Антология моих переводов с немецкого. Том 5

Алишер Киямов

АНТОЛОГИЯ МОИХ ПЕРЕВОДОВ С НЕМЕЦКОГО

Том 5


Содержание

Курт Тухольский
Клер Голль
Нэлли Захс
Йозэф Вайнхэбэр
Гэртруд Кольмар
Фритц Узингэр
Йулиан Арэндт
Ханс Шибэльхут
Тэодор Крамэр
Фридрихь Холлэндэр
Бертольт Брехт
Элизабэт Ланггэссэр
Фритц Роттэр и Отто Штрански
Паула Людвиг
Фридрихь Рашэ
Мариэ Луизэ Кашнитц
Розэ Ауслэндэр
Пэтэр Хаммэршлаг
Пэтэр Хухэль
Эрихь Арэндт
Хуго Винэр
Джессе Тоор
Штэфан Андрэс
Эрика Миттэрэр
Гюнтэр Рённэфаарт
Гюнтэр Айх
Хайнц Эрхард
Курт Леонхард
Эрнст Майстэр
Хильдэ Домин
Рудольф Хагэльштангэ
Христинэ Лавант
Христинэ Буста
Ханс Пэтэр Кэллэр
Макс Хёльцэр
Ханс В. Коон
Йоханнэс Бобровски
Михаэль Гуттэнбруннэр
Пауль Целан
Ханс Брадткэ
Ханс Карл Артманн
Курт Марти
Хэльмут Хайссэнбюттэль
Эрихь Фрид
Георг Крайслер
Кляус Брэмэр
Кай Хофф
Фридэрикэ Майрёккэр
Эрнст Яндль


-------------------------------

Курт Тухольский
(1890 — 1935)

Маленькое рождение

Я с фрау ЗобэрхАймэр начал жить уж, кстати,
она была ко мне нежна всегда.
И стали спать тогда в одной кровати,
и на двоих тогда была в тазу вода.
И вот живём мы так уж с нею год...
И тут сынок мне, от неё приплод.

Но этот сын мне не был вовсе сыном.
Мы так для развлеченья своего
в глухую ночь в мечтании невинном
как дар любви придумали его.
Для фрау З. был каждый отпрыск дар.
И этот сын был назван Вальдэмар.

Он был умён! Пятнадцать дней прошло едва ли,
о этот детства Вальдэмара парадиз,
мы вдруг «кусок» из уст младенца услыхали,
и тут же явлен был ему его каприз.
Он на чернильнице моей сидел не раз,
и часто мокр был на столе и мой рассказ.

Он рос родителям на радость,
и бравости цвела в нём прыть.
Мы оба чувствовали сладость:
плодам любви таким и быть!
Тут мама задаёт вопрос:
«Кем будет сын, когда подрос?»

Иль акушер? Иль генерал? Директор?
Пастух ли? Кораблестроитель? Брадобрей?
Приюта для девиц инспектор?
Биограф? Иль судейский всё ж скорей?
Что может стать он и потаскуном,
не позволяли думать мы о нём.

Наш спор гремел до звёзд разрывом мины.
Шипела фрау З. Был гроз в дверях раскат.
Она хотела чтобы сын писал картины,
но я хотел, чтоб был он адвокат.
Мой компромисс был ей отвергнут как позор —
«Какой ещё в массовке там актёр!»

Наш недоросль нам и в Божьем Храме
гремел, устроив там сплошной кошмар.
Итак: в любовной нашей драме
одна причина —  Вальдэмар?
Тут я сказал: « О свет моих отрад!
Давай родим мы этого назад!»

И с фрау Зобэрхаймэр я живу всё, кстати,
она была ко мне нежна всегда.
И спим мы как тогда в одной кровати,
и на двоих нам всё в тазу вода.
И вспоминаем  мы порой  про давний дар,
каким нам был покойный Вальдэмар.


Клер Голль
(1890 — 1977)


*   *   *

Ты нежен
Как отпечатки
Лапки птички в снегу

Ты грустен
Как жаворонок в горах
С растрёпанным хохолком

Ты сладок
Как финик
С библейских пальм

И всё ж ты мощней
Чем циклон чем ураган
Чем ворота медные храма



*   *   *

Уже десять лет что ты меня любишь
Десять лет как десять минут
И всегда я вижу тебя как в тот раз самый первый

Сумки полные роз
За очками капли будуших слёз
Как диаманты в витринах
Жаворонок в груди
И под робкой перчаткой
Нежности что ждут впереди

Уже десять лет что ты меня любишь
Что время на всех часах
Остановлено навсегда



*   *   *

Птицы поют тихо
Так как я безутешна
Из зелёных глаз
Два Нила текут
На что бы ни пал мой взгляд
Там тут же вырастает крапива
Верёвки дождя
Вокруг моей жизни
Плетутся в аркан
В то время как моё старомодное сердце
Грезит об абрисе тени твоей
И звучных волос твоих завитках

Дроздиха кричит моим криком
Последняя Парижа дроздиха



*   *   *

Отчего улыбки твои я не копила
Как редкие ценности?
И тень не хранила
Что отбрасывал ты на нашем пути?
Отчего твои взоры из топаза и золота
Достоянием впрок не отложила
Если запас твоей нежности
Иссякнет в конце?

Я расточала твою душевность
Мне не осталось даже пластинки
со звуком твоих шагов
Ураган развеял твои объятья
И твоих поцелуев полный
Красный разрушил амбар
Твоего голоса звук даже последний
Затерян в песке

И напрасно твой профиль
Я вывожу на моём заиндевевшем окне



*   *   *

Где выплакаться можно в этом городе
С его заасфальтированным небом?
Блуждая вновь меж очевидцев
Меж ветрами
Боле чем дерево бульвара одиноко
Что грезит о своём апрельском лесе

Так далеко от жизни я желала б быть
На берегу тех глаз твоих
Из коих оба гор озёра
И  под Кавказом лба
Укрыться бы за густотой ресниц
Плакучих ив моих
И в папоротнике завитков кудрей
Где мы так часто
Зайцы я и заросли крапивы
Самоубийство замышляли
От страха пред ноябрём



*   *   *

Я жду нашей смерти
Как ребёнок каникул

У нас будет могила что для близнецов
Твой дождь так же моим станет
Одинаковый климат будет
В золоченной корзине рёбер
До цветения доводить наши сердца
Одинаковая улыбка украсит нам черепа
Никогда снова я не буду должна
Слушать звезды и птиц одна
И фиолетовый вздох
Из пастеньки орхидеи
Никто больше не станет нашим свиданьям мешать!

Я жду нашей смерти
Как ребёнок каникул



Нэлли Захс
(1891 — 1970)


Хор Спасённых

Мы, Спасённые,
из хрупких остовов чьих,
смерть свои уже режет флейты,
к чьей тоске смерть 
своим смычком уже прикоснулась –
хотя в наших телах, все ещё вопия,
звучит увечная музыка Плача...
Мы, Спасённые,
хотя перед нами, крутясь,
в синеве петли для наших вый
всё ещё виснут,
всё ещё заполняются колбы часов
каплями нашей крови...
Мы, Спасённые,
хотя всё ещё на нас жрущие черви страха,
и погребено во прахе наше светило...
Мы, Спасённые,
просим вас –
не торопясь, покажите нам ваше солнце,
от звезды к звезде ведите нас шаг за шагом,
дайте нам тихо вновь жить научиться...
Ведь может статься – песнь птицы,
вода, наполняя ведро у ручья,
даст взломать печати, что ветхи,
в нас опечатанной боли,
и, пенясь, нас смоет...
Мы просим вас –
пока, всё ещё, не показывать нам
загрызающих насмерть собак –
это может случиться, может случиться,
что мы иссыпимся прахом,
иссыпимся прахом у вас перед глазами...
Что же держит плоть нашу вместе?
Мы – бездыханны,
чьи души к Нему в полночь бежали,
задолго ещё до того как наши плоти спасутся
в ковчеге мгновенья.
Мы сжимаем ваши ладони,
мы узнаём ваши глаза –
но вместе с вами нас держит только прощанье,
прощанье во прахе
держит нас с вами вместе.



Йозэф Вайнхэбэр
(1892 — 1945)

Из сказанного во сне

Меня здесь нет уже, и я ещё не там.
Цветы, ах, те цветы – из дальних лет.
Мы так живём – скитаясь по чужим местам.
Так много умерло. Поёт тот нищий или нет?

Я в поезде сижу. И мотылёк
не залетит сюда. Вечерняя звезда!
Сад тонет в осени! Вот, сняв платок,
у окон женщина прошла и скрылась. Навсегда.

Прекрасно, далеко, всё дальше... Смолк,
пробив два раза, бой часов на башне. Чей-то смех –
хлеб преломить и разделить – вот в этом был бы толк.
Он сделал б это на глазах у всех!

Иль это сон? Ребенка ль лоб к стеклу припал?
Еще ты помнишь, мама? Я не смог –
сосед спросил: который час? А я не знал.
И был ли выбор у меня – уже я лёг.

Должно быть, поздно. Поздно. Поезд ждёт.
И боги спать давно ушли – усталые, как ты.
Цветы! Ах! Кто-то перед садом  у ворот
стоит как ангел. И чего он ждёт средь темноты?

Не должен плакать ты. Для вечности самой
ты создан. Недописан лоб – спокойно стой...
Ладонь нежна и так мала над ветхою сумой,
в ней, кажется, чего-то нет. Не отдан золотой.

Он нищему принадлежит. У цели мы ль во сне?
Так я ведь снова там, где был всегда.
Его там  нет? Как много умерло во мне.
Ах, те цветы! Прекрасны! Как тогда...



В траве

Колокольчик, василёк,
тимиан и мак.
Ах, куда  меня повлёк
данный сердцу знак.

Вдоль по разнотравью
сердце как ладья –
Между сном и явью
спросишь: Где же я?

Корабли ль из дали?
Трав волна легка.
Ввечеру промчали
в небе облака.

Маки с васильками,
клевер, тимиан.
Флаги над волнами.
мреют сквозь туман.

Одуванчик и шалфей,
куколь, васильки.
Боже, в милости своей
в горний край влеки!

Глас твой над волнами –
в поле я один.
Маки с васильками,
ромашки, розмарин.

Мака ль, тимиана
сон ли вижу я? –
В гавань из тумана
выплыла ладья...



Сигарета

Ох, всякий станет думать тут – чтоб посвящать сонет
какой-то маленькой и тонкой сигарете?
Не удивило б –  МИми, ЛИлли иль Джульете:
те сами просятся в катрены иль хотя б в терцет.

И всё ж – её заслуги больше: ведь, взгляните, нет
из обещаний, что на пачке как  её обете,
тех, что не сдержит, и была б за то душой в ответе.
И пыл так искренен её и чист уж столько лет.

И утешительница, коль ты омрачён – одна она,
и коли сладко ослеплён, а время всё морочит.
И жертва, коей вновь твоя искупится вина,

и та игра, твоя неловкость коей вновь подменена.
И до конца принадлежать она тебе лишь хочет,
подобно девушке, кто беззаветно влюблена...


Гэртруд Кольмар
(1894 — 1943)

Превращения

Я закутать хочу себя 
                в ночь, как в тёплый платок,
со звездой и гарью проклятья –
                с головой закутать до ног,
чтоб края его с рук свисали,
                днём страша вороньё городов
бахромой со влагой туманов
                одиноких, стылых прудов.

Замерев, я  повисла б на балке,
                превратясь в летучую мышь,
чтоб, со тьмою очнувшись, сорваться
                с высоты чернеющих крыш –
мне приснилось, как кровь ключами
                из ран от укусов бьёт,
как, в волос твоих пряди вцепившись,
                властелин, я впиваюсь в твой рот!

В дымке тонут обрубки башен –
                в небесах  непроглядная мгла,
по стволам их стекает,
                стекленея, живица-смола,
озаряясь в невидимых кубках
                портвейном кровавых зарниц,
оставляющих льдистый отблеск
                в чашах моих глазниц.

На эти карие блёсны
                я начинаю лов –
лов рыбы во рвах, что стынут
                между немых домов,
лов рыбы морей, и море –
                место вдалИ,
где с серебром затонули,
                став лесом из мачт, корабли.

Там в тине звонят, качаясь,
                глухие колокола –
фигурка ребенка у борта
                в разломе кормы замерла:
в белёсых ладонях лимоны
                льют на лицо свой свет –
но воды тебя уносят,
                и сил, чтобы вытащить, нет!...

Во льду стекла окон – за ними – 
                ламп разноцветных накал,
в чашах с мороженым тонет
                ложек слепящий металл...
Губ алые выпятив дольки,
                чтоб подманить ими смочь,
я – лакомство, что предложит
                отведать в стаканчике ночь.



Герб Шлоппэ

                На чёрном фоне золотая корона,
                под короной три серебряных звезды
                и под звёздами серебряный месяц.

Созвездья пухнут средь листвы, чья чернь всё глуше.
А изгниют они – падёт и тверди полотно.
И лунный сплав затем стечёт, залив айву и груши,
Мешая с росами своё белёсое вино.

Ещё по пустошам растут злых духов легионы.
И ветер травят мертвецы, скача за ним средь мглы,
И тянут из трясин болот свои короны,
Что от улиток и от слизи гнойно тяжелы.

И плачет ящерка. Из глаз её – ребёнка –
Златозелёные текут смарагды слёз
И рассыпаются по мху, в нём прозвенев так тонко,
У рыжих девы ведьминых волос:

А та лежит среди зверей, дав волку длань без страха,
И сивый оборотень рад лизать запястье ей,
И улыбается на муки коршуна-монаха,
Коль он ей бедра укрывает рясою своей.


Фритц Узингэр
 (1895 — 1982)

Фавн

Крик нимф, коль в зелени они его узрят,
В прыжке уже готового напасть:
Глаза под крохотными рожками горят,
Неся кроваво пышущую страсть.

Копытами разбрызгана вода,
Сквозь ветви дичь как ураган понёс,
Но в изумрудном сумраке пруда
Он нимфу держит за концы волос.

И та под шерстью зверя, издавая крик,
Сначала вьётся, серебрясь, но тихнет вдруг,
И вот свечением недвижный тронут лик,

И не противится уж воле взмокших рук
И губ в испарине, чей норов дик.
И начинает лес кружить под песнь вокруг.
 

Йулиан Арэндт
(1895 — 1938) 

Из-за хотения Эмиля...

Эмиль мой  вечно пустяками блеять дюж,
Эмиль мой, в нём стыда ну ни на треть,
Эмиль мой: ты, я ж всё-таки твой муж,
И я хочу от брака что-то б поиметь,
Хотел б тебя я очень миловидной,
Короче: аппетитностью завидной,
Хотел б в тебе я больше всяких граций,
Иди-ка к доктору, для этих операций.

Нет, я не дам, чтоб доктор портил нос,
Из-за хотения Эмиля, ишь барбос,
Нет я не дам, чтоб жир мне доктор с бёдер скрёб
Из-за хотения Эмиля, тоже сноб!
Какая есть я, то Эмиль уж вечно знал,
Так он бы лучше сразу б и не брал.
Я докторам не дам поднять с колен мне грудь
Из-за хотения Эмиля — нет, забудь.

Сам доктор Вайльхэнфэльд у Эммы Мэйэр вот
Всё оперировал для будущих красот.
Какие деньги доктор уж берёт,
Чтоб думала — любого уведёт,
Её месил уж в Шарите сам доктор час,
Она уже была дерьмом, не лучше и сейчас:
Как у дружка теперь на ней живот,
А зад, такой в шестнадцать носит каждый кот.

Да чтоб я к доктору, ни в жизни, не из тех,
Чтоб деньги отдала за глупость, у, балбес,
Вот думаю, чего влечёт вас всех,
Мужья —  переиначенный замес!
Чтоб я под нож, нет не из тех я дур,
Раз муж сказал: Хочу иных натур!
Со мной не будет: там хочу и там!
И новой грудью я Эмилю не воздам.



Ханс Шибэльхут
(1895 — 1944)

Звуки

хюнти тайтулок дэрулах увов илюнти хуммуль валь мэтат
хюнти тит тарнфафайд виндра
танис ранис тульфуфайд лауфу
квуювабаид ушу гоффобб илюнти
ноккс мэтат ушу каллон тульфуфайд танис тит бэнэнзэ
эыювирр разан урюнти ваантам
ваантам бэнэзэ ранис наурэ аголи танис эмэтаит эмэтуйийидам
тарнфайт занзафит ушу гаур таитулок дэмлах
тарац йийида зазамшу гофобб бэнэзэ эвирр гук
маго маропампам эссом атлантис тит увов наура
йийидан каллон орюнти
тэртулолок дэрнлах уров
илюнти
химмуль маналь.


Тэодор Крамэр
(1897 — 1958)


Шаббэс

После обеда в Puff наш по субботам
ко мне приходит пожилой еврей –
мне не забыть его, предавшись и заботам:
он вежлив и других гостей щедрей.

Я грудь ему мою даю обжать вначале,
всё вынюхать, как я хочу – и прямь в кипЕ,
коли обрезанный его стал твёрже стали,
на чёрное моё бросаю канапе.

Ремнями связан, он, синея, стонет глухо,
коль я скачу на нём, сжав, как бока коня,
и всё урчит, пока тут не испустит духа:
Да что за ШАббэс нынче у меня!               



Усердная в любви

Я чуб люблю твой, что наискосок, и ранью
щетину, чей на скулах полукруг –
ты твёрдою рукой меня учил желанью,
для коего я создана, мой друг.

Лопух цвёл за оградой сада у сарая,
на невозделанной земле, где я без сил
так долго у кустов стояла, обмирая –
струе внимая в темноте, пока ты воду лил.

Минуло это. Что тебя удержит рядом снова –
я знаю: поцелуй твой грудь мне обожжёт,
и коль устал он, и тебе по нраву – я готова
член твой сникший взять лаская в рот.


Фридрихь Холлэндэр
(1898 — 1976)

Распиленная дама

Конечно, всем аттракцион знаком:
«Распиливанье дамы пополам».
Так вот: я эта дама лично в нём,
И трюк всего искусства там.
Но чтоб меня за это кто любил,
Выходит всё совсем наоборот,
Ведь я в конце концов ложусь тут под распил,
А все овации срывает пильщик-мот.

О как несправедливо это! Как!
Все говорят: к чему, корова, твой хомут?
А я люблю, люблю его безумно так.
Кто любит — глуп, да что же скажешь тут.

Но он не ведает о чувстве, что в груди,
И не посмотрит на меня с теплом сердец.
Я лишь партнёрша для него: Ну заходи
На сцене в ящик! Распилю вот и конец!
Я вышила подушечку ему,
«Пили меня словцом любви!» на ней,
Но он не понял, всё, что там к чему.
И на его велосипеде шлюшье место ей.

О как несправедливо это! Как!
Чего ж моё так сердце бьётся, раз не мил!
Но постоянно, постоянно это так:
Да, он пришёл, взглянул и распилил.

Но скоро-скоро день наступит тот,
Да в этой жизни он уж недалёк,
Что сердце недосмотр мне разобьёт:
И в ящике я лягу поперёк.
И он меня распилит в тишине,
И брани публики услышит он слова.
Так будет, но что в этом мне,
Он опозорится, но буду я мертва.

О как несправедливо! Как!
Мот будет жить, когда меня тоска уж извела!
Прощай, любимый мой, но сделай так:
Всегда чтоб лишь на мне была твоя пила...
Прощай, любимый мой, но сделай так:
Всегда чтоб лишь на мне была твоя пила.   


Бертольт Брехт
(1898 — 1956) 

Алфавит

(A) Адольф Хитлэр рад усам,
Маленьким, что носит сам.
Дети, вонь от них, хоть масть — 
Под усами, смрадна пасть.

(B) Бальтасар был щёткодел,
27 детей имел,
Тоже щёточники были,
Правда, фюрстами не слыли.

(C) Chrистинэ в фартуке утроба,
На ней он короток особо.
А сзади он к ней так приник,
Ну как  матроски воротник.

