего не придумал.
- Ладно, - сказала жена, - иди, отдыхай. Утро вечера мудренее.
Даже эта присказка раздражала сегодня Павлика. Тоже мне, нашлась Василиса Премудрая!
   Надоела Павлику жена. Нет, вообще-то она его устраивала. Умница, красавица, рукодельница. Была. Нет, рукодельницей и умницей она осталась, чего греха таить. Только вот постарела больно. Сам-то Павлик ещё хоть куда. Спортивный, подтянутый, весёлый, хоть и работает с утра до вечера. А Вася, так он с молодости называл свою Премудрую, дома сидит с утра до вечера. Не сидит, конечно. То стряпает, то шьёт, то бисер нанизывает. Повадилась на какие-то сборища самодеятельности шастать да платья им шить. Сощурится, сгорбится и тычет иголкой, а то ещё на коленках ползает, бисер собирает. Ещё и хохочет. Чего смешного? Обабилась совсем. К нему в мастерскую такие крали захаживают, что после этих огонь-девчонок на жену смотреть не хочется. 
  Наутро Василиса решительно сказала:
 - Пашенька, вези-ка деда сюда!
Даже это его раздражало. Ну как она умудряется так говорить? Вроде и елейно, не придерёшься, а в то же время не поспоришь.
 - Ещё чего? С ума сошла?
А самому ещё со вчера было ясно, что деваться некуда. В хоспис бы оформить, но как об этом деду сказать? Проклянёт ещё, чего доброго. Хотя, кто он, отец родной? Опять же, наследство какое-никакое. Квартирка хоть старая, двухкомнатная, но в центре, дорого возьмут. Да и порядочный он, лишнего не выпивает. Небось, деньжонок подсобрал порядочно. Куда ему тратить, одинокому?
   Василиса, будто слышала его мысли:
 - Сам посуди. Я пригляну, всё равно дома почти всегда. А и не дома, так что? Зато квартиру тебе отпишет, а кому ещё? Нам не нужна – Нинке ого, как пригодится! А если в дом престарелых – всё государству небось отойдёт.
«Ага, - подумал Павел, - я и сам это знаю, а теперь она снова умная, а я дурак». Вслух же он только поломался для порядка, и согласился. Во всяком случае, если что, скажу, что сама настаивала.
                ***
         В течение нескольких дней Вася готовила деду комнату. Сама себе на удивление, она даже проявила некоторый энтузиазм. Единственная дочь Нина, рано и удачно выскочившая замуж, вниманием не баловала. Уехала в столицу и была такова. С внуками молодые не спешили, да и мужу с некоторых пор и дела жены, и её нежность стали лишними. Сколько раз пыталась рассказать, как её в самодеятельный ансамбль народной песни зазвали, какой она незаменимой стала, потому что рукодельница на все руки, да он глянет равнодушно, кивнёт, и весь разговор. Обидно было, да что делать? «Устаёт на работе» - утешала она себя.
       Ещё через пару недель деда выписали из больницы и под белы руки привезли на новое место жительства.
     Слегка романтизированные ожидания Василисы вопреки всем законам человеческой психологии оправдались. Это было так неожиданно, что после знакомства с дедом она ещё долго ожидала подвоха. Неважно какого, неважно откуда, но чего-то такого отрезвляющего ждала. Однако дед оказался вполне непритязательным, чистоплотным жильцом и притом очень стеснительным. По виду и не скажешь, что напрочь больной. Как признался позже, он также не ждал от вынужденных сожителей манны небесной и внутренне был готов, ежели что, отправиться в «богадельню». Когда они с Василисой, много позже, признались друг другу в своих страхах, вот смеху было!
                ***
    Паша во все эти житейские тонкости не особо вникал, но был рад, что дед пристроен без проблем и более того, теперь Васька не давит на него всем своим неусыпным вниманием. Нет, она по-прежнему радушно и сытно его встречала, но не требовала с нею поговорить или оценить очередную работу на благо отечественной художественной самодеятельности. Именно сейчас это было очень некстати, потому как завелась у Паши зазноба. Как говорится, любовь нечаянно нагрянет. Недавно по дороге с работы Паша сердобольно остановился возле заглохшего автомобиля и его голосующей хозяйки, вполне фигуристой дамочки. Он даже представить себе не мог, какие огромные, серые глаза увидит, когда к ней подойдёт! Потратив на осмотр её автомобиля гораздо больше времени, чем требовалось, он чуть ли не с радостью развёл руками.
