Мундштук

          Бабье лето… Сколько теплоты и нежности в этой казалось бы простой и короткой фразе! Сколько в ней щемящей сердце грусти по ушедшему лету и по всему тому, что безвозвратно теряется вместе с ним?! Сколько ностальгии несёт в себе это короткое время года, которое непременно приходит и с незапамятных времён всеми с любовью называется «Бабье лето»? В нём удивительным образом сочетаются ещё летнее тепло, неторопливо растекающееся повсюду всей своей беззаботностью и безмятежностью и уже отчётливый привкус прохладной, клюквенной грустинки, напоенной ароматами припозднившихся цветов. У этого времени особенная душистая сладость последней, мелкой и подвысохшей лесной малины, осыпающейся с веток прямо тебе в ладони. И, конечно же, – это грибы, грибы, грибы... Они везде… Их так много!.. Их до безобразия много!!! Запах грибов в лесу разносится повсюду. Он долетает до окраин деревни, проникает по улицам до самой её середины и кажется, что уже нет никого: ни молодого, ни старого, кто не взял бы в руки корзинку и не пошёл в лес. Под ногами глухо шуршат опавшие листья ольхи, но ты не смотришь под ноги, на узкую лесную тропинку, по которой идёшь, и даже не высматриваешь по сторонам грибы. Ты всё чаще и чаще поднимаешь голову и вглядываешься в акварельные, сочно–голубые просветы неба между деревьев, прищуриваясь, смотришь на радостно сверкающее золотое солнце, которое ещё совсем недавно на фоне почти выцветшего неба было раскалено–плазменным и ослепительным. Ближе к обеду начинает парить. Одевшись по утренней прохладе ты, вдруг, замечаешь, как по твоей спине тонкими струйками начинают стекать капельки пота, а макушка основательно прилипла к кепке. Ты останавливаешься, снимаешь всё лишнее и идёшь дальше – к настоящим грибным местам туда, где растут одни белые, потому что другие грибы тебя просто не интересуют, они потеряли всякую ценность и находятся вне поля твоего зрения, они для тебя как бы не существуют.
          Весть о том, что накануне дед Андрей не вернулся с грибов, с раннего утра облетела деревню. Мы с моим братом Анатолием подходили к небольшой, примерно в два десятка, группе местных жителей, стоящих на Серёдке – так испокон веку все жители Ракитни называли середину своей деревни, где перпендикулярно сходились прямыми «лучами» четыре её края. Краем в данном случае обозначалось не что–то конечное, пограничное, а то, что в нашем привычном, обыденном понимании называется улицей. Каждый край, удивительным образом, был направлен строго на свою сторону света, а в рамках нашей терминологии – на свой край света. Край Цибино – был ориентирован на север, Орчаков – на юг, Ивановский – на запад и Страшнячий – на восток. Видимо, такое крестообразное расположение домов с их строгой географической ориентацией и дало нашим пращурам веское основание назвать краями безымянные деревенские улицы.
          Руководил, а скорее стихийно председательствовал, на сходе Володя Александров. Из всех собравшихся, он был, пожалуй, лучшим грибником и очень хорошо знал все окрестные места:
     – Лес большой, нас мало – поэтому разбиваемся на группы по 2–3 человека, каждая из которых будет обследовать свой участок поиска Андрея Андреевича.
     – Всё верно, – первым присоединился к обсуждению Юра Беляков, держа на уровне головы, между указательным и средним пальцами руки папироску, дымящейся частью вертикально вверх, – наш участок леса к западу от деревни. Баба Устишка (жена деда Андрея) сказала, что Андрей Андреевич пошёл в том направлении, а когда уходил, сказал: «Пойду, пройдусь по своим заказникам». А я знаю, что он  любил ходить по грибы на Бредовку. Вот там его и надо шукать! – И, подводя итог своему выступлению, театрально стряхнул с папироски пепел, постукивая по ней сверху указательным пальцем. «Бредовкой» местные жители называли участок леса на юго-западе от деревни, где все издавна драли бреду, будь то  на собственные нужды или с целью подзаработать, сдавая её в районную заготконтору.
     – Весь лес нам не «причесать» и, прежде всего, нам надо искать по грибным местам, – добавил свою мысль в общую копилку мнений Евгений Васильевич Белов.
     – Сейчас весь лес в грибах!.. и дед Андрей мог пойти в любое место, – выкрикнул с шутливой интонацией в голосе Володя Карасёв.
     – Верно! – раздался из толпы одобряющий и звонкий возглас местной доярки Ивановой Веры, проходившей мимо и присоединившейся к собранию после окончания утренней дойки коров на совхозном скотном дворе.