(D) Да и Поэт-Мыслитель от речей
В Германии гостит у палачей.
И больше нету света звёзд с луной,
Лишь свет свечи кладбищенской одной.

(E) Это мороженое, вероятно,
Получишь, но когда вот непонятно.
Везде есть вероятное, всегда
Оно всё ж лучше всем, чем никогда.

(F) Форда автО источник бума,
Раз едет и так мало шума.
Но и оно с другими схоже
Тем, что порой не едет всё же.

(G) Где подчинение — большое слово,
Там большинство к нему всегда готово.
Оно в почёте у господ.
Но как его не любит раб-народ.

(H) Хиндэнбург был плох как генерал,
Он войну от злобы проиграл.
Сказали немцы: Чёрт, в один момент
Теперь нам будет он и Президент.
 
(I) Индия — богатая страна:
Англичанам в руки отдана.
Вот бы в Индии всё ж люду
Поумнеть, выплачивая ссуду.

(K) Кошки есть, когда они родятся,
Очень не легко в живых остаться.
Чаще уготованно приплоду
Брошенными быть безгрешно в воду.

(L)Ловля вшей всегда нелёгкий труд.
Так вот роет нам садовник пруд.
Слёзы наши все в него падут,
Ноги у квакушки мёрзнут тут.

(M) Мария  на ограде ждёт часами –
В ней страх пред дворовыми псами.
И так она кричит, что страх
Перед Марией тоже в псах.

(N) Ну любопытна Лизка –
Нашлась и ей редиска,
Там, в пианино тёти,
Теперь не отберёте.

(O) О небо всё для взгляда
Черным-черно от чада.
Его снимает Бог.
Чад вкрик: Ну вправо б мог.

(P) Подарки в Троицу невелики
Всем ожиданьям вопреки.
На День рожденья, Пасху, Рождество,
Приносят более того.

(Q) Ко всем медузам подплывает лодка,
Но не красива всё ж находка.
А красные ещё кусают,
Поэтому камней в них не бросают.

(R) Раз был богатый  с бедняком,
Разглядывая что на ком.
Бедняк, бледнея, проронил:
Богач коль я, ты б беден был.

(S) Стефан, когда идёт в нужник,
С собой берёт одну из книг.
А коль толста она на взгляд,
Вернётся завтра лишь назад.

(T) Том деревянной шапке рад
И горд ей, надевая  в Сад.
На скалку, не жалея сил,
Он пианино распилил.

(U) Увы, часы всё ж не бросают в море.
Вообще, для них то было бы не горе.
Они не плавают совсем,
Но могут отставать затем.

(V) Фиалки ставит в вазу всякий раз
Дитя, для радости своих же глаз.
Найдет корова их — протянет «Му-у!»
И станет жрать их, чавкая к сему.

(W) Всегда: кто зло с тобою поступил,
К тому не должен быть ты мил.
Ведь если б хрен слёз не принёс,
То не был б сожран он и дальше рос.

(X) Ксантиппа бросила Сократу в кураже:
«Ты снова пьян чего ж уже?»
«Ты в том уверена?» — ответил тот.
И злой философа женой она с тех пор слывёт.

(Y) Юперн во Фландрии имей ввиду,
В том 1917 году
Из тех кто видели  его
Есть те, кто больше уж не видел ничего.

(Z) Цыгане-мальчики взбирались по стремянке.
Был верхний столь решителен в осанке.
У нижнего был тупости недуг.
И рухнула стремянка вдруг.



Сонет в эмиграции

Изгнанник из своей страны — я вижу, что в итоге
Я к заведенью новому иду, точно в кабак,
Где я продать могу, что думаю, как всяк,
Но мнится, что иду по старой вновь дороге,

Которую отшлифовали безнадёжных ноги!
А я ещё не знаю: с кем мой сейм? Остряк!
Куда я ни приду: Spell your name! Вот так!
Ах, это «name» великих, кто немноги!

Я рад ещё быть должен, коль как дуги
Их брови кажут, что my name им незнаком.
Увы, их не прельстят мои заслуги.

Да, я имел с такими дело — в  их испуге,
Возможно, подозренье о таком,
Как я, не подходяшим к их обслуге.


Элизабэт Ланггэссэр
(1899 — 1950)


Конец лета

В ржави по слив позолоте
Сладок личинке полон –
В мякоти пить своей плоти
Мёд, что стрелой на излёте
Тут поразил Аполлон.

Белочка хочет орехи,
Ядер чьих слышится сон,
В купах лущить, где прорехи –
Пламя она ль в молний эхе,
Тех, что метал Аполлон.

Слива, орех – в благостыне,
Ах, что за стук был и звон!
Тонет ладонь в паутине,
Сладость теряется в стыни –
Там, где царил Аполлон.


Дафна на исходе лета

Да удастся ли спастись беглянке,
Коли жаром страсти пышет он?
Знаком милости, как дивные приманки,
Цепи из репея и дымянки
Под ноги ей бросил Аполлон.

Вся в жару его безумной страсти,
В сад она бежит от пут судьбы,
Львиный зев пред ней ощерил пасти,
Ах, и огненным драконом ярой власти,
Спутавшись, цветут кругом бобы.

Яблоками ранними средь лета
Тяжесть персей чувствует она –
Тут Деметра из ветвей просвета,
Маки сжав перстами, видя это,
Умеряет страсть дыханьем сна.

Есть ли ей укрытье от погони?
Вспыхнет ей чертог, чья сень оплот?
Тут, меж страстью и надеждой в стоне,
Тронут измененьем, уж в разгоне
Замедляет бег внезапно год.

И как с плети высохшей гороха
Без опор, стручков чьих не спасти,
Перлами от  ветра вздоха
Лета длань зардев от зорь всполоха
Дни теряет из своей горсти.



Фритц Роттэр (1900 — 1984) 
и Отто Штрански (1889 — 1932)

Что делать Майэру на Гималаях?

Все в плаче об одном, о нём:
Профессор Фридрихь Вильхэльм Майэр что же?
О нём распросы день за днём
С ужасной болью и с мольбой «О, Боже!»
Ведь завтра Майэр оный как учёный
На Гималаев пункт поедет отдалённый,
Что, ужас, неизвестен никому,
От нас уедет прочь! Но почему?!

Что  делать Майэру на Гималаях?
И как поедет он туда? —  Звучит в раздраях.
Малютка Майэр на высоких Гималаях?
Наверх ещё он сможет, хоть каприз,
Но как ему затем спускаться вниз?
И страх за Майэра рождает визг:
Вот поскользнется и сразу вдрызг!

На деле медленно ползут недели,
От Майэра ли нет вестей, не долетели?
Какой-то Ули-хи пишет стихи о нём:
«Кого же греет Майэр там своим огнём?»
А тётки, кто его знавали, как сиротки,
Под лютню ночью напевают, кротки:
«Приди же Майэр к нам хоть дуновеньем!»
И на друг друга смотрят с вопрошеньем:

Каким на Гималаях Майэр занят
                жертвоприношеньем?

В колокола звонят, раскат собачьих лаев —
Вернулся Майэр к нам обратно с Гималаев.
Сердца сильнее бьют, носы текут,
С балконов тётки машут и фатой влекут.
Но вдруг всё смолкло — и сквозь тишину
Проводит Майэр тут чудовище-жену,
Чьи формы не вмещают нормы у людей!
И все кричат: «Прости нас Майэр, раб идей!»

И боль сметения повсюду в айях —
Что делать Майэру на этих Гималаях...


Паула Людвиг
(1900 — 1974)


*   *   *

Я умею играть лишь на флейте –
извлекать из неё только пять этих звуков

Стоит мне к губам её поднести
караваны тянутся к дому
и птицы в темнеющих стаях

К берегам начинают грести рыбаки
и из восточных земель
благоухая возвращается вечер

Прислонясь к стволу клёна
что обвит тенистым плющом
я шлю тебе эту песнь


*   *   *

Долго я не могла понять
что действительно есть этот холод

Теперь я его ощущаю
когда уже слишком поздно:

руки больше не могут
защитить от сквозного ветра
сердцу больше не вспомнить
как можно согреться
и в этой ночи где снега
обречена я блуждать одиноко

В ком пламя так полыхало
в том уже не гореть огню очага


Фридрихь Рашэ
(1900 — 1965)


Осень

Прогоркло пахнет осень прелостью ореха
и в травах  яблонь палыми плодами.
От выстрела висеть осталось эхо
пугающе над жёлтыми кустами.

Кого он бросил в смерть? Не спрашивай средь стыни!
У умирания столь велико соседство.
Был хлеб сокрыт – кто ест хлеб мёртвых ныне?
Те, поседевшие, вступившие в наследство.


Мариэ Луизэ Кашнитц
(1901 — 1974) 

Вечность

Со смертью нет нужды ни в ком — речётся ими —
И нет влеченья ни к кому. И Вечности заслуга,
Что, пребывая в ней, мы будем уж другими,
И значит: ничего не знать нам друг про друга.

И страсть, и страх с тоской, что муками своими
Нас жизнь всю жгли с неистовством недуга,
Исчезнут в нас. И мы пойдём чужими
По равнодушью замкнутого круга.

О, как касается меня влеченье к мудрословью
Уже сейчас, лучась, как льдами,
Что на груди твоей воплю я, отогрета:

О, Мир, даруй нам сладкий луч дневного света,
Пока в нас жизнь не истечёт с годами,
И нас от Вечности храни Любовью. 



Розэ Ауслэндэр
(1901 — 1988)


*   *   *

Я возлагаю слов твоих кораллы
себе на шею ожерельем – и сквозь темноту
меня влекут твоих глазниц высокие порталы,
струя потоком свет полей в цвету.

Здесь мы иные в жизни новой,
здесь красок цвет иной в прозрачности разлит,
и всё, что здесь дано, своей основой
восходит к Красоте, что нам принадлежит.

И всё течёт, и ширится, и длится,
как  дымка тая, и в пространства новизне
лишь ты – Твердыня, и вокруг тебя обвиться
всё существо моё в тоске стремится
пред тем как замереть в глубоком сне.


*   *   *

Ты был так далеко — в завесах скрытой вечно
сокровищницей Храма, а на моём пути
вставали звёзды стражей бессердечно
и не пускали внутрь меня к тебе войти.

Тогда я высмотрела лик твой через щели,
и на меня сошла такая благодать,
что даже звёзды, встав стеною, не сумели
меня перед завесой удержать.

И там, за ней, ещё был робок ты,
чуть тронув руку мне в смущении своём,
и сердце от неё твоё вдруг вспыхнуло огнём!

И пламя всё росло средь темноты
от трепета горячих наших уст
как от летящих мотыльков, в ночи объявших куст.


*   *   *

Обнажено моё шло сердце кругом
тех одиночеством обледенелых дней.
Ты был за той игрой теней, что над моим недугом
кружились стаей воронья, смыкаясь всё тесней.

И жизнь стояла у окна – утратившей надежды,
седой, горбатой и слепой, и, как молва,
ярилось вороньё на ней лохмотьями одежды,
и замерли, оглохли все мои слова.

Но жар волною вдруг прошёл по коже,
и пепел перьев снегом пал за ним вослед.
Тогда мои я собрала все песни и их тоже
ввысь бросила – тебе наградою в ответ.



Пять Поэтов

ХёльдэрлИн
за справедливость сражавшийся
друг богов

Тракль
с его меланхолией осени

Рильке
Бог сотворил кого

Тот отчаявшийся
Целан

Ли Тай Бо
кто поёт
весело



Рильке

Принесите его назад снова
того
кто с Богами говорил
как с равными ему

Экстатично
элегично
радостно
дышал он
в Жизни
и в стихи
с переменами
дыхания своего



Спиноза II

Мой Святой
именем Бенедикт

Он
мировое пространство
до ясности отшлифовал

Бесконечный Кристалл
из чьего сердца
проникает сюда Свет



Диоген

В бочке жить
как тот грек

Нет поездки достаточно дальней
его молнии
чтоб достичь

Я дарю тебе одно Ходатайство
Король говорит
он знает его кунжут
не для показа
на бриллиантовом языке

Сойди говорит тот
сойди с солнца мне



Хайнрихь Хайнэ

Он был Песней
своей Земли

чьи слова о Отечестве
той  колдуньей
златоволосой
в Проклятье
превращены



Баха фуга

Баха фуга
летит в небо
приходит назад ко мне
летит в небо

Математика
объясняет один голос

Я не знаю
знать не хочу
сколько умов на крыльях
скорость какая
я не считаю
цифр

Бах
к небу
моей крови поток


Голодающий творец Кафки

В клетке
он выставляет свой Голод
к показу

Те кто стоят у решётки
переваривают съеденное
делясь в поиске смысла
по сальным вопросам
и ощупывают им сотворённое

Всё глубже
он погружается в голод
изучает каждую тонкость пощенья
проверяет внезапные мысли
в связи с идеей голода сам

Пришедшие отворачиваются:
то Абсолютное надоедает



Прошло

Это прошло
Никогда
не прошло это

Мы те
бессмертные могикане
староновый народ

Земля из песка
Из огня небо

Имеются абрикосы
и флейтисты

Идём
дай нам Землю и Небо
обнять



Я ручаюсь

С моим народом
в пустыню уйдя
я не молила
ни змей
и ни бога песка

Оазисов счастье
манна и воды Моисея
чудеса простые
проели пропили

Много столетий бродя
от Слова к Слову

Не я
но за ненадёжную жизнь
я ручаюсь




Чёрная серия Гойи

Черный
чернее чем черный
зрачков страх

Гений
в кромешном огне
танцует
его тень

Кого демоны любят
беспощадно

дико поёт в
ведьмоаббатоозере
чёрным лебедем
 


Не дадим нас

Мой Народ

Мой Народ-Песок
мой Народ-Трава
мы не дадим
уничтожить нас 




Из бумаги Храм

Мой из бумаги Храм
из Палестины
где финиковой пальмой я была

В моих ветвях
воспели птицы
высокопесенный ландшафт

Его метаморфозы исходили
забыта Песнь

Лишь пара слов
чужими
остаётся
Крыло Любовь Покой

Их мне писать
у Храма на Стене



Май 1940

Нарциссы
с золотисто-светлым ароматом

Дождь моет
голубую кожу мая

Крестьянки
с корзинами на голове
приносят овощи на рынок

Юноша играет
меланхолический мотивчик
на губной гармошке

В танце майские жуки
у фонарей

Один поэт пишет стихи
о будущем что угрожает




Черновицы

(Перед Второй Мировой войной)

Мирный город на холмах
весь в буковых лесах

По Пруту ивы
паромы и пловцы

Сирени мая обрамленье

у фонарей
танцуют майские жуки
их смерть

Четыре языка
договорившись
балуют воздух

Пока не пали бомбы
дышит счастьем
город



Сибирское

Сила натренерована на поворотах
у ветра
твёрдые мускулы

За дыханьем
сверкая на Лапландии полосы

Вороны
со снегом в клюве
тень
из ляпис-лазури

Под медведя закутавшись
но пчёлы
прочь потянулись
мёда след в соте
заледенел

В меловой деревне
мимо выимерзшего пруда
приносит санная почта 
запах волков
из Сибири



Восточнее

Всегда поёт самовар
дух хлеба с тмином
прянит комнату

Два сердечка-вишенки на плодоножках
как серёжка на ухе

Картошка печётся в золе
приходи будь нам гостем

Под слезами в печи
трещит смолистая ели ветвь

По воскресеньям пёстрый наряд
танцы и гармошка

В водке
отблеск ножа 




Буковина III

Матерь зелени
Буковина
Бабочки в волосах

Пей
говорит солнце
красное дынное молоко
белое кукурузное молоко
я его сделало сладким

Фиолетовы шишки лесков
крылья птиц в воздухе и листва

Спина Карпат
по-отцовски
приглашает
тебя нести

Четыре языка
четырехязычны песни

Люди
которые понимают себя



В деревне Шагала

Косые фронтоны
виснут
на окоёме

Колодцы дремлют
подсвечены
глазами кошек

Крестьянка доит козу
в сонном хлеву

Синь
дерево вишни на крыше
где бородатый старец
пилит на скрипке

Невеста
глядит в глазок цветка
порхает фатой
по ночной степи

В деревне Шагала
пасётся корова
на лунном лугу
золотые волки
оберегают ягнят




Буковина II

Ландшафт что меня
выдумал

водорукий
лесоволосый
черничный холм
медово-чёрный

Четырёхязычы побратимы
песни
в расколотом надвое времени

Разрешившись
потоками годы
на былой берег



Детство II

Молоко утра
сочится сквозь окна
проулок зовёт детей
я хочу с ними играть
в моём королевстве

Не позволено быть одним
правлю я с полным правом
у кукол

Среди имений из камней
вырезанный из бумаги Прут

Страшась я охраняю мою
копилку-казну
ангел с серебряными крылами

Тот волшебник с чёрной бородой
превращает меня ночами
в одну из игральных карт
Дама Пик со скипетром в правой
Мне не позволено плакать
так как моё правление тяжко
то тут то там оберегаю я время
какой-то маятник между
молоком и тенями

Под балконом
играют дети
верноподданные мои



Буковина IV

Изумрудны
лиственные леса севера
полны ликующих птиц

На юге
северная прохлада
ели треугольных гор

Многопесенна земля

Люди медлительны
их взгляды
кружат вокруг
многоОбразной
родины




Прошлое

Также имеет прошлое
крылья

Его перья — клетки
потерянной плоти

В земле буков
зелены леса

У любимого
светло-голубые глаза

Дети играют с орехами
чей с неба дождь

В Пруте плавают
воспоминания голыми

Умирает отец
умирает мать

Боль — дерево
что несёт горький плод




Лист с бука

Лист с бука
как из того леса
моего родного города
летит в мою комнату
чтобы меня
утешить

То молодое время
место в мыслях
тут живут потерянные
друзья и горы

В нежных прожилках листа
Посвящение
для меня





Детское пианино

Дай мне
моё детское пианино

Та кукушка зовёт из леса
всё новым делает май
это давно уже здесь

Только одна минута

Я осталась ребёнком
моя кукушка зовёт из леса
всё новым делает май
Мама поёт
«это давно уже здесь»

Двумя пальцами
на том детском пианино
я сопровождаю её



Лист опроса

Лист опроса
должен быть заполнен
да или нет
пропавшие имена и даты
куда откуда
подпись наконец

Да я была рождена однажды
моей колыбели страна мертва
я углосъемщица
в аду
своё имя забыла
три собственных креста
Аминь



Родной город

Золотой цепью
прикована я
к городу моей старой любви

где солнце восходит
где оно закатившееся

для меня




Родина III

Без родины
тебе чужая родина
остаюсь я верна

Голоса
приходят написанными
обнимают Землю
держат небо
дарят мне
весну и снег

Из моей Без родины
прихожу я
моими словами
к тебе
чужой друг
струю  блеск огней
по темноте
нашей совместной родины




Возвращение II

К возвращению
хорошо подготовлены
тот угловатый проулок
откопан
на который небо обрушено было

Дома прижавшись друг к другу
нашёптывали себе саги
к наследству прадедов

Те прилежные жёны у плиты
знали тот знак-проблеск
Свадьба Гости Смерть

Мы не пройдём дальше
ржа на медных монетах осколки

Где стоял крест сада
нет креста
на месте
и место не кажет
что мы ищем
где мы нас снова найдём

к возвращению подготовлены плохо
да не хватает наших
сжитых со света
мёртвых



Мой соловей

Моя мать была когда-то ланью
Те златокарие глаза
та грация
ей остаются с времени того

Здесь же была она
наполовину ангелом наполовину человеком
а в середине мать
Когда её спросила я
кем бы она охотно стала
она сказала: соловьём

Теперь она им стала
ночь за ночью слышу я её
в саду бессонницы
поющей о Сионе предков
о старой Австрии
поющей о горах и буковых лесах
на Буковине
колыбельную
поёт за ночью ночь
мой соловей
в саду бессонницы моей




Ездить I

Ездить
по кругу
игра кольца
ты и я
ведём войну

Ездить
чтобы себя на куски
разрывать
тут быть везде
где им не быть

Ездить
жизнь торопить
смерть
с рельсов отодвинуть

в страну по ту сторону
Потустороннего

Потустороннее переносить
в позднее в позднейшее

ездить




Просёлок

На просёлке
встречаемся мы
попутчики

На просёлке
западнее восточнее
на юге и севере

Везде
где живёте вы
проходит просёлок
у моей двери
мимо




На юге

С птичьей стаей
тянутся на юг

Где солнце
нас любит

где пальм
раскрыты вееры

где реки
серебряны

где мы приняты будем
по-дружески




Венеция II

Венецию видеть
и жить
чтобы Венецию снова увидеть

Не счесть мостов
по узким каналам

Чудо:
Св. Марка площадь в пене голубей
Эти соборы
Венок дворцов
Перезвоны колоколов

Они будят тебя
сон
будь этой сказкой

Снись дальше
Венеция-сказка



На серпе
я скачу

струюсь
через дворцы венецианцев

окропляю
папоротник

капли росы
и магия

Волшебная ночь




Авиньон

Прекрасный
повреждённый
холст картины

Две широкие равнины
старый
новый
Авиньон

На Папы Римского обоях
поют
синие стаи
беззвучных птиц

Время
спит
в маленьком монастыре



С Гулливером

Ездить по миру
с Гулливером

Мальчики с пальчики
в плясе на моей голове

Великан
держит меня в своей руке

Остальные рассказывают мне сказки

Я лепечу
«Каннитферстан»*


*Рассказ Ф. Гэбэля.