   - Что-то серьёзное? – щёки молодой женщины были красными от смущения, а глаза темнели такой неподдельной тревогой, что у него сердце зашлось. Дамочку, звали которую Анастасией, Павел доставил домой в лучшем виде. При том, он впервые в жизни выполнил немыслимый для себя ранее фортель – скоренько оббежав капот, галантно распахнул перед пассажиркой дверцу и помог выйти. Она, в свою очередь, ответила тем же, - практически первому встречному вручила ключи от своего споткнувшегося железного коня и доверила его ремонт. Вот уже и двери подъезда за ней захлопнулись, а Павел всё стоял и ошарашенно моргал вслед своей новой неожиданной любви. А то, что это любовь, он понял практически сразу. В тот вечер он перегнал машину Анастасии (ах, как скромно, лодочкой она протянула тогда ему руку и произнесла это неземное – Анастасия…) в мастерскую, а сам долго не мог появиться дома. Он сидел и сидел на лавочке у дома, боясь подняться и расплескать это новое, совершенно неизведанное ранее чувство.
    А потом закрутилось… Оба были влюблены искренне, до умопомрачения, до самозабвения. У Насти был сын от первого брака, уже подросток. Встреч с ним Павел избегал, тем более что об этом просила и его мать. Они встречались днём и ночью, дома и в гостинице. Самым удобным местом для встреч стала дача Насти. Там они могли не опасаться лишних глаз и играть в настоящую семью. Павел разрывался между работой и любовью, безмерно уставал и катастрофически худел, но стоило ему глянуть в глаза Настеньки, как все проблемы уходили на задворки жизни.
                ***
Лето пролетело незаметно.
                - Привет! – Павел, сняв ботинки, вошёл на кухню. Дед сидел на диванчике, расставив руки с надетой на них пряжей, Вася – напротив, на пуфе, сматывала её в клубок. Будь она так же внимательна, как прежде, несдобровать бы ему. Бр-р-р! – Пашу аж до нутра проняло от одних только мыслей о подобной неприятности. А так – всем хорошо, надо же было так устроиться! Жена занята и всем довольна, дед аж лучится, будто так уютно и добротно он не жил даже со своей женой, ныне покойницей. Поужинав, он удалился в спальню и уснул бы мгновенно, кабы не мысли о будущем. Только они омрачали бурную любовь Павла. Перспектива разрываться между женой и любимой женщиной всю оставшуюся жизнь его не прельщала. Следовало бы поступить по-мужски, во всём признаться и уйти из дома. С другой стороны, Василиса ухаживает за его дядькой, а что будет, если он уйдёт? Оскорблённая баба – это что-то! Сразу жало змеиное покажет. Скажет, забирай, мол, своего родича и вперёд с ним и с барабаном! Это сейчас они спелись, а потом…
        В подтверждение своих мыслей услышал весёлый смех из кухни и скривился. Там опомнились и зашептали. «Опять же, - продолжал он размышлять, - а что будет с дедовым наследством? А мне ой, как пригодится квартирка, да и деньжата не помешают. Не идти же бездомным примаком в чужую квартиру? Стыдно. У Насти всё своё есть, а я на готовое. Так что терпи, Паша, терпи, пока дед не помрёт…»
А Вася за деда взялась не на шутку. Всё нерастраченное женское участие обратилось на нового члена семьи. Она кормила его паровыми котлетками, утром подавала «овсянку, сэр!», по часам поила отваром из мать-и-мачехи, солодки, льна и ещё бог знает чего. Более того, поскольку дед живо интересовался её делами, рассказывала о своих репетициях, шила в его присутствии костюмы или расшивала бисером русские народные кокошники. Иногда при этом ещё и напевала, а когда дед посетовал, что не сможет увидеть самого концерта, воскликнула:
 - Как это не сможете? Ещё как сможете!
И уже на следующем выступлении он восседал среди зрителей, да ещё в первом ряду и украдкой вытирал так некстати заслезившиеся глаза. Василиса же на сцене сияла так, будто посчастливилось ей.
    Тем временем и ноябрь с декабрём пролетели. К Новому году Василиса готовилась с особым рвением. Кроме домашних хлопот её впервые ждали выступления на уличных рождественских гуляниях. Это было так ново и волнительно, что она буквально не находила себе места. А тут некстати за Павла запереживала. Что-то с ним происходит. Исхудал, под глазами круги. К врачу бы ему, да отказывается. С дедом потихоньку советуется, а тот, как будто хочет что-то сказать, но не решается. Да и сам сдаёт, с постели едва сползает, аппетита нет.
Василиса иногда в шутку вопрошала:
 - Эй, да что вы у меня за мужики?
Оба невесело улыбались, но отмалчивались.