     – Нет, надо начинать поиски именно с Бредовки, – уверенно и авторитетно поддержал Белякова Николай Петрович Иванов – охотник, самый авторитетный и старший из всех присутствующих на собрании, а также очень интересный рассказчик десятков охотничьих баек. Он давно, как и Женя Белов, отслужив армию, перебрался в Питер и, выйдя на пенсию, каждый год, примерно на полгода приезжал на свою малую Родину набраться природных сил. Приезжал, чтобы подышать чистым, живительным лесным воздухом, побродить по, известным только ему, лесным тропам, попить в охотку травяного чая, заваренного на зверобое, малине или брусничнике и, в обязательном порядке, традиционно насладиться этим душистым настоем после бани. Николая Петровича, как и всех уроженцев деревни, всегда тянуло в родные места и он, как многие, приезжал, чтобы отдохнуть ото всей этой пустой городской суеты, от грязи и шума Северной столицы.
     – Я согласен с  дядей Колей, именно там надо начинать поиски, – выразил свою поддержку Витя Шипков, приехавший на время своего отпуска тоже из Питера и, как не покажется кому–то странным – тоже охотник. Хотя, ничего необычного в этом не было. В те, советские, годы почти каждый взрослый житель деревни мужского пола был охотником или, по крайней мере, считал себя таковым. Курковые двустволки шестнадцатого калибра открыто висели на стенах в большинстве деревенских изб. Во второй половине августа, когда открывалась охота на дичь, по вечерам, после работы в деревню со всех сторон доносились отголоски ружейных выстрелов. Я хорошо помню, как в школьные годы, только войдёшь в лес и выводок на выводке «сидит», и только успеваешь наблюдать за хлопающими крыльями рябчиками, разлетающимися в разные стороны. Сейчас и охотников в окрестных деревнях почти не осталось, правила охоты ужесточились, и дичи почему–то стало гораздо меньше. Что касается конкретно Ракитни, то, примерно за 15 –20 лет капиталистической промышленной заготовки древесины, вокруг неё на километры вырубили девственные леса и теперь ни о какой лесной живности в её окрестностях говорить не приходится. Вывелась, а вернее сказать вымерла…
     – Вы все тут как хотите, а лично я двину свои «оглобли» по дороге на Паржи, и заодно навещу свои родные места. – Безапелляционно высказал своё мнение Толя Григорьев – уважаемый и, не смотря на свой всего в двадцать с «копейками» возраст, можно даже сказать матёрый, известный по всей округе охотник. У него и кличка была даже соответствующая – «Толя кабан». Крохотная деревенька Паржи располагалась в лесной глуши, в километрах в четырёх от Ракитни. После Великой Отечественной войны в ней проживало примерно с десяток семей, и она больше напоминала хутор. В шестидесятых годах прошлого века она тихо и незаметно исчезла с карты Тверской области, хотя и вряд ли были такие карты, на которых она была нанесена, кроме, быть может, военных. Именно в те годы большая и дружная семья Григорьевых переехала вместе со своим домом и всем небогатым нажитым скарбом в Ракитню.
     – Ну, а я тогда пойду в сторону деда Митиного хутора, – моментально отреагировал Фёдоров Лёня – бывалый, заядлый и потомственный охотник. И все, без объяснений, понимали почему. Это был бывший хутор его деда, известного тем, что он неоднократно и в одиночку выходил победителем в схватках с медведями, которые одно время заимели нехорошую привычку – задирать по осени его хуторских и деревенских коров.
     – Деду Андрею 81 год и он пожилой человек… Для начала нам надо искать не дальше двух–трёх километров от деревни, – вмешалась в диалог и высказала своё мнение Раиса Дмитриевна Кузнечёнкова, пришедшая на сборище вместе со своей сестрой Маней. Её ободрительно поддержали, стоящие неподалёку от неё, Соколова Екатерина Орсентьевна и Панюшкина Александра Петровна.
     – Ну что же, тогда мы с Женей Беловым будем искать вдоль делянок между дорог на Паржи и на Большое болото, – подвёл окончательную черту собранию Володя Александров.
          Так и порешили. Все предполагаемые места поиска были обозначены и распределены. Народ, кто с корзинками в руках, кто с горланками за плечами, с продетыми в них между полосками еловой дранки или ивовых прутьев ножами, стал расходиться по намеченным направлениям поиска. Мне с братом, Николаю Петровичу и его дочери Наталье досталось обследование Ирининого хутора и его окрестностей – всегда и в любой год известного своей стабильностью грибного места.