Тюбинген

В защищённом городе
фронтонокрасные горы переулков
столетья непроходимы

Мираж
в Нэккаре
крещён

Холмам спутникам
ХёльдэрлИна верность

Под хрупким камнем
дышит
прах





Прага

Всегда в мечтах Прага
и всегда что-то между нами
нехватка времени болезнь война

Кафка стоял
перед Градшином
заплутавший вестник неба

Я клянусь
при святом Франце
я не могу Стену
проломить
спят уменья волшебства

Там Поэты грезят
их чудесами
Хорошо с ними
вишни есть

Печалится Прага
от сна моего?
Мой сон
печалится вкруг Праги




Дроздам

Дроздам
я рассыпаю крошки хлеба
скоро
весна
птицы
просвистывают мне

Я не могу
постель покинуть
так
я летаю высоко
в том пространстве
с прилежными дроздами
от молний туч
защищена


Я иду
в постели
гулять

На берег Ганга
и
к Абацции стене

Моё сердце
лежит
в ржавом
футляре печали

В чудо
ведут мои пути




Безродность

С моим шёлковым саквояжем
я езжу по свету
Одну страну найти
рассудком чудесно
Но выбор даётся мне тяжело

видно оставаться безродной




Суккот

Из одного дня в сентябре
вылущиваю я  ореховое дерево полное молока

Листва что зелёным день делает
зелёный день что меня
превращает в один лист
ясно скопированный в росе

Остальное растёт из солнца
астры колосья пшеницы кукуруза

Карусель мошкары
вращает небо
колокольцы коров звенят
в благодарении за урожай мама
в остроконечном платке
в шалаше легко и свободно

Весь шалаш из зелени ветвей
манна падает на стол
из чуть проржавевшей грозди
сочится вино

Оплетена ветвями
я в покое
лист орехового дерева
зеленОвьющийся псалом





По-Шагалски

ТорА и тАлис
молит отец
за
лунатика сына

В соседнем селе
на крыше ночи
обнял он
скрипку

Верхом те Дома
надёжноизменяющий во сне
над городом
он парит

Цветы
нежнейшее счастье
облачны балконы
для влюблённых
излучают умолчаний
внутренний свет

Та невеста
любит
того вечного жениха




Йом Кипур

Утешен
от слова ПРИМИРЕНИЕ

в твоём ковчеге из страха
взгляни твоё отражение
во всемирном потопе
лет прошедшего

Сегодня
разрешено тебе вдосталь поститься
пить твои слёзы

Опечатано
станет сегодня
судьбы письмо

Ты будешь читать его
горьким и сладким
день за днём
до следующего Йом Кипура
или до того
как глаза ты закроешь
навсегда

Завтра
дождь снова




Шаббат III

Сегодня
кожа Земли
нежна

спит нож
огонь спит

На темени мамы
ангел мира
хранит дом

Белый хлеб и вино
гость
наш Король

Мы воспеваем
седьмой день
мы славим
покой




Le Chaim

Добро пожаловать
путник
к нам занесённый сюда
из степи

В облаке пыли
за тобой
волки

В промёрзшем селе
домишки обнял
снег
бездыханна дорога
твой слух изо льда

И ты живёшь

В Шаббат гость
что ты живёшь
чудо мы чтим

Тебе на благо
на благо
путникам-братьям всем
Le Chaim
Агасфер




Терпение

Много тысяч лет Терпение

Мы живём в убежище
из которого выход зарос

Раз в год открывает
просвет глаз
и на одно мгновение
на востоке
ложится пророческий блеск

Много тысяч лет Ночь
скипетр Королевы
бомба

За горами
при миллионах гномов
ждёт Белоснежка
Дон Кихота
ждёт раввин
несказанного слова
чтобы им смочь благословлять

Много тысяч лет Терпение




Руфь

Разговоры
из плевел

Зерно полнит его хранилища
мукой

Коль разговоры
стихают
похищает плевелы ветер
Руфь же подбирает колосья
умелыми пальцами




Рептилия

Время рептилия
что меня проглотила

Непереварена я лежу
в её длинном чреве
полумертва полужива

Снилось мне
как я с Иосифом
в темнице лежала

Худое время
в моей утробе

Иосиф мёртв

им хранимое зерно
ссыпается
в Мёртвое море




Пепел волос

В бегстве
из огненной земли
в небо блуждая

Отец и мать сидят
тридцатидневный траур шивэ
пепел в волосах

Я их не спрашиваю
они отвечают:

Кто их похоронит
кто каддиш скажет
где камень с надписью станет
ЗДЕСЬ ТЕ БЕЗЫМЯННЫЕ ЛЕЖАТ

Они спросят
я не отвечаю
они рассыпают
пепел на волосы мне




Песах I

Принесите обратно
мне ту земельную карту

На кухне
светят луны
мифичного хлеба

Из рукава мёртвой мамы
я  достаю арфу
ветер с восточной пастушьей долины
трогает струны

МУка и Чудо
удары песка

Козонька-козонька та




Ангел-хранитель

Тома молитв
не защитят

В саду олив
спит ангел-хранитель
денно
и нощно

За кровавой границей
имена погребённых
в цвету




Шаббат II

Отшлифованно зеркало
пруда
в нём солнце расчёсывает
свои волосы

Я ужу рыбу
бросаю её в воду
назад

Лишь зеркального карпа
оставляю в стеклянной посуде
на Шаббат

и жду
неделю
год
десятилетье

Карп
лежит на боку
в молитве раскачивается
Реббе

Когда шаббат
я спрошу

Всегда
в небе

Здесь Реббе
здесь когда

Шалом
напевал он
и ещё пару еврейских слов
Я их не понимаю




Песах II

Открой Пасхи ворота
первоцветом

Тот свет
делит себе море
руками из снега
мы соль собираем
тянем в пустыню
где солнце манну печёт

Часы без стрелок
Компас без магнитной иглы

Пять тысяч лет
Золотым песком

Вновь из подвала
несём вино из изюма
зелень и горькие коренья
на светлый стол

Открой дверь
Шошанна
невидим с воздухом будущего
тот Вестник придёт




Если

Если мы воскреснем
от всего зла
без гниения вони
в пасхальном слове Баала-Шема

если наше зло не воскреснет
и мы бессмертного
брата Каина погребём

Моисей если снова море страха
разгладит
и мы Разные
воскреснем
наш хлеб испечём
в оазисе солнца
сон из того
звёзд истока сотворим

если мы остановимся
в нашем будущем по наследству
в пасхальном слове Баала-Шема

если

мы отпразднуем Песах
то воскрешающее Торжество




В память Пауля Целана

                «Моя светловолосая мать
                не пришла домой»
                Пауль Целан


Не пришла домой
мать

никогда не знавшая
смерти

сыном кормимая
чёрным молоком

его державшая в жизни
что утонула
в кровавых чернилах

Меж умолчания строк
то НЕСЛОВО
в пустом пространстве
светясь




Зима V

Снежит
в моё сердце
сияют сосульки

В санях  в Сибирь
еду я
ссыльных друзей
искать

Они замёрзли
я нахожу только снег
что вырастает
до неба

Как вернусь домой я
опять




В горячке I

Так прибывали потоп и страх
да дело ведь шло о жизни
мы боролись вместе с Ноем
но он не боролся вместе
c Богом
дав нам пасть

Живосеребряным светом
Моисей бьёт о стекло
оно стало пурпурно-ало

Эта земля врагов
с угрозой каждый вдох
На рубеже между
Огнём и Потопом
Облака в бороде
стоит Пророк
ЗАВТРА речёт он
Кто ЗАВТРА слышит
верит в чудо

Они приходят вчера — тени
воронья стая
по снегу
что горячей простыни ткач



В войну

Ослеплённый город
в дебрях улиц
ужас плетёт свою сеть

Дети
страх в их беззвёздных глазах
как грибы вырастают калеки
в кровавых мхах гетто
На крестах окон висят скелеты
каски солдат прикрывают черепа

Удушье как нищий кочует
от двери к двери
Мы кладём наши сердца
в его кружку

Когда у стекла окна
цветы расцветают
варит их мама
Есть  холод и тепло
также мёд в ясном хрустале

Мы все в кулачок
смеялись
Пришёл лис
и украл холод и тепло
и мёд в ясном хрустале

Смех оставался
в кулачке
страх и солёные слёзы
глаза наполняли




В память Д. Гольфэльда

Вместе с поэтом с больными лёгкими
страдала я в гетто
по-братски

Моя мама хворала
родственникам чужая
мы мёрзнем и чахнем

По дороге к больному
парил надо мной
ангел из снега

Я улыбалась
Вам будет вскоре
намного лучше
мне уж поверьте

Он поверил мне
и умер




Транснистрия 1941

Простыня изо льда на полях Транснистрии
где тот белый косарь
людей косит

Ни дыма
ни дуновения
ни огня
для трупов обогрева

В снегу поля спят колосья
спит время
на висках

Язык весов неба
блестящая сосулька
при 30 градусах ниже нуля



В память Ханэ Раухвэргэр

Гетто
Голодомарш

При 30 градусах ниже нуля
спала моя кроткая тётя
(всегда молилась она
пылко верила в справедливость)
спала моя безгрешная тётя
её дочери её внуки
после многих дней голодомарша
на ледовых полях Транснистрии
безвозвратно
заснули

Та вера
что горы передвигает
о мудрец чудораввин из Садгоры
Ханэ Раухвэргэр верила в тебя
где был ты
тогда
где твоё чудо было




Изумлены

Если стол пахнет хлебом
клубникой вином в хрустале

думай о пространстве из дыма
дыма у которого формы нет

Ещё не снята
одежда гетто

а мы сидим за таким столом
изумлены
что мы это



Отец наш

Отец наш
возьми назад твоё имя
мы не рискнём
детьми быть

Как
удушенным голосом
Отец наш говорить

Лимонна звезда
на лоб пришита

Смеялась безумно луна
снов наших спутник
тот мёртвый клоун смеялся
который нам сальто обещал

Отец наш
мы назад тебе отдаём
твоё имя
Играй дальше
в бездетном
воздушнопустом небе Отца



Снег в декабре

Декабрь
говорю я  и кладу себе
снег на глаза и кладу назад
на мгновенье глаза
в тот ящик где старые декабри
сохраняясь лежат на возвышенье
те мёртвые декабри мёртвых
льдом на глазах

Вновь
зима за войной
плетёт крылья из снежного света
плетёт снова твою легенду
Декабрь

Едут сани из снега
к небу У кого
предсказания ключ
в кулаках изо льда себя защитит
Землю Снег отмой добела

За той войной
Эль Греко-Декабрь
откроет глаза в глубочайшем
Вновь



С вопросами

Я приду
с шипами вопросов
кроваворукого солнца
репейников и ветров

с той королевой муравьёв
и её возмущённым войском
с вопросами откуда куда

с холмом под камнем
с трепещущей свечкой
сальные губы
вопросы из угара

с той удушенной любовью
с теми осколками
что от твоих украдены глаз
над ними крик коршуна

я приду
к кому
с вопросами
почему для чего




И порой тот ветер

Туман золотые глаза оплакивая голоса

Мёртвые рука к руке  скользят
сквозь туман
золотые глаза пересекают
проулки тянутся
вдоль
оплакивая голоса

Когда ещё всё было вместе
имелся один красивый  род
который шёл прямо
чистые контуры имели
креатуры
сопровождавшие звёзды
изучившие солнце
Возвышенны были дни
ракушки и мелкие камни
имели вечности двери

Порой поднимается ветер
что на полоски режет
острыми ножницами туман
и между ними много воспламенённой сини

  Туман золотые глаза оплакивая голоса
и порой тот ветер




Звучащее молчание

Такие спасали себя

Из ночи
выползали руки
кирпичнокрасные от крови
убитых

То была звучащая актёрская игра
одна картина из пожара
музыка огня
потом молчала смерть
Молчала

То было звучащее молчание
Лишь улыбались звёзды
меж ветвей

Спасённые ждали в порту
Рассудочные корабли лежали
Они сравнимы с колыбелью
без матери и без дитя




Биографическая записка

Я говорю
о той горящей ночи
которую Прут
затушил

о тех плакучих ивах
кровавых буках
онемевших соловьях
о жёлтой той звезде
мы на которой
умирали час за часом
в то висельное время

не о розах
я говорю

Летая
на качелях
Европа Америка Европа

не проживаю я
живу




Феникс

Феникс
мой народ
сожжённый

и воскресший
под кипарисами
и померанцами

Мёд
от горьких пчёл

Песнь Соломона
древлюю местность
что холмами окрылит
в иерусалимско-новом
Эхе

За Стеною плача
время Феникса
горит




Колодец II

Двор сожжён
но колодец ещё стоит
полон слёз

Кто наплакал их

Кому пить
в жажде до дна из него




Ковчег

В море
ждёт
какой-то ковчег
из звёзд

тех
переживших
пепел
после огнепотопа




Обвинение

Мёртвые друзья
обвиняют тебя
ты их пережила

Ты плачешь по ним
и смеёшься уже
с другими друзьями

Твои цветы
им на могилы
не примиряют вас

Ты скорбишь о их смерти
и для жизни
стихи пишешь





Дым

Этот  рухнувший столп
дым

Так качались колонны
греческих храмов
в моей мечте о Афинах

Из глаз
сытых людоедов
вздувается дым столбом
моё слово от него
стало чёрным

Я глотаю горечь пилюль
из дыма тридцатых годов
мой голос задохся в дыму
вечного гетто
в красивых
варварских странах

Затуши огонь брат
если никто на тебя не смотрит




Искоренён

То осиное гнездо полно
жала сверкают
пальцы как
в ядовитом кустарнике

Дитя
как паутинка
на пряди волос
мёртвой матери

Колючие корни
держат Бога заключённым
Он стонет
искоренённым голосом

Приди приди
зовет соловей
И плачет так как Бог
прийти не может




Разбиты

Думы из стекла
под
боем града

разбиты

мы лежим
под
пеплом и камнем




Дыра

Огонь
выжег дыру
по всему
миру

В ней
живём мы

держимся крепко
за край из корней

Ещё
они нас питают




Июль I

В жилах тёрна
просветлённая кровь
в умащении солнца

Также репейник
в нежных колючках
при пропетом жаворонками свете

На рогах
олени держат
небо

Когда ж из кустов
покажешься ты
Адам
кончилась твоя бессмертность

Твоя спутница
в ласточках облаченьем
бросает тебе яблоко
на землю





Безъевность времени

В лунной субстанции
из утаённого света
живёт дряблое
лицо Адама

Щёки мешками
свисают во льду
рот желтизна
по пустому кругу

Глазоблизнец
чёрен в ссоре
уставясь на времени
безъевность




Грешные

Ещё не совсем
забыт
тот Парадиз
где мы безгрешными были

Красиво и сладко
то яблоко
его сок нас
сделал зрячими

Дай нам грешным быть
любить запрещённые слова
и людей
под грозящим небом




Прощение

Та прекрасная
змея

Я ей
мою смертность
простила

Как смогла бы я жить
без того чтобы знать
что Адам
был мне мужчина




Сознание

Ева
змеи подруга
узнала
что ей предстоит
Огонь желанья
в лоне
те его расщепляющие сыны


Пэтэр Хаммэршлаг
(1902 — 1942)


К самому себе

Я так люблю изысканных блондинок –
Безумно и возлёг на них бы без заминок!
Но уклоняются они. А также и брюнетки
Охотнее одни вплывут в свои кушетки!
Ах, к рыжим бы в постель – охотно лягу!
Но там плакат: Вход запрещён П. Хаммэршлагу!!!
Так оставайся же навек душою чист,
О, онанист!


Чужак

В отеле, в ресторана полный зал
Зашёл шакал, надевший вшивый смокинг,
И там протухшего верблюда заказал.
Мисс Сильверстон вскричала : «Shocking!»

Затем шакала новый был каприз,
(При этом чистит когти он от крови):
«А бедуины, лев которых полузгрыз?»
У обера тут ввысь взлетели брови.

Шакал тогда скребёт свой зад, как бес —
Иветты щёки  в стоне побледнели:
«Insupportable! Quelle bete affreuse!»
(Она решает спать одна в постели.)

«А есть, — шакал был гневом обуян, —
Прозеленевшие пажи без рода?»
Те прибежали и его сквозь ресторан
Выводят с заднего, что для обслуги, входа.

Домой вернувшись, был шакал опрошен у родных: 
«Что ж так недолго были вы в вояже?»
«Да, знали б вы какой там темп у них,
Они меня замордовали даже!»   


Последнее письмо

Дочка негра-короля
Едет в город  жить.
К ней письмо писать веля,
Хочет он вручить.

Пальмы лист усильем рук
Превращён в письмо:
«Мукурунди нубурук
Навагамбо мо?!»

«Мукурунди» (Боль моя)
«Нубурук» (о ней)
«Навагамбо» (в думах я)
«Мо?!» (звать ль Фанией?!)


Фокстрот калек

Чтоб познать с горбом моим
Радость в полной мере,
Я всегда иду к слепым —
Пусть поищут двери!
Иль калек маню я в дом,
Им привидясь Крезом,
Чтоб резвиться мне потом,
С их шаля протезом.

Трогателен инвалид, что-то в нём такое,
Совращающ инвалид, не сидишь в покое,
Инвалида коль дразню я всё воскресенье — 
Всю неделю у меня будет вдохновенье.

С девушкой сошёлся я
Без одной лодыжки,
Будешь всё равно моя,
Мне к чему излишки!
Бросилась, обнажена
Та на покрывало,
Без лодыжки что она,
Это не мешало.

Трогателен инвалид, что-то в нём такое,
Совращающ инвалид, не сидишь в покое,
С инвалидом коль ложусь я в кровать со страстью,
Я на деле предаюсь всю неделю счастью.



Пэтэр Хухэль
(1903 — 1981)



Сюбилла лета

Сентябрь забрасывает соты света
Далёко за наскальные сады.
Ещё не хочет умирать Сюбилла лета.
В тумане стопы, и с застывшим ликом
Она хранит огонь в жилище из листвы,
Где как осколки урн от миндаля скорлупки
Лежат средь жёсткой, в землю втоптанной травы.
Лист камыша склоняется к воде,
                на ней оставить чтоб зарубки.
Витают паутины, в странствия пустились пауки.
Ещё не хочет умирать Сюбилла лета.
Среди дерев она на прядях вяжет крепкие узлы.
Разъятая гниеньем льдисто светит смоква.
И белая и круглая, точно яйцо совы,
Блестит луна по вечерам на истончённых ветках.