                ***
      Новогодняя ночь прошлась по Василисе асфальтовым катком. Муж позвонил ближе к двенадцати и сказал, что кто-то очень важный, кому отказать нельзя, тачку пригнал. Заплатит, мол, кучу денег. Обиделась бы, да недосуг, деду совсем плохо, пришлось вызывать скорую. Терпел герой, не признавался, что плохо, пока боли в животе не стали нестерпимыми. Но кареты долго не было. Испуганная Василиса на свой страх и риск делала ему обезболивающие уколы, а дед держал её руку в своей, холодеющей и что-то шептал уже белыми губами. Едва разобрала «спасибо» и залилась слезами. Спустя час, как его увезли, позвонили из больницы и сказали, что деда больше нет. Сильное внутреннее кровотечение. Бросилась звонить мужу, но телефон упорно не отвечал. В панике вызвала такси, прождала больше часа и помчалась в мастерскую. Там она стучала в закрытые двери руками и ногами, пока сторож во хмелю не открыл двери и не пообещал вызвать полицию. Василиса ехала обратно и, не обращая никакого внимания на таксиста, вслух рыдала по деду и мужу одновременно. Перед Рождеством Павел забрал из дома свои вещи.
                ***
        Он сидел в кабинете нотариуса и ненавидел себя за всё. За то, что предал жену, за то, что ждал смерти дядьки, за то, что дождался. Но больше всего он ненавидел себя за подобострастие, которое испытывал в данный момент. Внутренним голосом твердил себе, что он - обычный гражданин, который пришёл к обычному чиновнику с обычным делом, но помогало плохо. Пожилая сухонькая старушка смотрела на него откровенно подозрительно. Весьма тощая пегого цвета гулька на её голове торчала вертикально вверх, как рог, и когда старушка наклоняла голову, чтобы посмотреть на клиента поверх очков, он нацеливался на Павла, будто хотел боднуть. Волнуясь, он положил перед ней паспорт и произнёс противным, не своим, дрожащим голосом:
 - У меня умер дядя.
 - И? – старушка прищурилась и снова нацелила рог на Павла.
 - Ну, - протянул, потея, тот, - у него я один наследник.
Старушка рассматривала его и паспорт так долго, что с Павла сошло семь потов. Наконец она протянула ему бумажку и проскрипела:
 - Приходите, когда исполнится полгода со дня смерти вот с этими документами.
 
   Хотел было расспросить ещё кое о чём, но выскочил как ошпаренный. На улице поостыл. Нервы улеглись, крылья расправились. Уже почуяв себя собственником, решил Павел побыть благородным и заглянуть к Василисе, узнать, как она там, бедолага. Тем более, надо дедовы документы забрать заранее. Бог знает, что там через полгода будет.
   Вопреки ожиданиям, Вася встретила его отстранённо, но почти приветливо. Посидели, поговорили ни о чём. Выждал паузу и говорит:
 - Я у нотариуса был, подал документы.
- Зачем? – брови у Василисы подпрыгнули кверху.
 - Как зачем? На наследство. Квартира, сбережения какие-никакие.
По выражению лица бывшей жены он уже понял, что-то здесь не то, и внутренне похолодел.
 - Вася растерянно посмотрела на мужа и, заикаясь, спросила:
 - А разве он тебе ничего не сказал?
                ***
          Дядька Павла был старый человек, но не глупый. По поведению племянника, в отличие от его доверчивой жены, которая на деле оказалась вовсе не премудрой, он давно уже понял, что тот прижился на стороне. Бесконечно благодарный Василисе за искреннюю дружбу и хлопоты, он хорошенько подумал и прогулялся к нотариальной конторе, составив дарственную на имя Василисы Андреевны Понякиной. Получив незадолго до смерти готовый документ, показал его ахнувшей Василисе и попросил пока не говорить об этом мужу. «Какая, - сказал он тогда, - разница? Вы ведь муж и жена, всё у вас общее. А мы возьмём, да и сюрприз ему к Рождеству!» Потом поманил за собой пальцем и вынул из своего паспорта небольшую пачку наличности. «Прости, - сказал, - Васенька, много не скопил, но всё, что есть, возьми. Похоро́ните меня по-человечески, это я знаю. Ещё останется. Ты всё горевала, что хочешь костюмы пошить. Возьми, пошей. Может, будет кому меня добрым словом вспомнить!»
       Тогда они целый вечер проболтали за чаем, как два заговорщика, и стали ещё ближе друг к другу.
          Павел выслушал молча. Потом, с трудом скрывая истинные чувства, спросил:
 - Ну что, сшила?
 - Что сшила?
 - Костюмы свои, платья или что ещё там у вас? Готовы?
 - Так нет ещё, когда бы?
Помолчала. Потом, заглядывая в глаза и как будто раскаиваясь, добавила:
 - Но я… это… ткань уже купила.
И ни к селу ни к городу добавила:
- Показать?