          Что касается Большого болота, то оно располагалось в километрах трёх от деревни и, с небольшими вклиниваниями суши, простиралось на несколько десятков километров вплоть до озера Селигер. В послевоенные годы небольшой его участок со стороны деревни попытались осушить, чтобы затем начать добычу торфа. Для этого примерно в полукилометре друг от друга на болоте были прорыты две длинные параллельные канавы, которые соединили с маленькой речкой под названием Речище. В слове «Речище», как и во многих бытовых вещах, таких как частушки, поговорки, имена некоторых населённых пунктов ярко проявилось характерное русскому народу чувство юмора. Мелиоративная затея оказалась провальной и дальнейшие работы остановили. Болото оказалось сильней и неспроста оно называлось – «Большое». Но некоторая польза от этого проекта все–таки была. Заболоченный участок, где прорыли канавы, стал суше, и по осени на нём стало удобней собирать клюкву. Имелись на этом болоте и окновища. Когда рыли осушительные канавы, в одно из них, опускали камень, привязанный к верёвке из связанных узлами оборок от нескольких десятков лаптей. Дна так и не достали. Этот результат оставил у многих участников «эксперимента» настораживающее и даже пугающее удивление. Кто–то из мужиков тогда даже пошутил: «Вот, где наверно русалки–то водятся» и, быстро раздевшись и раскачавшись на мху, под дружный хохот женщин плюхнулся в воду. За ним, за компанию последовали и другие, в том числе и мой дед Миша. Эту интригующую детское воображение историю, со строгим предупреждением не купаться в окновищах, мне рассказала моя бабушка Поля. Не знаю, всё ли в этой истории было правдой, но то, что во время сбора черники в окновищах действительно купались, а в жару из них пили воду – является известным фактом. Я хорошо помню как бабушка, накрыв эмалированную металлическую кружку марлей, набирала воду, и мы вместе с ней с удовольствием пили эту мягкую, с лёгкой горчинкой золотистого цвета воду. Несколько лет спустя, повзрослев, во время летних школьных каникул я, вместе с местными мальчишками, всё–таки нарушил тот строгий запрет бабушки и с осторожностью искупался в одном небольшом болотном озерце, с этой необычайно мягкой водой. Общепринято считалось, что когда–то на месте этого болота было озеро, и окновища служили неоспоримыми тому подтверждениями.
          Первый день поисков прошел, не дав никаких результатов. Все грибники–поисковики постепенно возвратились к своим домам. Смеркалось… Владимир Андреевич (сын деда Андрея) уехал на своей вишнёвого цвета Иж–Планете с коляской в районный центр, где он проживал вместе с семьей. Свои поиски он проводил отдельно от всех, сразу подсознательно доверившись только своему внутреннему сыновнему чувству.
Второй день интенсивных поисков был аналогичен первому. По его окончанию, поздно вечером Владимир Андреевич очень уставшим приехал домой. Его надежды на благополучный исход таяли всё сильнее. Заглушив мотоцикл и утерев тыльной стороной руки лоб, он не спеша вошел в дом и молча сел за обеденный стол на кухне. Его жена стала что–то расспрашивать, задавать какие–то вопросы, но он их не слышал, а только тихо сказал: «Налей жена чаю». Всыпав, как обычно, пять ложек сахарного песка, он тщательно их размешал и жадно, не останавливаясь, выпил. Всё также молча, он выпил ещё стакан  чая, после чего, умыв лицо и отказавшись от ужина, Владимир Андреевич лёг спать.
          На следующий день он проснулся ранним утром. За окнами едва–едва рассвело. Перед его глазами отчётливо всплывала одна и та же картина из только что увиденного им сна.  Всё было настолько правдоподобно, что он с трудом отделял события, произошедшие с ним  во сне, от реальности. В том сне он шёл по лесу, по хорошо знакомому ему месту на Бредовке, где он не раз проходил накануне и, вдруг, услышал голос своего отца: «Что же ты сынок прошел мимо, совсем рядом, а меня так и не увидел?» Владимир Андреевич быстро позавтракал, завёл мотоцикл и уже вскоре, не заметив как проскочил улицы районного центра, подъехал к ж/д  переезду перед соседней деревней Перелесок. Далее по маршруту его движения также незаметно, калейдоскопом картинок пролетела и деревня Кострублё. В столь ранний час никого из жителей обоих деревень на улицах не было, только в окнах отдельных домов тускло светился свет. Чья–то лохматая собака, с длинными отвислыми и разноцветными ушами, виляя радостно хвостом, недолго и нехотя сопровождала его, лениво исполняя лаем свой служебный долг. Просёлочная песчаная дорога петляла. Вот и мост через Речище, следом Нефёдовы сопки и вот уже показались ветлины деда Амели в Цибинском краю. Стояло тихое, безветренное утро и, поднятая с дороги пыль дымчатой полосой неподвижно висела, обозначая путь его движения.