Офелия

Поздней, под утро,
в сумеречной дымке,
туда по броду,
шлепанье сапог,
жердей удары,
хриплая команда,
от тины склизкую они
поднимут из колючей проволоки вершу.

Нет королевства,
Офелия,
где крик
смог продолбить бы воду,
чары,
что пулю
у листка ракиты позволила бы распылить.


Эрихь Арэндт
(1903 — 1984) 

Питэр Брегель

Лишь виселица к радости бедняг:
Её он пишет Мира Ужаса сильней,
И небо —  ширью всей виясь над ней
Как  ледяного шёлка стяг.

А как ещё несправедливость вынести с войной?!
У Высочайшего сталь с золотом в доход.
А муки должен выносить один народ,
И предрешён уж каждый день земной.

К долине Крест всегда молчаще гол.
Маханье с мельницы чей скуден столь помол:
о голод в жизни — ад всех наших лет!

И с неба утешенья не дано,
И просветлённых лиц уж нет давно.
И в мир иной даже порога нет.


Хуго Винэр
(1904 — 1993)

Я Новотного совсем не выношу

В нашем доме, дверь напротив,
                коль лицом к ней стой,
Много лет живёт Новотный, холостой.
Выше на голову он. Чудесно — думаете Вы.
Думаю, что не видали Вы всё ж  головы.
Он «Бонжур» мне всё бросает,
                коль столкнёмся вдруг.
Я должна английский знать? Что я из слуг?!
Я знакомства избежать всегда спешу —
Я Новотного совсем не выношу.

Раз на улице встречаю: предлагает  мне
В воскресенье посидеть нам в тишине.
Вечером пошли в трактир, нет он не скуп —
Я взяла себе два пива, на закуску — суп,
Десять выпечек, жаркое и гуляш, затем
Сыр рокфор, вина графин и к муссу крем.
Я умерена обычно, коли с кем решу,
Но Новотного я прям не выношу.

Не красив он, не решителен к сему,
Но со временем привыкла я к нему.
Были часто мы в кино, плохого ничего,
И сегодня трёх детей имею от него:
Хансль, Францль, Катарина на виду,
Но не думайте, что замуж я пойду.
Это будет просто глупость, коль себя спрошу —
Я Новотного совсем не выношу.


Джессе Тоор
(1905 — 1952)

Первый сонет

Я на волах, на двадцати, поля отца вспахал.
Смеётся лето, и мы оба в лепетах без меры,
коль на навозе самородоком злата, что не мал,
сверкает тыква, иль плоды слетают со шпалеры.

С лихвой свершённого. Земли к покою лик склонён.
Роскошны в красках красоты деревьев своды.
День достаёт из сундука чудес свой первый сон,
и водят ранние впотьмах все звёзды хороводы.

Проходит вечер — батраки объяты забытьём.
Бдит месяц, свой пурпУрный плащ
                набросив мне на руки,
и тени странствуют. И, маясь от разлуки,

я думаю о Джессе — младшем сыне неуёмнейшем моём.
Он сумасбродом вырос,
                подтверждать Пророков дабы шумной мочью:
то было б для него ничто —
                крутиться б солнцу доведись и ночью.



Сонет о греховном помысле

Ни как амфибии, и Камень, и «аминь» со всех сторон,
ни как мокрицы стен и все иные гари паразиты,
и шелудивый зверь, что нелюбим и в нимбе жабьей свиты
под кваканье в канаве сдохнуть обречён,

не быть! Со лба следы от губ Иуды смыты,
и охватила пустота, и в ней безмолвен он,
и от ничтожности и блёклой славы отрешён
кладёт на крест стопы и длани, что затем пробиты.

О мир, где ненависть, злодейства, гнусность  дел,
ты лицемерья стол, усталых стул, зачахли чьи початки,
ты одр забот, чей развалиться предрешён удел,

в твоём дому успех лишь тем, кто и умны, и гладки,
крадётся ложь с пороком в браке, что осатанел,
мышей летучих лёт... теней засады... вой волков до хватки...   



Второй дурдомовский сонет

Господь, пред тем как навсегда тут пребывать в недуге,
я был бродягой и пройдохой — и таков,
я ни рубахи не имел ни пары башмаков.
Смешно благодарить тебя при этакой услуге.

И было бы смешно, похоже, Боже,
коль и заботы о достатке и еде
я со стыдом перед тобою ложным оправдать хотел бы, де
я чистоту люблю с желудком полным очень всё же.

Столь часто в жизни должен я покорен быть у плошек.
А потому обереги меня от мандавошек,
клопов и тараканов, шершней жал,

и тех всех, кто меня щипал тут и терзал.
И от того — кто на до мной в беде смеялся, рьян.
Ты знаешь, презираем мною сей чурбан.

Катрен-послесловие

Но боле мандавошек сих — в их выходной обновке
я презираю этот сброд глазеющих, сей люд,
с тех пор как ощущаю зуд в моей головке.
Восславлен будь в моей головке зуд!


Сонет о мрачном обдумывании

Теперь ушедший и июль, сентябрь, октябрь тож.
За мною стужа, башмаков обгладывая след.
Туман вокруг, дерёт мне глотку, с опиумом схож.
И на вопрос: что делать мне — никто не даст ответ.

Да тут и бравому бедой предстанет даль,
Коль в зиму ступни жгут, мозолей где цемент.
Покинет храбрость, не взирая на мораль.
В пивной натоплено — вот лучший аргумент.

Там на закате зубы я точу о свой стакан.
То горячит из глотки криком петуха.
Что надо мною бьёт как искр фонтан.
Кабатчик, чавкая, глядит — подальше от греха.

И тридцать сребреников вновь ему пойдут в чулок.
Он думал — с паперти принёс.
                Да нет — украл, дружок.


Сонет о семи худых годах

Ничего не сравнимо с тем днём, коли небо
                его, лобызая, к своей прижимает груди!
Почему только мне проклят он, истекая опять,
                и когда б ни приди?
Я ль смеялся под вечер? Пил вдвоём иль один,
                да и где, у кого — не пойму?
И залез этой ночью во двор всё ж к спесивцу
                соседушке я, к моему.

Раза три обошёл  дом соседа  для верности я
                в полной тьме.
Раза три  я его удушал иль для верности вешал
                в своём вновь уме.
До того вплоть как горе меня ни толкнуло на то,
                да и гнев ни изъел.
До того как себя самого, да и отче на небе забыть
                я посмел.

И теперь преломляю я хлеб и делюсь им
                с моею женой.
И в кувшине вдостатке воды, чтоб жена
                подала мне порою ночной.
И теперь сны не мучат, коль звезды поблекнут,
                начнет как светать.

Не имеет и ветер что ль тоже, коль спать,
                ни постой, ни кровать?
Семь уж лет моё сердце в крови, и покоятся
                руки мои, как во сне.
Ничего больше нет. И никто больше я.
                ДОлжно делать что ж мне?



Овечка, овечка

В Германии попал в тюрьму — хоть тут не пьют  абсент,
Но учат, что начнётся тут, понять в один момент,
И из Намура как судье, коль он задаст вопрос,
Враньём невинно отвечать с улыбочкой  под нос.

«Сё аморально!»  —  любит он всё время говорить,
Чтоб бравым людям, сим словцом затылочек пробить,
А праведников имена кому коль назовёт,
То с просветленьем в сердце враз подсудный будет тот.

Но мните вы: что ж восемь те, нашлись раз вместе уж?
Их чёртов сброд с усердьем свор к стыду дубасить дюж.
Их дети мрут, у жён лишь вопль, и подыхает скот,

Их бунт несёт... а он пройдет —  их тут к земле пригнёт,
Как тех, к  Вечере, к той святой, кто Господом был зван,
Двух эмигрантов, да и шесть брабантских к ним крестьян. 


Сонет о доброй воле

Из Нюрнберга в бурю с градом вытолкан я ими.
А в Хамбурге затушен свет в моих глазах поныне.
Помоями душа облита в Мюнхене — какими!
Благоразумия остаток вышибли в Берлине.

Так умирал ужасно я в тысяче мук, что ждали,
Уже не человек, не зверь, а стон и вопль в геенне,
Когда они напополам мне сердце раскромсали.
То было в день насилья в марте ль в Вене?

Я видел козни вкруг себя кривых зеркал Парижа,
Ни в Роттердаме я не слёг, ни в Базеле, ни в Праге,
И там, непониманье где у всех кишок как грыжа.

Теперь как будто бы конец всех мерзостей бодяге,
Как дню, что кончится средь сумерков покрова,
Чтоб и с безумьем, и с нуждой, со всем вернуться снова. 


Пятый дурдомовский сонет

Но ты, который мне с крестцом сейчас и кости гнёт,
один лишь знаешь — как печёт жёлчь у меня всё ж в трюме,
(вот от такой по небесам твоим летит вдали тот кот)
коль я о жизни о своей и о девахе в думе.

Да, тут висит всё это вновь на шее как хомут:
и стыд, и ненависть, и муки ада —  к гужу.
Иль должен я ещё вопить о них вновь тут?
Я откушу себе язык и выплюну наружу. 

Но я прошу тебя, Господь, ей покажи теперь
дыру, в которой я, рыча, простёрся плотью ныне,
кобель, обглодан жизни злом, кто гнить здесь обречён.

Она ж, одна кто спит в постели — без понятья зверь,
потягиваясь сладко утром на своей перине,
и воздыхая: «Что за жуткий видела я сон!»



Одиннадцатый дурдомовский сонет

Вот вновь, сопя, ты в тёмной камере лежишь,
укрыт бумагой и сукном пальто, и чем наколот.
И сапоги лишь скороходы снятся, луч и лютик лишь.
Ты рвань, мешок с дерьмом, и лишь клопам ты молот.

То было б лучше, о другом сны видел б ночью ты:
будь человек, сегодня будь иль мир как спаян прежде.
Пред тем как в гневе с пенным пылом правоты
пойдёшь войной на тупость лжи в надежде...

Тогда б отсрочил ты рассвета луч кровавый тот,
и уж не спрашивал б, что ранит сердце всё же:
ты ль следующий, кто убит иль кто убьёт? 


Волчий сонет (в феврале 1944)

Вороны над головой во все стороны прочь
                улетели с равнины.
Весна как сладка, а осенью сытостью с горечью
                тянет с дорог.
Коль приходит зима, нам не надо ни нор никаких,
                ни берлог.
Ноги покроет снег, муки низко выгнут нам спины.

Побдел...  Поспал... Полакал воды... Кость обгладал и сыт.
Теперь бы Спаситель к нам милостлив был,
                и души спасёнными б были.
Мы как братья и сёстры в добре и во зле все прожили.
Но как может так быть, коль  один своему Суду говорит:

Поглядите... я жив! Головы мне ещё не снесли, как волкам.
Подползти и напрыгнуть — так просто, совсем неопасно.
Хоть понюхал землицы в Европе по всем уголкам.

И с мышами и крысами ночью я вместе молил:
Чтоб в Кассино, в монастыре, больше супа никто не варил.
Мой свидетель святой Франц. — Теперь Вам всё ясно!       

 

В декабре

Кричит вот кто-то со двора:
Великолепная пора!

Я от безденежья поник.
Но Ангел мой велик.

Я гол и бледен от утрат.
Но Ангел мой богат.



Шестнадцатый и последний
дурдомовский сонет

О, слышьте: (человек, как вы,
                хоть костный мозг потёк,
без дум ещё: кто переймёт мои все платежи,
коль в памяти бесчинство вновь
                затмит все рубежи
своим разрядом, выдувая «Отче наш» из щёк —

как если бы морозный ветер пел с полей, гоним,
хрипя, свистя, сипя из рта дыры во тьму,
и зная — больше я не тень, что прыгает за ним,
кто ж я ещё, раз и не спутник больше я ему?

Варавва ль, чей под вои с улиц слышится каблук?
теперь плевать как назовут, коль и другим за мной
уж слишком узок станет тож
                смирительный сюртук.)

Иду, отслежен по доносу из батрацких рук,
лишь мимо, зная сам себя и весь Его конвой:
Свобода — боле аргумент совсем уже не мой.


Благодарственный сонет

За тёплую постель и хлеб, что ты на стол мне нёс,
чем мог бы отблагодарить тебя с любовью всею?
Ведь больше сердца моего — нужда, и гол, и бос,
Я пожеланьями одними и владею.

Прими же их с благословением моим:
чтоб не скудели сундуки, конюшни, сеновалы.
От затяжных дождей чтоб был бы ты храним,
от зноя засух и от бурь, чьи грозны шквалы.

Здоровья детям я твоим желаю, без заплат
нарядов, и всего, что обещал без злости,
на хлеб их масло, пёстрых лент с оплат.

Тебе же: чтоб был стоек плоти агрегат,
чтоб, коли приползёт к тебе какая к ложу в гости,
не думала: как  хрупок в этой кОсти.


Штэфан Андрэс
(1906 — 1970) 

Сонет 19

« Где ты, дитя?» Спрошу в ночи с колен.
Она молчит, и без усмешки как ответе,
но как всегда бы отвечая на рассвете:
«Кто не смеётся, что молчу — благословен!»

Ах, разум! Веру утеряв с надеждами любви
как и себя, ты называешь это всё: Непостижимо!
Что знаешь ты о той вечере книг помимо,
Где смерть с непостижимым —  жар у нас в крови!

Есть Бог — есть ты! Как мог б Он смочь
забыть бы о тебе в лелеющей заботе!
Звёзд не теряет  Божья Ночь.

Поэтому любой вопрос гоню в конечном счёте,
Когда взираю я во тьму с колен за годом год,
Покуда весь ни засияет в звёздах небосвод.

 
Эрика Миттэрэр
(1906 — 2001) 

Тёмная песнь любви

Ты бледный друг, как оба мы устали!
Но необычна как отвага в нас.
И раз печален ты, как хорошо сейчас
Мне знать, что тайно я с тобой в печали.

О избеги, слова чтоб громкими не стали!
Мне слаще видеть, как твой нем анфас.
Ты знаешь, завтра буду я с тобой едва ли.
Забудь о боли в расставанья час.

Мы ни во что не верим. Что мольбы недугу!
Но в нас блаженство чувств отхлынувшей волны,
мы дышим, да, принадлежа друг другу,

да, это мы ещё, друг друга  кто не лишены!
Да, мы ещё, теперь, без завтра горечи во взоре.
Теперь мы счастливы ещё, мертвы раз будем вскоре.   


Гюнтэр Рённэфаарт

Момиза

Как покупатель я в цветочном магазине,
Букет приметив, указал на полки низ,
И, чтоб повеселиться при серьёзной мине,
Сказал: «Пожалуйста, вот тот букет момиз!»

Цветочница была серьёзной  фрау
И не расхохоталась всё ж до слёз,
А только холодно спросила: « А у
Той полки, хэрр, букет мимоз?»

Вот так — не стоит там играть словами,
Где не поймутся шутки, сказанные вами.



Гюнтэр Айх
(1907 — 1972)


Японская резьба по дереву

Розовый конь,
осёдлан и взнуздан,
а для кого?

Как ни близок наездник,
он остаётся сокрыт.

Давай ты за него
в картину вступи
и натяни удила!


Порыв ветра

Стыло стоят колосья пшеницы,
если ветер волнует рожь.
Пыль дольше виснет в порванных флагах
чем ветер, который их взвил.
Не веянье —  память его
приводит в движенье поля,
до того как, забыв о том, охристо-ала
пыль покроет бесшумно их вновь.



Ночами

Ночами слушать то, что слышимым не стало:
самое сотое из всех имён Аллаха,
больше не пишимый, как Моцарт умер,
тон литавр,
услышанные в материнском чреве разговоры.


Куст малины

Тот лес за думами,
капли дождя на них
и осень, оставляя их желтеть —

ах, куст малины — не договоришь,
уж шепчут ягоды тебе на ухо,
те красные, упавшие на мох.

Твой слух их шёпот не поймёт,
мой рот вновь не произнесёт,
распада их не удержать словами.

Меж дум недуманных рука в руке.
Себя теряет в чаще след.
Луна лишь оком,
навсегда и жёлто.



Конец августа

Всплыв белым брюхом рыба, что мертва,
меж камышами в ряске.
Крылья ворон уносят их от смерти.
Порою знаю я, что Бог
заботится о бытие улитки чаще.
Он дом ей строит. Он не любит нас.

Омнибус тянет стяг, из пыли, коль под вечер
футбольную команду он везёт домой.
Луна блестит в ракитах
с Венерой вместе.
Как ты близка, Бессмертность, в крыле летучей мыши,
в фарах, парой глаз,
которые всё близятся сейчас, с холма спускаясь.


Хайнц Эрхард
(1909 — 1979)

Хор мусорщиков

Вставайте, поспешим от бака к баку!
На вывоз мусора! Вперёд в атаку!

Опустошай контейнеры! Что их размеры!
Ведь мы для этого, лишь мы — миллионеры!
 

Пасхальное

Кто знал тогда на Рождество,
Что и Корнэлиа меня оставит одного?

То было ничего ещё, теперь,
На Пасху, я ей выставлен за дверь!

Да,  и от Троицы, что впереди,
Ни чувства радости уже в груди!



Курт Леонхард
(1910 — 2005)


Философема
(псевдокартезианская)

Я мыслю, значит есть я.
Я есть, поскольку мыслю, что я есть.
Я мыслю, что я есть, поскольку мыслю.
Я есть, поскольку мыслю, что не я есть.
Я мыслю, что я есть, поскольку я не мыслю, что не я есть.
Я есть, поскольку я не мыслю.
Я мыслю, значит есть не я.


Эрнст Майстэр
(1911 — 1979)


*  *   *

Теперь.
Теперь давно здесь.
Теперь:
сентябрь,
полдень.

Запах
пепла свеж.
Так, как бы я
сожжён сегодня,
сам был пеплом.

Есть я здесь?
Не я?
С тарелки круга
от яблок
и от груш
тяжёлый свет.

Есть.
С цветами здесь.
Ресницы солнца,
ядра
в кругу зрачка:
глаза
близко к моим совсем.

Больше не есть?

День человека
в бронзе мглы
молний разряд.

Теперь:
Сентябрь,
полдень.
ТЕПЕРЬ
давно здесь.



*   *   *

У моря
смех — они
поймали рыбу, ту, что говорит.
Но говорит
что полагает каждый.



*   *   *

У многих
дара речи нет.

Не был бы сам
сыт нищетой

не шевелил бы
языком.


Хильдэ Домин
(1912 — 2006)

Кёльн

Город
для меня
одной
затонув

Я плыву
этими улицами
другие идут

У старых домов
большие новые двери
из стекла

Мёртвые и я
мы плывём
через новые двери
наших старых домов


Величиной с ноготок

На каком-то лугу
величиной с ноготок

спит он
тот большой Переменщик

кто сквозь землю
как сквозь воду пройдёт
он  бы мог
тарелки весов
перевернуть и парус
ветром наполнить
радостью
танца па
он если встаёт
тот кто плоды оперяет

Новоустройщик
он спит

в тебе во мне
величиной с ноготок



В дороге

От ночлега к ночлегу
забвение.
Даже имя твоё
будет чем-то чужим.

Твоя мать
нигде не живёт,
есть давно твой ребёнок,
не рождённый тобою.

И что кто-то тебя любит,
что тебя другое может любить
как проходя мимо,
тебя чудом за сердце берёт.



Рудольф Хагэльштангэ
(1912 — 1984)

Memento 

Мы у Вавилона вод
не сидели сами.
Только плач из рода в род
Не забыт всё ж нами.

У Иерихона стен
в рог мы не трубили.
Только страх их видеть тлен
С нами и в могиле.

В Иерусалиме в  храм
мы не шли с мольбами.
Но на крови Сета нам
стал замес хлебами.



Христинэ Лавант
(1915 — 1973)


Изнутри я, ты снаружи

Изнутри я, ты снаружи
ко стеклу окна припали,
и текут, как капли в лужи,
наши слёзы от печали,
ах, сестрица-ночь.

Робко за твоей спиною,
между тучами далёки,
ветер долго ждёт с луною,
отереть тебе чтоб щёки,
ты ведь им как дочь.

А за мною, за плечами,
тусклое уже мерцанье
над любви моей свечами
и пугает расставанье —
дрожь не превозмочь.

Вот и ты лоб оторвала,
за тобою где-то с ветки
груша тяжко в травы пала,
и, помедлив у беседки,
ты уходишь прочь.

А мои не вышли сроки,
нет, я верность не нарушу,
и сдержать мне слёз потоки
за любимую мной душу
никогда не смочь.



Христинэ Буста
(1915 — 1987)


Стихи

Жизнь,
спрянная в янтаре,
погребена.

Шрам,
прикасаем,
невредим.

Начерченное
Время в этом Стать.
Мел иль Агат.



Снег в Адвент

Тише вести не будет — 
так скажут влюблённые ночью,
кто вдали друг от друга спят,
а утром найдут чужую землю
снова гнездом, что полно
небесного пуха.


Апрель

Птиц свобода и юности взвитых волос у дней.
По ступеням скачет дождь, малюя разливанное море.
Дождь играет с солнцем, оно у окна будет вскоре
и войдёт к тебе в комнату, что долго была полна теней.


Перед яслями

В руках у земли остаётся солома всегда за труды,
исчезают в других местах где-то её плоды.
Как стужа и ветер говорят люди хотя,
вол с ослом  немо согреют тебя, моё дитя.
Король, и трактирщики ничего не слышат они,
обещания ангела, замёрзая, пастухи лишь слышат одни.
Мудрейший мудрец, кто в ночи идёт за звездой,
принесёт мирра тебе горькою мздой.
Топор и пила висят небесами светясь над твоей головой,
там скипетром кротости видясь средь тьмы мировой.
Сияния лампы хлева хватает любви в сладчайшей из нег,
И солома и дерево служат Богу как ковчег. 


Текст для рождественской открытки

Также если нам ангел не встретится:
свет королевской свечи на краю пути
может нас взвеять собою везде
посланцами зазеленевшей земли.
И розетка из листьев одуванчика
засияет сродни Вефлеема звезде.


Istanbul

Мы муэдзина не слыхали,
звучал одних торговцев ор.
Баран напрасно жалко блеял,
горн корабля обрявкивал причал.
Один Христос, трёхкратно заключённый:
в той золотой стене,
в оливы древесине,
в сетях того из рыбарей -
молчал.


Посещение дождя

Проходит туча у самой крыши,
сереют перья голубя из ниши,
куда забился он для сна.

А вот у бодрой подвальной мыши
сияют глазки из норки тиши:
«Вот капли уж у тумбы, где афиши,
и слышу, семенят сюда.» - пищит она.



Горизонт мёртвых

Высока трава забвения.
                Кто пасётся ночью на холмах?
Перезвоны духов ветра,
                золотистые с едой кашолки неба.
Но как прежде трав метёлки
                неприкосновенными стоят.



Рождественская песня из барака

Айа попайа, шуршит что в соломе без сна?
Что ж мать плачет часто вся в стыни окна?
Отец ищет хворост, в дырявой обувке понур,
Крестьянин в хлеву нынче запер корову и кур.

Айа попайа, шуршит что в соломе без сна?
Пастухи отощали, у ангела радость уже не видна.
Не охотно растанется Ирод с его золотыми как мздой,
потому платит воинам он только нашей звездой.



Стены

Иерусалим и Берлин.
Той стены
открытая книга
полна таинств шрифтов.

Каждому там одна буква
из боли,
из вины.
Что он дешифрует один.



Мама делает это легко

Мама делает это легко,
чтобы правду ей рассказать:

В доме у нас медведь прячется год,
который тайно лижет наш мёд,
горшок пуст почти ведь.
Может, ты был медведь???



Ветреный день

У каждого угла сегодня с ветром перепалка:
он капюшончики с детей срывает всё грубей,
без уважения совсем ко шляпам дам
развешивает их цветами по кустам,
у продавца каштанов угнана каталка,
ну а газетчица парит как двадцать голубей.



Вымерзший водопад

Недвижно виснет на скале,
ледовосерым корневищем ни во что,
порой остекленив в нём
ветра звон.

Невидимый  в породе
поток, в котором заключён
весенних вод оргАн.



Случай со временем

Та буря
у часов на нашей колокольне
оторвала стрелку.

У нас идёт всё снова
по старинке
по звёздным лишь часам.



Назидание у яслей для нашего времени

Лишь хлевы украшают блестки!
А правда лоска лишена:
гнилое сено, деревянное корыто,
промокшие насквозь от слёз вол и осёл
пренебрегают пережёвывать всё сыто.

Бдят пастухи в дыму жаровни,
всю ночь усердно жаря дичь.
Жуя коричную звезду, нем Ирод,
а мудрецы взирая отстранённо,
всё виски шлют в далёкий Вифлеем.


Ханс Пэтэр Кэллэр
(1915 — 1989)


Бегство знамён

мужчина моего возраста и имени
знает что

перед зеркалом он
поднимает забрало

не долго глаза потому
вынесли взгляд

Перебежчик —
к кому?



Макс Хёльцэр
(1915 — 1984) 


Ночь отлётов

                Для Ханса Арпа

Ночь отлётов

Что потоком назад

Мягко горит то как в старых лампах

Облака искоренённых лоз — вертоград
Поцелуи кого-то из мёртвых

Молния в сеновал, типография та,
литеры плавятся, зеркалом ширясь
по песку.

Время

прозрачен Источник

не наложи печать



Ханс В. Коон
(1916 — 2004)

Детство

В комнатах детства меня
                встретит безлюдье.
Стул и окно
кровать и часы –
мои безглазые судьи.

Голос дядиной смерти – его я не знал –
чьи слова хорошо мне знакомы.
Вечный вечер, где плыть
через страха моря,
оцепенев, как от комы.

Побелка, ребёнок которую вскрыл –
крик стен с их явной виною.
Мать ушла.
И от чёрных рук
защищён я цепочкой дверною.


Йоханнэс Бобровски
(1917 — 1965) 


Соцветья чёрной бузины

Приходит
Бабель Исаак.
Он говорит всем: При погроме,
когда я был ребёнком,
моей голубке
оторвали голову, вот так.

Все деревянные по улице дома,
с оградками, за ними бузина цвела,
белым-бела, и лепестки лежали на пороге
и на ступеньках у крыльца —
Тогда, по ним был, знаете,
след крови.

Люди, говорите вы: Забыть —
Придут другие молодые,
их смех, как отпрыски дала бы бузина.
Люди, забывчивы когда вы так,
хотела б умереть она.
 

Михаэль Гуттэнбруннэр
(1919 — 2004)


Проходя в строю мимо

Прекраснейшее Пенье, что когда-либо я слышал,
звучало, исходя из горл русских солдат,
голодные, они уж не могли больше стоять.
«Петь! Если запоёте, будет  что пожрать!»
Те пели. Я, в строю там проходящий мимо,
потом ещё так долго слышал пенье, смолкнувшее их. 



Пауль Целан
(1920 — 1970) 


Песок из урн

Дом Забытого – плесенно-зелен.
Перед створами в каждых сквозящих воротах синеет
обезглавленный твой оркестрант.
Он бьёт тебе в барабан, из мха и горьких, срамных волос;
загноившимся пальцем ноги он кладёт на песок  краски,
  рисуя твою бровь.
Он выводит её длинней, чем была,
и  кладёт губы твоей красный.
Здесь наполнишь ты урны и насытишь сердце своё.



Фуга смерти

Смоль молока до рассвета мы пьем её вечерами
мы пьём её днём пьём утром по ночам
пьём и пьём
мы роем  в воздухе яму
могилу там будет не так тесно
нам всем вместе лежать
Жилец проживает в доме играет со змеями пишет
когда темнеет в Германию пишет
прядь золотая твоих Маргарита волос
он пишет выходит из дома и звёзды сияют
он свистом своих подзывает собак
он свистом своих подзывает евреев
начать в земле могилу копать
он дает нам приказ одни копают
другие для танцев теперь начинают играть

Смоль молока до рассвета мы тебя пьём ночами
мы пьём тебя утром и  днём по вечерам
пьём и пьём
Жилец проживает в доме играет со змеями пишет
когда темнеет в Германию пишет
прядь золотая твоих Маргарита волос
мы роем в воздухе яму могилу
там будет не так тесно всем вместе 
Твоих волос Суламифь пепельна прядь

Он кричит одним вгрызаться глубже в царство земное
другим петь и играть
он берётся за воронённую сталь за ремнём портупеи
машет ею у него глаза голубые
лопаты  глубже втыкают эти
другие для танцев дальше продолжают играть

Смоль молока до рассвета мы тебя пьём ночами
мы пьём тебя днём и утром по вечерам
пьём и пьём
Жилец проживает в доме прядь золотая
твоих волос Маргарита
он играет со змеями
твоих волос Суламифь пепельна прядь

Он орёт сладострастней играть для смерти
в своём деле мастер из Германии смерть
он орёт смычками касаться скрипок темнее
тогда вы подниметесь в воздух клубами
тогда в облаках вам найдется могила
там будет не так тесно всем вместе лежать

Смоль молока до рассвета мы тебя пьём ночами
мы пьём тебя  днём
в своём деле мастер из Германии смерть
мы пьём тебя вечерами и утром мы пьём тебя
пьём и пьём
в своём деле мастер из Германии смерть
у него глаза голубые
он найдёт тебя свинцовою пулей
он найдет тебя наверняка
жилец проживает в доме прядь золотая
твоих волос Маргарита
он травит нас псами своими 
он дарит нам в воздухе яму могилу
он играет со змеями  грезит
в своём деле мастер из Германии смерть

прядь золотая твоих волос Маргарита
твоих волос Суламифь пепельна прядь



Решётка для речи

Круглооко между прутами.

Мерцающий зверь веко
отгребает наверх,
даёт взгляду свободу.

Iris*, пловчиха, сумрачна и безгрёзна:
должно быть низко серосердая твердь.

Наискосок,
в железной розетке светильника,
чадная щепка.
По свету
тобой узнаётся душа.

(Был бы я как ты. Была б ты как я.
Стояли мы
не под пассатом?
Мы – чужаки.)

Плиты. На них,
плотно друг к дружке, обе
серосердые лужи:
два,
молчания полные, рта.


*Iris ( мед. латынь) – радужная оболчка глаза.
В других значениях: женское имя и название цветка.



Дали

С глазу на глаз, в прохладе,
дозволь нам тоже такое начать:
вместе
дозволь нам дышать дымкой,
что нас друг от друга скрывает,
раз вечер намерен уже измерять,
как далеко ещё
от каждого облика, который он принимает,
до каждого облика,
который он нам обоим дал напрокат.



Двоякий образ

Дозволь твоему оку быть в каморке свечой,
взгляду быть фитилём,
дозволь мне быть достаточно ослеплённым,
чтобы его зажечь.

Нет.
Дозволь быть другому.

Встань перед  домом,
запряги пегую грёзу свою,
дозволь копытам её говорить 
снегу, что ты  сдуваешь
с крыши конька у меня на душе.




*   *   *

Близко, в дуге аорты,
в светлой крови:
светлое слово.

Матерь Рахиль
больше не плачет.
Всё оплаканное
сюда уже вынесено.

Тихо, в венечных артериях,
незашнуровано:
Ziw,*  тот свет.

*Ziw (иврит.) – изначальная  ипостась божественного света.



*   *   *

Власти, насилья.

За этим, в бамбуке,
симфония лающей лепры:

винсента дарёное
ухо
у цели



*   *   *

Что-то как ночь, остро-
язычней чем
вчера, чем завтра;

что-то как чей-то
рыборотый привет
над вопле-
хранилищами;

что-то вместесвеянное
в детские кулаки;

что-то из моего
и ничьего.



*   *    *

Масляно тихо
выплывает к тебе единица игральной кости
между бровью и бровью,
здесь остаётся,
безвека,
соглядает.



*   *   *

Древеснолицый,
шлаковнеротый
шут над ходовым колесом:

на мочке уха
повис себе глаз
и подпрыгивает,
озеленив.



*   *   *

По вечерам,
в Хамбурге,
нескончаемый туфельный ремешок –
с ним
возятся духи –
воедино связывает два,
до крови стертые, пальца ноги
преддорожною клятвой.



*   *   *

Жертв глинистое литьё,
в обползших его слизняках:

отражение мира,
поднесённое небу навстречу
на ежевичном листе.



*   *   *

Лист, без дерева,
для Бертольта Брехта:

Что же за времена это,
где разговор
преступлению близок,
поскольку в себе заключил
сказанного так много?



*   *   *

Как цветА накопив,
вновь приходят луга, полнозвучием, вечерами,
на четверть муссон
без места сна,
молитва как капли стуча
перед беспесенностей
воспыланьем.
 


*   *   *

Как-то,
тут я слышал его,
тут отмывал он мир,
незрим, всю ночь,
в самом деле.

Раз и Нескончаемо,
уничтожая,
якающее я.

Свет был. Спасение.



Нитесолнца

Нитесолца
над исчерна-серым.
Древо-
высокая мысль
берётся как светотон: есть
песни ещё чтобы петь
людям в потустороннем.


Тюбинген, январь

К слепоте убеж-
дающих глаз.
Их — « Загадка
Rein(Чиста)
от истоков» — вос-
поминание их:
плывущий в башнях ХёльдэрлИн в
чаек свищущих криках.

Посетитель утопший плотник  при
этих
всплывших словах:
Пришёл бы,
пришёл человек
пришёл бы к миру сегодня
со светящейся бородой патриархов
человек: ему разрешалось бы лишь,
говоря о времени этом, ему
разрешалось бы лишь
лепетать и лепетать,
бес-, бес-
престанно-престанно.

(«Паллакш, Паллакш»)



Втроём, Вчетвером

Мята курчавая, мята-истома,
здесь перед домом, здесь у дома.

Этот час, твой час уж вскоре,
с ртом моим быть в разговоре.

С ртом моим, с его немОтой.
со словами с неохотой.

С далью, с узостью приписки
и с закатами что близки.

И со мной, с троими нами,
в полусвязи временами.

Мята курчавая, мята-истома,
здесь перед домом, здесь у дома.



По двое

Вновь двое убитых в заплыве
вновь двое, объяты вином.
В вине над тобою в разливе,
убиты в заплыве одном.

Их волосы коврик, чтоб в гости
пойти, поселившись едва.
Ты кинешь игральные кости,
в зрачке их чтоб всплыли бы два.



*   *   *

Ты стала, я ль забуду,
не знал как никода:
твоё бьёт сердце всюду
в земле, где есть вода,

где рот не пьёт, и в этом
теней как прежде нет,
вода где плещет светом
и пенится как свет.

И ты любой порою,
в колодцах чтоб витать,
став солнечной игрою,
забытой хочешь стать.


Другим ключом

В дом другим ключом
откроешь ты дверь,
умолчания в нём снег.
После крови, бившей
ключом  у тебя
из глаз или рта и ушей.
 
Сменён твой ключ, сменено слово,
с позёмкой что можно гнать.
Когда ветер тебя вытолкнет прочь,
снег вкруг слова слепится в ком.


Corona

Та осень ест свой лист с руки у меня: мы друзья.
Мы вылущиваем из орехов то время и ходить его учим:
то время возвращается в ту скорлупу назад.

В том зеркале воскресенье,
в том сне будет спаться,
тот рот говорит правдиво.

Мой зрачок восходит к роду любимых:
мы смотрим на нас,
мы тёмное нам говорим, 
мы любим друг друга как мак и память,
мы спим как в мидиях вино,
как в кроволуче луны то море.

Мы стоим, сплетясь, в том окне, с той улицы они к нам смотрят:
то есть время, что узнаётся!
То есть время, что тому камню было б удобно цвести,
что то беспокойство одним сердцем бьётся.
То есть время, что тому времени быть.

То есть время. 


Прибой

Ты окрыляешь в дюнах, час.

То время, что из тонкого песка, поёт в моих руках:
я у него лежу, какой-то ножик в правой.

Волна, так пенься! Рыба, изнутри её, поверь в себя!
Где есть вода, ещё раз жить возможно,
ещё раз, чтоб со смертью в хоре мир перепевать,
ещё раз из теснины звать: Смотрите,
мы рождены,
смотрите, то была наша земля, смотрите,
как той звезде мы ту дорогу заменили!


Она расчёсывает волосы себе

Она расчёсывает волосы себе как мёртвым б их,
осколков синих низка где рубахи ворот у других.

В осколках мир на низке, если разглядишь,
Она слова хоть знает – улыбнётся лишь.

Её подмешана улыбка в кубок, где вино,
Ты должен пить его,  раз в мире быть дано.

Ты та мозаика, в осколках что открыта ей,
когда она, о жизни мысля, наклоняется над ней.



Тот вслед лепечущий мир

Тот вслед лепечущий мир,
у которого я  гостем, быв,
быть стану, одно имя,
истекая пОтом  со стен,
где высоко лижет рану.


Те кружки

У длинных столов времени
упиваются  крУжками Бога.
Пьют глаза видящих до дна и глаза слепых,

сердца правящих теней,
впавшие щёки вечера.
Насильники-винопийцы
подносят ко рту пустоту как полноту
и пене, как в них ты или я, не перелиться. . 



Светить

МОлча, нагой
ты лежишь в песке возле меня,
чрезмернозвёздна.

.   .   .   .   .   .   .   .   .
Несла луч собой
по-над этим ко мне?
Или был это посох,
пронесённый над нами,
что так светит?

Мы  лежали
уже в мАквисе глубоко, как ты,
наконец, ползёшь вперёд.
Но нет мы  не смогли бы
то затемнить что к тебе:
принуждая,
властвовал свет.



Ты лежишь, больше вслушавшись

Ты лежишь, больше вслушавшись,
в кустах, в пуху.

Иди к Шпрее, иди к Хавелю
иди к крюкам тех мясников,
к тем красным призывам шестов
из Шведции –

Идёт  тот стол с теми дарами,
он огибает один Эдем –

Тот муж стал решетом, та жена
должна была плыть, та свинья,
для себя, для никого, для каждого –

Тот ландвера канал не будет шуметь.
Ничего
        не застревает.



Думать черепом, глухо

Думать черепом, глухо, на отпечатке стрелы.

Твоя высокая
песнь, ту чёрствость
радиопередач февраля раскусив,
полуснесённая
челюсть.

Та одна, ещё
чтоб объездить,
меланхолии миля.

От достигнутого в кустах теперь, целесине,
стоймя в ладье,
также из той скрежещущей скало-
удачи отпущена.



Мандорла

В том миндале – находится что в том миндале?
То ничто.
Находится то ничто в том миндале.
Тут находится оно и находится.

В том ничто – тут находится кто? Тот король.
Находится тот король, тот король.
Тут находится он и находится.

Не седей, прядь иудеев, со стынью.

А твой глаз – находится где твой глаз?
Твой глаз находится не в том миндале.
Твой глаз находится не в том ничто.
Находится он при том короле.
Так находится он и находится.

Не седей, прядь людей, со стынью.
Пустоты нимбоминдаль, короля синью.


Осина, светла твоя листва
   
Осина, светла твоя листва глядит в темноту.
Моей матери волосам уже не быть светлыми никогда.

Одуванчик, так зелена Украина.
Моя светло-русая мать домой не пришла.

Туча, медлишь с дождём ты у колодцев?
Плачет за всех моя тихая мать.

Целой, звезда, ты те золотые шлейфы обхватишь.
Моей матери сердце в ранах от свинца.

Дубовая дверь, кто снял тебя с тех петель?
Моя нежная мать не сможет войти.



Анабасис

Это
узко меж стен написанное
обходно-верно:
Наверх и Назад
в ту сердосветлую Будущность.



Там

Слого-
молы, море-
цветА, далеко
в необъезженное снаружи.