          Владимир Андреевич припарковал мотоцикл рядом с домом родителей и, чтобы не будить мать он, не заходя в дом, прямиком направился в лес. Вот и та самая Бредовка. Но где искать?! У этого места нет чётко обозначенных границ и столбиков. С учётом прилегающих участков леса только его ширина может составлять сотни метров, а длина так и вообще достигать километра. К тому же, отец мог просто пойти в сторону Бредовки и сказать, что идёт именно туда, – размышлял Владимир Андреевич, вслушиваясь в тишину осеннего леса и как бы ожидая от него какой–то подсказки. Он решил, в условиях меняющейся густоты леса, «прочёсывать» его вдоль и поперёк на расстоянии видимости предыдущего пройденного маршрута. Три, а быть может даже четыре, раза Владимир Андреевич прошёл зигзагами участок своего поиска, останавливаясь лишь на пять–десять минут для короткого отдыха или попить воды.
          Солнце уже давно перешагнуло свой полуденный экватор и быстро клонилось к закату. Близился вечер. Он изрядно устал, а все его дневные усилия так и не дали желаемого результата. В какой–то момент размышлений, он даже сам не заметил как, его сознание отключилась от окружающей его реальности и поиски приобрели бессистемный, стихийный и беспорядочный характер, уже почти потерявшего всякую надежду человека. И тут, как это часто бывает в сказках, а не в обыденной жизни, по необъяснимому наитию, его ноги сами привели к намеченной цели. Он оказался точно на том самом месте, которое увидел во сне. Это была небольшая поляна, поросшая лесным разнотравьем, преимущественно отцветшими дикоросами: зверобоем, иван–чаем, болотным осотом,   клевером и жёсткой, остролистной осокой, растущей по краям. Он остановился, чтобы отдышаться и осмотреться по сторонам. Прямо перед ним в окружении берёз, ольхи и небольшого подлеска возвышалась вековая ель. Его на подсознательном уровне, необъяснимой силой потянуло к ней. И вдруг… Он неожиданно увидел своего отца. Дед Андрей сидел под этой могучей елью, прижавшись к ней всей спиной и головой. Его застывший взор был устремлён куда–то вперёд. Аккуратно поставленные сапоги стояли слева от его ног, а полная белых грибов корзина – справа. Со стороны казалось, что он просто присел отдохнуть. В висках Владимира Андреевича бешено застучал пульс, а перед глазами всё расплылось... «Отец!» – громким эхом разнеслось по лесу…
          Прошли похороны, девятидневные поминки и по исходу примерно двух недель вновь повторяется неожиданное и мистическое… Владимир Андреевич опять видит вещий сон. Ему вновь снится отец, который с надеждой в голосе просит и даже, как ему кажется, умоляет его: «Володя, там, где ты меня нашёл, я обронил свой мундштук. Будь добр, принеси его мне».  Владимир Андреевич, не раздумывая, заводит мотоцикл и едет в родную деревню. Приехав, он рассказывает матери о своём необычном сне. Баба Устишка, поправляя чёрный платок, с некоторым недоверием и удивлением выслушала рассказ сына.
     – Ума не приложу Володя, что тебе и сказать… Ты знаешь, отец всегда курил мундштук и никогда с ним не расставался. Если веришь в сон, сходи, может и, взаправду, найдёшь. В общем, решай сам сынок, – подытожила она.
          Мундштук оказался рядом от основания ствола, той самой огромной ели. Он лежал в небольшой замшелой ложбинке между выступающими из земли толстыми корнями, припорошёнными сухой, прошлогодней бурой хвоей. По всей видимости, дед Андрей собирался, но так и не успел выкурить свою последнюю сигарету. В тот же день Владимир Андреевич сходил на кладбище и сбоку бережно подпихнул в могилку своего отца мундштук: «Держи батя, теперь и на небушке, в райском саду сможешь подымить». Он улыбнулся от произнесённых им слов, и на сердце у Владимира Андреевича стало так радостно и так светло, как в канувшие недавно и безвозвратно в вечность лучшие минуты его общения с отцом.

19.04.2017,     27.06.2024