Затем:
буи,
горебуи-шпалера
с теми
секунднопрекрасно скачущими
дыханья рефлексами: свето-
колоколотона (дум-,
динь-, ун-,
unde suspirat
cor),
раз-
ведён, за-
ведён, наш.
Видимое, Слышимое то
свободно-
становящееся Палаткослово:

Совместно.



Псалом

Никто не замесит нас  вновь из земли и глины,
никто не заговорит наш тлен.
Никто.

Восславлен же будь ты, Никто.
Тебе из любви хотим
мы цвести.
Тебе
навстречу.

То ничто
были мы, есть мы, станем
мы останемся, цветя:
то ничто, та
ничья роза.

С
тем пестиком светлодушным,
той тычинкой небеснопустынной,
тому венчику красный
от того пурпурослова, что мы пели
по, о по
тому шипу.


Попавшее в глаз

Попавшее в глаз:
от взглядов на пол-
пути видимого утерей.
Действительно замысленное ни разу,
возвращаясь назад.

Пути, половина – и длиннейшая.

Нити, пройденные шагами души,
стеклослед,
обратноскатанный
и теперь
от глаз-ты постоянно
на той звезде, что по тебе
белой вуалью.

Попавшее в глаз:
чтоб сохранённым бы быть
какой-то сквозь тьму пронесённый знак,
от песка (или льда?) какого-то времени
чуждого для какого-то более чуждого всегда
оживлённым и глухо в качестве согласного
вибрирующего подстроенным.
 


Пересчитай те зёрна миндаля

Пересчитай те зёрна миндаля,
пересчитай, что горьким было и тебя удерживает в бденье,
к тому причисли и меня:

Я глаз искал твой, ты его когда открыла, и не взглянул никто при этом на тебя,
я натянул таинственные нити
на нём росе, по ним, как думалось тебе,
она скользит вниз к тем кувшинам
решением каким-то, ничьего что сердца не нашло, сбережено.

Там, (в горечи) сначала ты совсем вступила в имя, что твоё,
шагнув к себе уверенно стопами,
свободно раскачались била колокольни твоего молчанья,
к тебе услышанное то столкнули,
то мёртвое сложило также руки вкруг тебя,
и вы пошли как целое втроём сквозь этот вечер.

Так горьким сделай и меня.
Причисли и меня к тем зёрнам миндаля.


От темноты к темноте

Ты открыла глаза -  и я вижу: моей темноте жить.
Я вижу её на том дне:
также тут она моя и живёт.
Перевести такую? И пробудиться при том?
Кого же свет идёт вслед за мной на ступне,
что нашёл одного перевозчика себе? 



В уровень рта

В уровень рта, ощутимо:
мраконарост.
(Нужда в нём, Свет, чтоб не искать, оставляешь
снегопряжей, держишь
своей добычей.
Оба равно:
тронут и нетронут.
Оба скажут с виной о той любви,
оба хотят бытия и смерти.)
Листошрамы, бутоны, реснично,
глазеюще, чуждодневно.
Оболочка, верно и открыто.
Губа знала. Губа знает.
Губа молчит о том до конца.


Уверенность

То станет ещё глазом быть,
чужим, рядом,
к тому нашему: глухо
под каменным веком.

Ваши штольни придите прорубить!

То станет ресницей быть,
вспять вернувшись, в породе,
неоплаканным закалена,
из веретён тех она самых нежных.

Перед вами прядётся ей  на то полотно,
Как имелись бы, раз камень есть, ещё братья. 



Внизу

Домой возвращён в забвенье
в гости тот разговор наших
медленных глаз.
Домой возвращён слог за слогом,
разделён на слепой днём игральной кости,
на той, что рука, играя крупно, берёт
пробудясь.
И то слишком много моих слов:
к отложенью маленького того
кристалла в том платье безмолвия твоего . 



Ночь

Щебень и галька. И от осколков тон, тонко,
этому часу как утешенье.
Глазообмен, наконец, не вовремя:
картиноустойчиво,
одревеснив
сетчатку –
тот вечности знак.
Мыслим:
наверху, в мира тяговом механизме,
звёздоподобно,
тот красный сдвоенных уст.
Слышен (пред утром?): какой-то камень,
тот взявший целью тех остальных.



В ту даль

Глухота, на тот новый, просторный, какой-то дом –
приходи, ты должен в нём жить.
Часы, к прекраснопроклятым отнесены: достижима
вольница та.
Острее чем прежде оставшийся воздух: ты должен дышать,
дышать и тебе быть. 



Какая-то рука

Тот стол, из парты, с тем
блюдом с рисом и вином.
Всё будет там
замолчено, съедено, выпито.
Какая-то рука, что я поцеловал,
тем светит ртам.


 
Глаз, открыто

Часы, цветами мая холодны.
Того нет больше, горячей чтоб называть,
то слышимо во рту.
Голос опять ничей.

Глазного яблока болящие глубины:
то веко
не на том пути и те ресницы
не считают того, что вглубь впускать.
А та слеза, наполовину лишь
та обостренья зренья линза, что подвижно,
тебе доносит за картиной новую картину.


Те годы от тебя до меня

Снова волны твоих волос, как я плАчу. Ты накрываешь синью своих глаз
стол нашей любви: где-то чью-то кровать между летом и осенью.
Мы пьём, что кто-то перегонял, то ни я был, ни ты, ни ещё кто-то третий:
мы  потягиваем что-то пустое и последнее.
Мы глядим на нас в отраженье морской глубины и передаём нам быстрее ту снедь:
ночь есть ночь, её начинает рассвет,
он положит меня к тебе. 



Хвала той дали

В роднике твоих глаз
живут сети рыбаков мореблуждания.
В роднике твоих глаз
сдержит то море его обещание.
Здесь я бросаю:
сердце, что было среди людей,
всю одежду с меня и тот глянец обета,
чернее в чёрном, я более наг.
Изменивший сначала я верен.
Я есть ты, если я есть я.
В роднике твоих глаз,
влачась, я мечтаю о краже.
Одна сеть поймала одну сеть:
мы расходимся переплетясь.
В роднике твоих глаз
повешенный душит канат. 



То слово о вглубь-идти

То слово о вглубь-идти,
то мы прочли.
Годы, слова с тех пор.
Мы всё ещё оно.
То пространство бесконечно, знаешь ты,
тебе нет нужды, чтоб лететь, знаешь ты,
что себя в твой глаз вписало, знаешь ты,
углубляет нам ту глубь.



Из сердец и мозгов

Из сердец и мозгов
всходят побеги ночи,
и слово, что молвили косы,
склоняет их к жизни.
Как они глухо
веем мы миру навстречу:
наши взоры,
утешенными чтоб быть, заменены,
себя ощупав,
машут нам в темноту.

Не глядя
в мой глаз, твой глаз замалчивает сейчас себя,
блуждая,
поднимаю я твоё сердце на губы,
поднимаешь ты моё сердце на твои:
что мы сейчас пьём,
утишит часов жажду;
что мы сейчас есть,
времени разливают часы.
Подносим мы их ко рту?
Ни звука, ни света
не скользнёт между нами, чтоб про это сказать.

О побеги, вы побеги.
Ночи побеги вы.


Где лёд есть

Где лёд есть, есть холод двоим.
Двоим: так я оставил придти с ним тебе.
Дуновение как от огня было вокруг тебя
Ты пришла от той розы сюда.

Я спросил: Зваться тебе как там?
Ты назвала его мне, то имя:
какой-то луч от пепла лежал на нём –
от той розы пришла сюда ты.

Где лёд есть, есть холод двоим:
я дал тебе то двойное имя.
Ты открыла твой глаз под ним.
Глянец лежал по той лунке.

Теперь я закрою, так я говорил, мой:
Прими это, говори это за мной,
говори это за мной, медленно говори,
говори медленно, наружу тяни,
и твой глаз держит это открыто ещё так долго!



Откос

Подле меня живёшь ты, подобно мне:
как камень
в той затонувшей щеке ночи.

О, любимая, этот откос, где мы
катимся безостановочно,
мы камни
от водостока к водостоку.
Круглей от потока к потоку.
Подобней. Отчуждённей.

О этот пьяный глаз,
что как мы здесь, блуждая, кружит
и, нас иногда скапливая,
как в одно глядит.



Сирень дождя

В дожди, сестра, небес воспоминанья
вновь очищаются от горечи утрат.
Сирень, чей  время заглушило аромат,
обнявшихся обоих снова ждёт вниманья,
с которым в сад давно глядели из окна они.

Теперь опять там, где темно, в дожде огни.

И тень моя вновь выше всех оград,
моя душа тот водный луч средь темноты.
Скажи же, в темноте, в грозу ещё жалеешь ты,
что для тебя сирень украл, в чужой забравшись сад?


Грёзовладение

Так вместе с душами клади листву ты иноверцу.
И молотом взмахни легко, скрыв матовость лица.
И коронуй ударами, что не хватают сердцу,
того, кто с мельницами бьётся без конца.

То только тучи, чей не перенёс он мрак.
Но в сердце Ангела шаги звенят как Паладину.
Мне возлагать венки, на то, что уцелело от его атак:
на красный тот барьер и чёрную ту середину.


Одинокий

Больше чем голубя и шелковицу за садом
осень любит меня. И мне свой дарит покров.
«Возьми, чтобы грезить» вышито ей на одном из углов.
И: «Бог тоже так близок как коршун.» - вышито рядом.

Но я поднимать и какой-то  платочек на клики,
грубей покрова того и без вышивки, как-то привык.
Его тронешь ты — падает снег в кусте ежевики. 
Помашешь им ты — ты слышишь орла крик.


Песня ко сну

По-над полями темнеющей дали
я в кровь твою возносим на звезде.
Нет больше боли, что оба мы знали,
В сумерках упокоенье везде.

Сладкая, как же тебя  убаюкивать пеньем
нам со звездою как песней души?
Там, где влюблённые пред сновиденьем,
Нету безмолвию места в тиши.

А для часов дня в ресницах граница,
И темноты жизни в них пролегает черта.
Веки сомкни, и, любимая, пусть тебе спится.
Мир, став ничем, будь её лишь мерцанием рта.



Вблизи тех могил

Знает вода ещё южного Буга, как спрашивать стану,
мама, волну ту, что нанесла тебе рану?

Помнит то поле ещё, где жерновов мельниц звуки,
как с сердцем твоим твои ангелы переносили все муки?

Больше не могут осины и ивы, скорбя,
горе твоё унести и утешить тебя?

С посохом-сажанцем Бог после долгой зимы
больше уже не взойдёт, не сойдёт на холмы?

Мама, а вытерпишь ты дОма в надежде
эту болящую, тихую, эту немецкую рифму как прежде?



Глаз времени

Этот глаз времени
скор взирать
под семицветной бровью
его веко омыто огнём
его слеза пар

Слепая звезда подлетает к нему
и плавится на горячей реснице
в мире становится жарко
и мёртвые
бутонизируются и цветут



Белы тюльпаны

Белы тюльпаны: склонись надо мной.
Ночь заменяет ветер для рук опахал.
Спроси:
будут роиться ли мотыльки?
Спроси:
моему рту единственным венчиком быть?
а пред розоватым свеченьем ты закроешь глаза?
Спроси?

В этот раз ощутишь ты: больше не дашь себе
отпускать моей руки  в этот мир?

Белы тюльпаны: склонись надо мной!


Ханс Брадткэ
(1920 — 1997)

Та, из труппы «Танец живота»

А вам известна сахарная та,
ну куколка из труппы «Танец живота»,
Марокко от которой без ума?
Та сладенькая пчёлочка с гардиной,
из тюля, перед пупсиковой миной,
Зулейкой, кто завёт себя сама?
Ах, маленькою мышкой рождена,
Зулейка сахарная та,
из труппы «Танец живота»,
и так и выглядит она.

Тут изумлён Передний весь Восток,
Тут изумлён и Задний весь Восток,
Увидев сахарный её пупок!
Порою сын пустынь взбираясь по бархану
Её вдруг видит как мираж, фата-моргану.
Да, даже сердце и моё
остановилось вдруг от близости её!

Как вспомню: сахарная та,
ну куколка из труппы «Танец живота»,
смотрела на меня, поражена,
та сладенькая пчёлочка с гардиной,
из тюля, перед пупсиковой миной,
которая была за тюлем не видна,
и в танце с обнажённым животом,
Зулейка сахарная сладенькая та
из труппы «Танец живота»,
вдруг села на колени мне при том!
   
Тут изумлён Передний весь Восток,
тут изумлён и Задний весь Восток,
увидев сахарный её пупок!
Порою сын пустынь взбираясь по бархану,
её вдруг видит как мираж, фата-моргану.
Тут даже сердце и моё
остановилось, что увижу я визаж её!

И вот уж сахарная та,
из труппы «Танец живота»,
та сладенькая пчёлочка с гардиной,
из тюля, перед пупсиковой миной,
отбрасывает тюль куда-то в зал —
и я «Эльфридэ?!» тут вскричал,
поскольку сахарная та,
из труппы «Танец живота»,
была Эльфридэ, кою я по Вуппэрталю знал! 


Ханс Карл Артманн
(1921 — 2000)

миледи в синей шляпе

миледи в синей шляпе, ах, какой
я нахожу в вас внешний шик,
ваш серебристый взгляд уже приник
к моей рубашке фрачной, обретя покой,
хотя амур стрелу вогнал туда своей рукой!

джаз-банд весь продудел уже «савой»,
танцуется английский вальс, фокстрот,
в стекле под виски льда мерцает грот,
мадам, надеюсь вы останетесь со мной,
стучу по дереву три раза ножки стула той!

покоя нет уже — отточен ваш грабёж,
ресниц как взлёт нахально смел,
мадам, я от любви уж улетел,
бармен подмигивает мне: мол, что ж,
и сердце в туфлю мне вгоняет дрожь.

да, я знаком со многими из дам,
и с большинством на ты, коль призови,
всё тет-а-тет, всё визави,
но веры нет к ним у меня, мадам,
когда стреляют глазки их по всем углам.

но я от робости пред вами сам не свой,
пардон, я поражён, что так я стих,
под жизнью прежней подводя как штрих,
и мне непостижимо головой,
что вас со мною свёл сейчас «савой»!

миледи в синей шляпе, я не ждал,
что это может быть в реальности дано,
что, несмотря и на шартрез, и на вино,
я вдруг свою отвагу всю тут утерял,
когда увидел ваших глаз накал.



Теперь, чудовищен, идёт

Теперь, чудовищен, идёт
тайфун на нас,
китайцы
падают с кровати,
в усильях, слышно,
европеец в этот час,
а жизнь спасти
намерен всякий, кстати.

шторм манго ствол
и ветки гнёт,
летят за флейтами
кларнеты,
дельфинов как во сне
парящ полёт,
орангутанг 
цепей взорвал манжеты.

несётся тень,
фасады одолев,
и нефертити
в ней двенадцать силуэтов,
подвалы с кухнями
сверлит её напев,
клубя потопными
терцетами  сонетов.

причалить яхте
не даёт сквозняк-фантом,
из кирх от сигарет
пошли туманы,
и старый банк с былым финтом
исчез, покинув все экраны.

летят омлеты танцебара
звенящим кубарем с казной,
в постройке карточной
уже урон обвала,
и всей своею желтизной
ночь жёлчно на манхэттен  пала.



во сне всегда ищу я дали

во сне всегда ищу я дали, а в своей
постели просыпаюсь. и вопрос: 
как далеко она от сна удалена? 



кальяри
 
тот муравьишка жил твоих
тащит мою тоску
если описываю то о чём
молчит любой из полдней:
тебя поёт ведь сам карузо
моей строке быть лучше
лишь в камне твоего лица
бессмыслена сама природа
и очень синяя вода
рассаживает каждый твой
изгиб кальяри



карнак

много сожжённых жизнеописаний
друиды пепельницы вам
но я ешё студент и воробьишко
этого города из башен сам
на птичьей ножке приседая
чтобы без опыта совсем
и звукового и визуального
через рукав сюртучный магии
высматривать древнейшие из эх



где-то

спроси меня о имени моём
я им покаятся хотел бы
нет места схожего со мной
я под засахаренным мёд
я с позолотой сахара головка
а говоря по правде я пчела
строенье сотов улей-поселенье
а говоря по правде я письмо
адрес оплата-марка штамп
тебе отвечу я как ной
лоза волшебник
смотри себя я изменяю
меня карузо воспевает
колибри как воркотуна орла
косится робинзон как на ужа
микроба скарабея
я остров в мировом пространстве
подлинных акций сила
алтая насорог и гну
урала и макака гоби
зеркал нет отражающих меня
нет фильма что меня покажет
я место то нигде


иерусалим

ты след от красного вина
какого-то любовного письма
ты иерусалим
храненье яхве
не нужно лакированных сапог
и ни на пальцы ног аллаха
и ни на голени у иисуса
чтоб их сокрыть скажи
тебе как удаётся это
в твоём вечернем свете
после того когда ты день
обмыл миндальным мылом
дальше идя уж отдалился?
ты иерусалим
след красного вина
любовного письма
такси автобусы твои
ясностью мудры
именем бога
троицею мировых религий
прономерован
кто не стал бы
и никогда б тебя не видя
но потеряв твои углы
проулочки проулки
над планом города
по ним всё ж плакать?


лисдоонварна

гобой твой белый тёрн
меж инструментов
поэзия людей однако
тот мастер книги дней
когда касается восточный ветер
в лето трав ветвей
вея мне музыкой сюда
на чём оставлен шрифт
всех наблюдаемых ладоней



тапробана

когда уже готово будет детство
берутся скатерти столов
и складываются мило вместе:
maritime  карты для грядущих
поездок прочь в мои глаза
хоть собственные но другим
которые не окна или фикс-
звёзды а летящее по ветру
то движимое между
обоих стылых полюсов
которое касается меня
как что-то слева-справа


конечный пункт

из полного какого-то раздрызга
мне видится твоя столь чистая картина:
листок овальный иль молочный объект
центральный пункт пилюля хорошо
что быть могло бы внутренним у глаза
как я его кручу же трогает ещё
прежнюю трогательность приводя её
в то состояние и брезжит в цифрах
нащупанного бытия время прибытья
в глуби его конечного же пункта чрева
за тиной слов всплывает и поэт
на белом берегу бумаги
он расстилает для просушки их
молитва будет произнесена чтобы трава морей
не отделила бы от времени его засим спасибо   



*   *   *

быть какое-то время рабом потифара
      вино его пить
его сигареты курить иосиф
      его сюртукопижаму носить

как зовут жену потифара
      она грезит всю ночь одна
как голубка иосиф
      как красива потифара жена

легко ощутить ее волосы
     на помытом лесным орехом до пят
в дожде голубка скажи ты как 
     голУбки юные спят

если она во сне вздыхает
     прыгают вздохи её подобьем угрей
как вздыхает она не грезя иосиф 
     как лосось твой нравится ей

между берёз и пальм я прыгаю мясоало
      как пьётся вино
сего мужа жене потифара
      сладко оно

хэрр потифар имеет круглую шляпу
      и пестрый шарф для куража
у него сберегательная касса
      и любимая им мурашка кружа

в сюртукопижамы кармане
     забей её говорит мне жена
потифара голубка кладёт ту
     мертвой мурашку в клювик со сна

любит она на вкус её клещи
      потому нет ангела кто
плакал об этом у ангелов есть ли мурашки
      у потифара ль ангел а то

снова сумерки и меня с женой потифара
       нашего ангела скрыл живот
изо рта ангела прыгают её вдохи
       как лососи и угри этот ангел идёт

на берег моря он видит
     корабль к животу его движется скор
как живот корабль имеет парус 
     но не этого ангела то мотор

а любви к иосифу потифара
     как ангел вдыхает он ландшафт через нос
раз тут нету людей сняв своё облаченье
     лишь иосифа ангел принёс

они лежат в темноте с женой потифара
      потифару же нет больше вина
а корабли всё плывут и на put и на pat
      и на тех кораблях имена

daniel master of massachusetts
      daring dutchman molloy of memphis  и с тем
dapplegray dane molly of maine
       но безымянен и нем

тот ангел сумерки у него и красными
       пересумрачен с синими вздохами он
жены потифара и я иосиф вхожу
       отвесив поклон

в пищевод ангела ввысь восхожу
       и вступаю в  его рот
что я вижу сквозь белые ангела зубы
      на одной берёзе поёт

какая-то птица хэрр потифар
       глядит на фото на коем его жена
он берёт двойной скоч
       фонари заменяет луна

где моя круглая шляпа
       пёстрый шарф мой с ней где заодно
где мои сигареты все
        вышли как и вино

хэрр потифар с фото мурашки
         льёт по ней потоки долгие слёз
я ж иосиф у ангела за зубами
         ощущаю всё больше мороз    
    


*   *   *

в ранах лосось
в поле тюльпанов
горяче-ало
лесом тянет луна
прелестные пути его волчка
заимствованных мыслей ложь
глухарь лишает с чопорностью кровли
летняя ночь
со свистом звёзды
с её сорвавшись тетивы
глУхи и Остры



*   *   *

мой дом натоплен журавлями изразцов печи
вороны варят этот ветер эту зиму
приходит холоднее лес вал холодней
кто ждёт моё что знаю кто рискнёт словами
куда откуда долго как странствовать мне
снег подстрекает мой ботинок
ботинок мой мой след мои прыжки
а сердце у меня арнОррова пружина 
был журавлей господь он я ж ворон теперь



предлетнее рондо

в моей каморке шепчет мягкой медью ночь
луна в окне бутон горячий янтаря
плющетяжёл пасётся ветер в красном олеандре моих садов
в ночлежке чужестранец гасит с нежным маслом свой ночник
а ты идешь сквозь ночь и папоротник дикий с каменной гвоздикою у ног
в ночлежке чужестранец гасит с нежным маслом свой ночник
плющетяжёл пасётся ветер в красном олеандре моих садов
луна в окне бутон горячий янтаря
в моей каморке шепчет мягкой медью ночь



*   *   *

много деревьев я нарисовать могу
с пёстрой листвой нависшей грезя
вдоль за кроваво-тёмною оградой

мой матово-осенний день
из бледных и прекрасных хризопразов
полон ещё но как-то
отзвучал уже
возможно над каким-то ставшим
синим лесом

мои ж луга
из травостоя безвременья
тихо глядят на вечер
что никогда и не начнётся

я собираю
покрасневшие листы у буков
из них сплетая светлый
сквозящий светом бант
который я совсем легко бы
вокруг одной тонкой такой
и узкой лодыжечки бы
повязать хотел


Курт Марти
(1921 — 2017) 


демократическая модель

         голос                голос
         голос                голос
         да                нет
         голо-суй      голо-суй
этим голо-суй      ибо ты голо-суешь
         голо-суя вы голо-суйте
                да и нет
                согласно




властесодержание

без власти
властвуют
властители

что ж
властвовали
те властители
без власти
властвовали
нет
что ж властвуют
властители?

Властительней
чем те властители
без власти те



*   *   *

вы спрОсите
как это
воскрешение из мёртвых?
                нет у меня ответа

вы спросите
когда же это
воскрешение из мёртвых?
                нет у меня ответа

вы спросите
а есть ли это
воскрешение из мёртвых?
                нет у меня ответа

вы спросите
иль нету
воскрешения из мёртвых?
                нет у меня ответа

я знаю
лишь
о том о чём не спросите вы тут:
о воскрешении всех тех которые живут

я знаю
лишь
к чему зовёт Он нас:
да к воскрешению сегодня и сейчас



бегство в египет

не
египет
есть
место бегства
то бегство
тот ребёнок
будет спасён
для тяжелее дней
место бегства
то бегство
есть
тот крест



рождество

тогда
когда
в крике рождения
разбил богоподобия бог
и
между марии бёдер
сморщенокрасен
ребёнок лёг


политический дрейф

в большинстве знают левые
что правые
и правые
что левые
делают

так как
левые всегда правее
и
правые всегда левее

до того пока
левые наконец правее
чем правые слева



мы ненавидим

мы ненавидим
и имеем часто
мало причин
для ненависти

он ненавидел
и имел в достатке
причин
для ненависти

он умер
и в смерти
забыл
о ненависти

мы живы
и о ненависти
забыть чтоб
станем умирать



денежная баллада

деньги стоят

если деньги
меньше стоят
больше денег
при том
больше денег
меньше стоят
чем вчера
меньше денег

если деньги
больше стоят
меньше денег
при том
меньше денег
больше стоят
чем вчера
больше денег

деньги стоят



хвала индивидуального движения

все едут
кому ехать
необходимо

все едут
всех
мимо


Хэльмут Хайссэнбюттэль
(1921 — 1996) 


Негативная диалектика 1

в нет что да
в да в нет что нет
в нет в да в нет что да
в да в нет в да в нет что нет
в нет в да в нет в да в нет что да
в да в нет в да в нет в да в нет что нет

ах как это быть может




негативная диалектика 2

нет
нет?
нет нет
нет нет?
нет нет нет
нет нет нет?
нет нет нет нет
нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет?
нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет?

н-да



есть то

       для Ханса Карла Артманна

есть то
то есть
что есть то
это есть то
есть то это

это было то
даст то это
это даст то
что даст то же тут уже снова
есть то же это
если то это было б
это было б то

то было же чтоб
что должно то
должно то же что
что должно то


Бремен гдеты

гдеты
что
гдеты
что
гдетыбыла
где
тыбыла
вБременеконечно
ион
ичто
былтот
былтотчто
былтотвместе
вБремене
былтотвместевБремене
каждыйбылвместевБремене
иона
ичто
былатавместе
табылатакжевместевБремене
датабылатакжевместевБремене

итут
итутчто
итутбыливывсевместе
вБремене
итутбыливывсевместевБремене
даконечно
вБремене
даконечнобылимывсевместевБремене

итутвычто
мычто
выэтолитутделалидумаюя
мыльэтотутделалидумаешьты
выльэтовсевместетутделалидумаюя
мыльэтовсевсместетутделалидумаешьты
выльэтовсевместевБременетутделали

незнаешьтыжеэтого
чегонезнаешь
чтомыэтотут
чтовыэтотутделали
дачтомыэтовсевместетутделали
всевместе
датутмыэтовсевместевБременеделали
вБремене
датутмыэтовсевместевБременеделали

иэтотакнезадолгодоРождества



простые предложения

в то время как я стою туда падает тень
набросает первый рисунок солнце утра
цвести — смертельный гешефт
я понявшим себя объяснил
я живу


Будущее социализма

никто не владеет чем-то
никто не разоряет
никто не угнетает
никто не будет разорён
никто не будет угнетён
никто не выигрывает
никто не проигрывает
никто не господин
никто не раб
никто не начальник
никто не подчинённый
никто одному не должен
никто одному не делает что-то

никто ничем не владеет
никто никого не разоряет
никто никого не угнетает
никто никем не будет разорён
никто никем не будет угнетён
никто ничего не выигрывает
никто ничего не проигрывает
никто никому не господин
никто никому не раб
никто никому не начальник
никто никому не подчинённый
никто никому не должен что-то
никто никому не делает что-то

все владеют всем
все разоряют всех
все угнетают всех
все станут разоряемы всеми
все станут угнетаемы всеми
все господин всем
все раб всем
все начальник всем
все подчинённый всем
все всё должны всем
все всё делают всем

все не владеют ничем
все не разоряют никого
все не угнетают никого
все станут не разоряемы никем
все станут не угнетаемы никем
все не выигрывают ничего
все не проигрывают ничего
все не господин никому
все не раб никому
все не начальник никому
все не подчинённый никому
все не должнны ничего никому
все не делают ничего никому


Эрихь Фрид
(1921 — 1988)


Размышляя о примерах

Кто нам
примером хочет стать

легко как
умирать

Им б нам
примером смерти быть

легко как
было б жить


Георг Крайслер
(1922 — 2011) 

Ложе Философии

Как Кант сказал уже, иль это был Вольтер?
Коль жизнь имела бы малейший смысл подчас,
то умирать был б выигрыш для нас,
а страх пред смертью был б одною из химер,
поскольку умиранье было б уж не умиранье годы,
а лишь мутация,  успех природы,
о коем ведал Кант. Иль это был Вольтер?

Из уст Вергилия  иль  Фройда? Это прозвучало:
что жизнь, которая в упорстве к людям столь убога —
есть Слово, но совсем иного бога.
Нет фактов подтвердивших Смерь и Жизнь, и их начало.
Единственный смысл Жизни — есть отсутствие его.
Да, Жизнь мертва, конфуз, лишь бзик, не более того.
Из уст Горация, иль всё ж Ламарка это прозвучало?

Хоть раз Гносеологии коснись!
Тогда почуешь, в Жизни что случись,
что Мир велик, то видел и Ньютон,
что он в Добре Злом вечно наделён.
А в механическом уж мире у дерев нет крон.
Да, Жизнь есть сон,
Руссо то говорил,
Дидро то ль был?
Евклид,
нет сам Декарт, поставив всем на вид,
изрёк: Cogito ergo sum.
Он знал, что это в корне глупо — вот был ум!
И не доказывает это ничего совсем,
а только лишь, что мы вдали от этих тем.

Да и Паскаль,
Иль то Лассаль?
Оставил нам
для дам:
Жизнь — мерзостна («Заметки»)
и все — марионетки,
и лишь на ложе
на что-то это всё похоже.
И говорит Пастер,
а, может, и Флобер,
иль Лафайет то всё же?
Итак, идём на ложе.
   


Анекдот

Один хороший анекдот
мой друг Фритц рассказал.
И вот теперь мне сердце жмёт,
хоть смысл его я понимал,
и хоть смеялся без забот,
и их ещё не знал.

Зелёным встречен Синий в нём,
иль всё наоборот,
тот говорит: Ну как живём?
которому не тот,
а тот в унынии своём:
Деньжат недостаёт.

И каждый что-то говорил,
о чём не знаю уж,
так слово за слово, но пыл
их понял Коэн, чей-то муж,
а почему он тут же был,
то вспомнить я не дюж.

Поинтэ, да , за ним идёт,
других не вспомнить лиц,
но был закончен анекдот,
ушёл, как помню, Фритц.
И вот теперь мне сердце жмёт,
как у больных истиц.

Я удрученным шёл домой
и сам себе сказал:
Кто думал, что дружище мой,
кого я долго знал,
замыслил то, чтоб я немой
меланхоличен стал.

И вот я требую, коль вдруг
судьба нас вновь сведёт,
рассказывай, мой милый друг,
что в голову взбредёт,
хоть про досуг хоть про недуг,
но лишь не анекдот.



В «Максиме»

Порой шампанское рекой
течёт для семенящих дам,
пред тем как я какой,
расчёт для, семенем воздам.


Кляус Брэмэр
(1924 — 1996)


ПЯТЬ МАРК-ШАГАЛ-ТЕКСТОВ ОТ МЕНЯ

ощутимые звёзды брусчатка та ночь
цветоливень на спинах зверей
тот поэт та стрелка тех солнцечасов

тот поэт та стрелка
тех солнцечасов ощутимые
звёзды брусчатка та
ночь цветоливень на спинах зверей

цветоливень на спинах
зверей тот поэт та стрелка
тех солнцечасов ощутимые звёзды
брусчатка та ночь

ощутимые звезды брусчатка
та ночь цветоливень
на спинах зверей тот поэт
та стрелка тех солнцечасов

тот поэт та стрелка тех солнцечасов
цветоливень на спинах зверей
ощутимые звёзды брусчатка та ночь



Кай Хофф
(1924 — 2018)

Аушвитц, сегодня 2

Говори тише:
блок XI:
В среднем проходе,
стрекочет, дефект,
в неоновой трубке.
Мертвые — фото,
окончательно. По тревоге
не будет никто поднят.
Говори тише:
по-немецки
доверительно звучит.


Фридэрикэ Майрёккэр
(1924 — 2021) 

В лампионе июньской луны
 
В лампионе июньской луны
в тех трех Парках военного флота Италии
безвучно скрестясь в Gabicce Mare
в коричневом стане на испанский манер
                имитации городка Gradara
в полях пшеницы
                в оливах
                в распылах
                в кипарисах проходов вниз

в жёлтых зигзагах посоха Солнце зажавших в скобки

в невидимой взором Венеции
в одном листе липы
ножницы для бумаги названные Ноябрь

всегда покоятся вновь

(в тени какой-то Маркизы)   

АГНЕЦ БОЖИЙ



*   *   *

Через клеть моего сердца
мир мне на редкость чужд

сверху и снизу, тут и повсюду
но ворота заперты все

всё меньше круги что замыкают
безвольнее всё побег

порой просто встанут люди

бросят пару затихших слов
бросят взгляд внутрь

всё реже заходишь  ты

ты дверь мою запер
ты от всего отдалил

порой ты бросаешь мне розу
как мяса сырого кусок

и то идя мимо если зайдёшь


что нужно тебе

что нужно тебе? дерево дом чтобы измерить
как велика как мала эта жизнь как человека
как велика как мала если крону ты оглядишь
теряя себя в зелёной пышности красоты
как велика как мала подумаешь ты как коротка
твоя жизнь сравни с этой жизнью деревьев
нужно тебе одно дерево нужен тебе один дом
не для тебя одного только угол какая-то крыша
чтобы сидеть чтобы думать чтобы спать чтобы мечтать
чтобы писать чтобы молчать чтобы видеть этого друга
это созвездие эту траву этот цветок это небо



лучше путешествовать в мыслях

лучше путешествовать в мыслях, Хокусай,

на этой спине, или под этой лампой,
бежать к подножью Фудзи и взирать вверх
на заснеженную вершину, сапоги в жару,
мокры и льдисты, брЫжи вялы.
Как, спрашиваю я, разведки одной дали
своими ногами, как, спрашиваю я, опыты одной дали
своими глазами. Как тоска по дали
с оседлостью объединятся. Как, ступня и глаз,
слеза и желанье.   



Проём на портного Аслана Гюльтэкина

и  друг друга увидели я полагаю
бросив тот взгляд и те взгляды прощупыванья
бездонного, нас углядев взглядом два взгляда надолго
в проходе мимо его ателье двери итак каждый
глаз друг друга касается мимо скользя с задумчивостью
затем
во флюсоколено тот мужчина схож профилем
с помешательства сценой, в то время как одна капля пота
медленно из моей подмышки наружу струит
какую-то букву внезапно из моего имени
падает ей к полу и я вижу это падать, исчезать —
глазами папоротника, Breton



установление состава одного отрезка жизни

в моём ранце
стволик тимьяна
две монеты
один тупой грифель
скомканные заметки
кекса крошки
зелёная бельевая прищепка
та визитная карточка одной японской германистки
разломанный маленький гребень
Дали муравьи на одном перезатенённом нотном листе


Зима-Соловей

о! тот целый табун; та подкова; те зовы о помощи; та преданность звёзд;
то полное просветление без ядер детей-орехов (аисты
которым в сахароводы входить;
розы в белом сиропе;
сапфиры зазеленев)

молившись в том внятном гимне; в той опытности оббивки тех смыслов
в машине руки скрестив (восторга нового снега роза
камнесиняя по теориям, что не разбить!)

я не достигаю тебя; ни в стройном ионе; ни в латыни охот;
твоё время поглощено; твоя кровь лишена жизни;
мы потеряны; мы проиграли
мы не играем на наше прощание как на приз.

(.. « одна Зима-Соловей в твоём сердце..»
.. «одна роза в моей руке..»
.. «одна звезда в твоей груди..»
.. «одно дитя у моих глаз..»
.. «что прекрасно есть..»)

одно смеркание-ножницы; один лебедь; одна стынь;
клетка; строительные леса; щедрость из отчаянья;
известковожильно; сцепка; потеряно стужа-собаки у хомута;
окаменевшие вздохи; вал страха; угар;
руки по лицу ударив;
под этим улыбка в секунды заснеженности

..так распростёрто в траур:

(«цветущий пепел..»)
    


Та Эгейского ветропескосинь

Та Эгейского ветропескосинь
                со штормофлажками и лодками жизни
с развеянным от стоп по берегам
заселена
           белыми медузами
                ангелами морей
                и вертикальными морскими коньками
тебе к стопам
                в то последнее утро
                до той поезди
в ту тригонометрию сфер



Ода какому-то месту

Родные места моих снов: шалаш трон башни балки
              колокола голуби многокрыло растянувшись в стае
              клювами в серый свет
              разъедая тот траур неба
              посланцами ко мне от тебя

Силок нетерпения заново перевязан и весом глаз отягощён
              слёзослепяще
              в то время как огнепьющие кувшины

обжигаются в небе июля (проломленные
              изгибы/ неистовые чувства
              далеко развеянные цветы
              ставь твою стопу на мою голову
              Господь!)

пухнущие букеты дрок/ромашки (как пыльца...)
тот лес

                …и в те пруды!



*   *   *

крайне красивы в сини манёвры
нарисованы лилии на груди
для Томаса Клинга
в волосах вееры с лип
и северо-африканский узла фруктик
прыгают в искристом ветре
стряхиваемы к грунту волшебно с чуба
или запах или ХёльдэрлИна юности локон
или садится губкой собачка
в вызванное такси
или стоят белые тенисные тапки на просушке
на солнце в открытом окне
или лежится простёршись с восковыми ушами
на скамейке в полутени от дерева
тому кто удары сердца считает
одной святой Екатерины Сиенской
с лилиепосохом у белых тех
глаз открытых наполовину



*   *   *

Дайнцэндорф / зелены понедельники
или где уже видела раз белые эти глаза
но тогда на серебряных рельсах горизонта
тогда когда тут был этот праздник берёз
этот берёз увядающий праздник по полям
тела Христова по зелёным полям по волнистым
полям и ребёнком была в неведении я  /
помазан ребёнок помазанный и мои глаза
ныряли в синь неба в фламингооблака 
в перелёта фазанов стай каре или в стрижку мальчишки
и прислонялись напротив в глициниях дома и снова
клевер и какого-то утра волочимых строений балдахин
тот самый обескроненный пруд и пиления скрипок гроза
гнилая вода фигур мышей бледный касатик
перед окнами синий консилиум или кролика
вокруг левого глаза крон высший пик
шафран открытых прорех
цветок кладущая и веселее куклы рука



*   *   *

в той птиц карете
для Христы Кююнхольд
были куры дети трясогузки буквы
у селений которые и в тех лугах:
облака роскошные облака и луга: волнами
и в которых виделись трое в соломенножёлтых
Ван Гога шляпах.. эта невинность эта говоря прямо
к морю и тот перевёрнутой жести ковш при нависшей
грозе что были плоды граната те самые капли из одной
бури неба: из жёлоба кровли какого-то треска и игл инструмента
беспросветной бури инструмента и т. д. заросли зелёного лука
и зонтиков в лесу над садами герани если они  тому дождю
отдавались тогда  начинают они тогда кровят они тот самый
белый зонтик как он бы в цветы земли воткнут был: фирн
или снег фирном на затылке гор мелом на доске меню
греческой едальни напротив ворот что прислонена
стояло на вершине блюд одно блюдо с Агнцем Божьим
ТОТ АГНЕЦ БОЖИЙ в костюме дождя и герольда:
одна черная веточка была так согнута и угнетена
от того самого дерева отломана 
в инициалах поэта описано было которое



теперь больше в настроенье

теперь больше в настроенье каналий
я не радуюсь, если мне кто-то цветок спресованный шлёт
или двухсот миллионов лет давности лавопесок,
я не радуюсь цветам у моей двери и букетам, если
кто-то отыщет меня — такие знаки для меня всякий смысл
потеряли, став пустых притязаний полными жестами мне.
Да, не знаю, как и где я сама пребываю, только,
что старое PIANO PONI моя комета и плачет со мной.



Внутри кирхи

Благоуханье куполом:
от гладиолусов и мимозы
и для пожертвований кружки;
на плечах Мадонны
ростки того янтарного света,
и пространство зЕлено в пальмах живя.



Вечерами

Исхлёстан светлый
цикламен, тонируя
ту королей голубизну
у моего неба, но беспокойно
витает пыль и застывает
фиолетовая  лужа, а вдали
по окнам никнут астры на свету
бело, бело и просветлённо.



В лесу Катыни

В ЛЕСУ КАТЫНИ
в лесу Катыни
там где птицы пели
в лесу Катыни
в лесу Катыни
там пели птицы все
(and the chariot swung the chariot
over the mediterranean sea swung over the sea)
в лесу Катыни
в лесу Катыни
там где птицы пели
в лесу Катыни
там пели птицы все
and the chariot swung the chariot
over the sea



бледнощёкое небо

бледнощёкое небо
обдувает снопы в полях
и дикие розы в горах
и многие дикие розы в горах
облетели
в оглушённый воздух горна удар:
запах огромной сосны на краю луга



Розы вечера

Розы вечера
вьются венком
вкруг стропильного остова крыши
тот карбункул на запад кропит
медленно и красновато
в те облака-шары
в моё сердце в надеждах
затонув где
твои вчера приветившие глаза
как колокола в море стихли
 


в дождь какое-то чудо

то ушко богемского
фарфора: чашку-розу с
ручкой сегодня
я увидела в первый раз
в первый раз ей сегодня владела
после столь многих лет она
не носила серёжку но шляпку
походившую на заснеженный скальп
ах сахара горка которой
поучением людям хочется стать



комплиментарно

так сразу рыжа так сразу
рыжа да так бывает со мной так сразу
тот цвет зелёный в мире есть
рыжий, зелёный значит одновременно рыжий но
манная крупа песок но
как манная крупа и песок вместе как
манная крупа или песок на турнире в Толедо, так
бывает со мной значит бывает на моих глазах это
значит бывает со мной
поразя
прутиком в клею (для ловли птиц) коса



Башня Хёльдэрлина, у Нэккара, в мае

этот приз ХёльдэрлИн
в светло-красной комнате Хёльдэрлина
в коридоре
мой падает взгляд на те красные цветы в стекле
окаймлённом опавшими
лепестками
ничего кроме
пуста комната только та ваза с цветами
два старых стула
я открываю окно
в саду скажешь ты  те деревья
ещё схожи с теми тогда
но слышится музыкальный мотив
ИССИНЯ-МАТОВОЙ ВОЛНЫ СЕРЕБРЕНЬЕ



в иссиня-сером

я тебя ощущаю как
нежный из цветов миндаля
венок я тебя ощущаю как
вечера луг я тебя ощущаю как



Эрнст Яндль
(1925 — 2000)


вещепир

на стуле
лежит шляпа
оба
не знают
ничего друг про друга
оба
так вещепир




глубоко рыть

глубоко
рыть
иордан
глубоко
рыть
иордан
глубоко
рыбы
иордан



визиты

доктор я не можем прекратить испражняться
ты мне давать средство для прекратить испражняться

доктор я не можем прекратить говорить ау ау
ты мне давать средство для прекратить говорить ау ау

доктор я не можем прекратить в голова говорить если хотим спать
ты мне давать средство  для прекратить в голова говорить если хотим спать

доктор я не можем прекратить околевать
ты мне давать средство для околевать



отто мопс

отто мопс рвот
отто: вон мопс вонь
отто мопс скор вон
отто: вот-вот

отто в нос кокс
отто в рот гроздь
отто плох
отто: мопс мопс
отто в ор

отто мопс с рвот
отто: в дом мопс в дом
отто мопс в дом
отто: мопс, рвёт?
oтто: ogottogott



для гостеприимного

коль друг к тебе придёт
и на пол ляжет вдруг
ляг рядом и скажи ты сам себе
мол с ним не так уж твёрд и пол

коль друг к тебе придёт
и право на твою постель заявит вдруг
ляг на пол и скажи себе ты самому
по крайней мере мол хоть мягко спать ему

коль друг к тебе придёт
и из квартиры он тебя попросит вон
ты без ворчания расстанься с ней
скажи себе мол что могло быть холодней 



сердечные пожелания

всего хорошего мы каждому желаем:
чтоб на него нацеленный удар как раз не пал
чтоб он им встречен всё же не кровоточил бы зримо
чтоб он всей кровью не излился и во всю кровоточа
чтоб он раскромсан болью место вновь нашёл бы
где первый ложный шаг ещё не сделан  им — 
всего хорошего мы каждому желаем и все мы всем



свободен и плохо

свободен и мне плохо
чего должно бы мне не плохо быть?
конечно мне должно б быть плохо и это также плохо

могло б конечно мне не плохо также быть
затем бы стал я говорить: свободен
и мне плохо


хлеборез

вот хлеборез тот
хлеб разрежет и даёт
жене кусок
ребёнку каждому кусок
потом съедает сам кусок
и спросит
кто голоден ещё
потом он режет хлеб опять
и вот такого хлебореза
хотелось бы 
конечно повстречать
если не скажет тот разок
конечно
иди сюда мой колобок
 

семь детей

сколько ж детей у вас на самом деле? — семь
двое от первой жены
двое от второй жены
двое от третьей жены
и один
совсем маленький
от себя самого



пятым быть

дверь открыть
наружу кто-то
кто-то внутрь
четвёртым быть

дверь открыть
наружу кто-то
кто-то внутрь
уж третьим быть

дверь открыть
наружу кто-то
кто-то внутрь
вторым уж быть

дверь открыть
наружу кто-то
кто-то внутрь
за ним уж быть

дверь открыть
наружу кто-то
внутрь сам
деньдобрыйхэрр



позыв

раз пять
стихов
за день
писать
хочу я
должен
уже б
при том
позыв иметь

порой
он выглядит
законченным потом

порой
он выглядит
потом
стихами



двоякость знака рукой

пред каждой кирхой
я перекрещусь
пред каждым садом
сливнарватьятщусь

как делать первое
знает любой католик
а как второе
я один как трудоголик 
 


лрогапина

такие мнят
налраво и напево
непьзя
лерелутать
какое забпужденье!



сравненье

над всеми склонами
покой

под всеми кронами
какой

ни дуновенья
ни в лесу ни в птичьем хоре

и вскоре
дождёшься так же ты отдохновенья



описание стихотворения

при закрытых губах
без движенья во рту и горле
каждый вдох и выдох
сопровождать этой строкой
медленно и без голоса мысля
я тебя люблю
так чтоб каждый забор воздуха через нос
укрывал этой строкой
каждый сброс воздуха через нос
и успокаиваясь этим вздымать
и опускать грудь



луиза

я помню смутно: я была темна
хотела одного тёмного мужа.
он был блондин хотел одну жену блондинку.
я помню чётко как блондин он был
я помню смутно: он был блондин
хотел одну жену блондинку.
я была темна и у меня был муж один блондин.
я помню чётко как блондин он был
я помню смутно: так как я темна была
хотела одного тёмного мужа.
он был блондин но у него была одна жена темна.
я помню чётко как  я темна  была.
 
 

путешествие

от того от того           к тому к тому
от того  к тому           к тому от того

от от того к от того

от того от того           к тому к тому

от к тому к к тому

от того к тому           к тому от того
от того от того          к тому к тому


и назад



в парке

скажите пожалуйста тут свободно
нет тут занято
спасибо
пожалуйста тут свободно
нет тут занято
спасибо
пожалуйста тут свободно
нет тут занято
спасибо
тут свободно
нет тут занято
спасибо
тут свободно
нет занято
спасибо
тут свободно
занято
спасибо
скажите пожалуйста тут свободно
нет
спасибо
тут свободно
нет тут к сожалению занято
спасибо
тут свободно
пожалуйста
спасибо               



*   *   *

мой большой палец себя
мне в руку отfuckал
как раз там где не столь
красивые стройные
длинные
дал как четыре здесь и
не может больше наружу
и я не могу его больше
ни выдрать ни выпихнуть
jesses и там
при второй руке
мой второй большой себя
мне в руку отfuckал
тож как раз там где не столь
красивые стройные
длинные
дал как вторые четыре здесь
и тоже не может
больше наружу
и я не могу его тоже
больше наружу ни выдрать
ни выпихнуть
jesses jesses спасения
спасения



my own song

я не хочу так быть
как вы меня б хотели
я не хочу быть вы
так как бы вы меня хотели
я не хочу как вы быть
так как вы б меня хотели
я не хочу быть как б вы были
так как бы вы меня хотели
я не хочу быть как вы быть б хотели
так как бы вы хотели

ни как меня бы вы хотели
хочу как я быть хочу я быть
ни как меня бы вы хотели
как есть я быть хочу я
ни как меня бы вы хотели
как я хочу быть я
ни как меня бы вы хотели
я быть хочу я
ни как меня бы вы хотели хочу я быть
я быть хочу


по-другому

мне совсем по-другому
чем мне было
когда мне ещё
не было совсем по-другому

как же тебе было
когда тебе ещё
не было совсем по-другому
как теперь же

когда мне ещё
не было как теперь
было мне совсем по-другому
до последнего

когда было последнее
что тебе ещё
не было совсем по-другому
как теперь же

всегда мне было
в обрез до того
совсем по-другому
без перехода



к счастью

также не видя ничего, что я охотно видеть бы хотел бы,
я вижу всё ж, обоими глазами, к счастью,
как ненасытный;
также не слыша ничего, что я охотно слышать бы хотел бы,
я слышу всё ж, обоими ушами, к счастью,
как ненасытный;
не ощущая также ничего, что я б охотно ощутить хотел бы,
я ощущаю всё ж всеми частями тела, к счастью,
как ненасытный;
также не думая совсем о том, о чём охотно думать бы хотел бы,
я всё же думаю, моею головою, к счастью,
как ненасытный;
также не стоя, где б охотно я стоять хотел бы,
я всё ж стою, обеими ногами, к счастью,
как ненасытный;
и не беру я также ничего, что я охотно взять хотел бы,
беру я всё ж, обеими руками, к счастью,
как ненасытный;
и, если перед тленностью всего
меня охватывает ужас, к счастью, всё ж я есть
и целиком, как неасытный.
 


фаламалейкум

фаламалейкум
фаламалейтум
фальнамальойтум
фальнамальсооовиллойтум
ноеслиразвойнадостаточнодлинна
всесноватут
иликого-тонехватает?



искать знать

я что искать
я не знать что искать
я не знать как знать что искать
я искать как знать что искать

я знать что искать
я искать как знать что искать
я знать я искать как знать что искать
я что знать



Трилистник клевера

Я рву тебя на солнечном лугу
и кладу в записную книжку
с тем что ты принесёшь мне счастье, трилистник,

Или счастье ислючение
какой-то чудак с четырмя листьями
на лугу трилистников клевера?



о жизни деревьев

также все жёсткие чёрные
почки, также ленивые
почки откроет свет.

также прекрасные белые
их лепестки, также с запахом
их лепестки сдует смерч.

также красиво-зелёные
листья также что солнечны
листья сдирает вихрь.

также великое древлее
дерево, также престойкое
дерево время крушит.



летняя песня

мы люди на лугах
мы вскоре люди под лугами
и станем мы и луг и станем лес
то будет нам весёлым землепроживаньем здесь



фанатичный оркестр

дирижёр поднимает палочку
оркестр грозит инструментами

дирижёр приоткрыл губы
оркестр настраивается на гневный вой

дирижёр стучит палочкой
оркестр обмолачивает инструменты

дирижёр раскидывает руки
оркестр порхает в пространстве

дирижёр поник головой
оркестр копается в полу

дирижёр потеет
оркестр борется с бушующими массами воды

дирижёр взглянул вверх
оркестр бешено мчится против неба

дирижёр стоит в пламени
оркестр пылая разваливается



иногда кто-то идёт навстречу

иногда кто-то идёт навстечу и улыбается мне.
тогда я знаю, что полон я радостью дня.
на моём лице кто-то увидел свет
и сам начал светить на меня.



сейчас кладу себя я спать

сейчас кладу себя я спать
поскольку сонный я
и становлюсь как если б спал
пока я не засну



матери ранняя смерть

матери ранняя смерть
меня второй раз родила
с ушами осла
с пиноккио длинным носом
так нахожусь  я легко
раз потерян


искусственное дерево
(в миниатюре)

фрукт фрукт фрукт
      фрукт фрукт
           фрахт
           фрахт
           фрахт
           фрахт
           фрахт
      фрукт фрукт
фрукт фрукт фрукт



хози

хози


            анна
            мариа
            магдалена

               хози

                хозианна
                хозимариа
                хозимагдалена

                хозинас


                хозианнанас
                хозимарианас
                хозимагдаленанас


ананас




мотоциклист

хватка и хватка локтем и локтем держа
мотоциклист управляет своею машиной
руки предплечия ноги с мякиной
отделены пшеницей а он управляет машиной

спросить бы хотелось как затерялись вот эти
руки ноги предплечия как затерялись
но не позволено хоть ещё вопрос актуален
при управленьи машине и инвалиде 



Речепузыри

      дыра
      дыра
      дыра ура
так дыра ура
так дыра ура уже
так дыра ура
       дыра ура
       дыра

ыйа дырйа мун хвар



верить и осозновать

я верю
что моего мёртвого дедушку антона
и мою мёртвую бабушку мариэ
и мою мёртую мать луизэ
и моего мёртвого отца виктора
и моего мёртвого брата робэрта
и моих мёртвых кузенов хэрбэрта и ханса
и моих мёртвых дядь и тёть
и моего мёртвого друга дитриха
и всех мёртвых кого я живыми знал
я ни разу где-то снова не встречу

и

я осознаю
что с каким-то из них
как бы очень мне его также любить ни хотелось б
раз где-то снова чтоб встретиться
я ни затаённейшего желания не лелею



холодное стихотворение

ветчина и колбаса
в холодильнике и в нём
слов немецких красота
в холодильнике моём
из немецких слов одно
всё ж прекрасней их — оно
к ветчине к колбасам плюс
vodka в иние от russ


аугуст штрамм

он аугуст штрамм
в стихах сократил
длину у немецких строк

ему аугусту штрамму
в первую мировую войну
был сокращён жизни срок

мы тут подлинней
имели всё впрок
чтоб быть под стать болтуну.



в нос

я бы хотел так что-то от моих забот
а ха
так что-то бы красивое по нраву
а ха
а ха
так что-то что мне скажет: завтра будет лучше всё
а ха
так что-то что мне скажет: и сегодня очень хорошо
а ха
а ха
так что-то что расширит я хотел б держать
а ха
так что-то  говорят про что: мысли полёт
а ха
а ха
и как сказал: по нраву
так что-то что доходит до души и
там цветёт
а ха
а ха



осовевать

осовевающий
да осовевающий
да да очень осовевающий
тоже осовевающий
да тоже осовевающий
очень осовевающий
да-да
но я не хочу больше осовевающим быть
уже слишком долго осовевающим был
не хочу больше осовевающим быть
тоже уже слишком долго осовевающим был
да с тобой с этим тут
тоже не больше осовевающим
да да-да
да  тоже но
кто один раз осовевающим был будет осоовевающим  оставаться всегда
да
да-да



Мальчишка и трамвай

Всегда тут,
у трамвая с одной из сторон,
мчит на самокате
маленький рыжий мальчишка,
кто вдруг развернётся
и мчит в совсем другом направленьи,
сразу всё точно зная,
что надо сделать,
чтоб затем трамвай обогнать,
хотя, кстати, всего лишь
маленький рыжий мальчишка
на самокате он.



на земле

рогагагагагагагаТЫЕ
ревевевевевевевевевевевУТ
свиньиньиньиньиньиньиньиньиньИ
хрюкюкюкюкюкюкюкюкюкАЮТ
собабабабабабабабабабабаКИ
гавкакакакакакакакакакаЮТ
кокококококококококоШКИ
мяукаукаукаукаукауаукаукаукаЮТ
котятятятятятятятяРЫ
мурлычычычычычычычычычычАТ
гугугугугугугугугугуСИ
гогогогогогогогогогогогогогогЧУТ
козочзочзочзочзочзочзочзочзочКИ
мукекекекекекекекекекекекекекАЮТ
пчёчёчёчёчёчёчёчёчёчёчёчёчёчёЛЫ
жужжужжужужжужжужжужжужжужжАТ
кузнечизнечизнечизнечиКИ
стрекорекорекорекоЧУТ
лягушкушкушкушкушкушкушкушкИ
квакакакакакакакакакакакакаЮТ
шмммммммммммммммммммммЕЛИ
гудудудудудудудудудудудудудудудудЯТ
птичичичичичичичичКИ
щебебебебебебебебебебебебебебебебебеЧУТ


рождественская песня эрнста яндля

открывайте дверэль
открывайте дверэль
смогут внутрь хэррэль
смогут внутрь хэррэль
радостного рождества
радостного рождества
а я лишь пёс сперва
радостного рождества
радостного рождества
а я лишь пёс сперва



*   *   *

чтоб лес
он мог б
не продолжать

красивые цветы
как были б
некрасивы

да будет
выпита вода
а будущее?

я имею
что-то
или прошло то мимо?



блюз растаптываемого

я руку не могу к приветствию поднять.
  взгляни сюда:
я руку не могу к приветствию  поднять.
  где это плохо кончится, об этом мне ль не знать.

тут предо мной стоит коричневый  и бьёт.
  взгляни ж:
тут предо мной стоит коричневый  и бьёт.
  на этот раз я поднимаю руку, но опоздал расчёт.

с лицом разбитым я ползу. взгляни  но не сюда:
с лицом разбитым я ползу
  перед моим забойщиком, но скуп на нищего слезу.

сапог гигант на животе моем пустился в пляс.
мне кто б помог:
сапог гигант на животе моем пустился в пляс.
  я жру огонь, и нищенствую час.

в могилу общую мешком костей паду уж вскоре я.
  эй поворкуй:
в могилу общую мешком костей паду уж вскоре я.
тогда я буду, где мои есть у меня друзья.



штцнгрмм

штцнгрмм
штцнгрмм
т-т-т-т
т-т-т-т
грррммммм
т-т-т-т
с — ц — х
тцнгрмм
тцнгрмм
тцнгрмм
грррммммм
штцн
т-т-т-т
т-т-т-т
штцнгрмм
штцнгрмм
тссссссссссссс
гррт
гррррт
грррррррррт
шт
шт
т-т-т-т-т-т-т-т-т-т
шт
тцнгрмм
тцнгрмм
т-т-т-т-т-т-т-т-т-т
шт
шт
шт
шт
грррррррррррррррррррррррррррррр
т-тт



библиотека

множество букв
которые из слов своих не могут

множество слов
которые из строк своих не могут

множество строк
из текстов что своих не могут

множество текстов
что из книг своих не могут

множество книг
множество пыли на которых

одна хорошая уборщица
с для пыли опахалом



отец идём расскажи о войне

отец идём расскажи о войне
отец идём расскажи покажи на родине вновь
отец идём расскажи покажи отстреляв
отец идём расскажи покажи в ранах став
отец идём расскажи покажи пав
отец идём расскажи о войне



в дороге

к бельведеру дорогой куда вывел путь
шёл мужчина ужасно худой
на кафтане с пришитой евреев звездой
друг на друга мы только успели взглянуть

и как-будто меж нами то был разговор
что же дал он ему? мне отваги смог дать:
что случилось с ним смочь чтобы предполагать,
о себе знать: живу до сих пор 



*   *   *

лучше б я тоже саксофон
к губам своим  поднёс
чем шариковой ручкой
по вставным зубам
выстукивать вопрос
что же при этом выйдет
наружу что же может
выйти наружу если то не
sonny rollings или не гэрд дудэк
а просто двух живущих чтоб назвать



они уж тут как тут, сбежавшись

Если на улице пёс подыхает,
Тот пёс, который кучка лишь дерьма,
Они уж тут как тут, сбежавшись:
Тут хочет каждый что-то знать,
Тут хочет каждый что-то знать получше:
Что дОлжно бы теперь.
Что может сделаться ещё сейчас.
Что может сделаться  с людьми,
Кто подыхать его оставят тут,
Посередине улицы, бедняга.
Священники тут подойдут,
Кто всюду быть должны,
Кто НАД при этом быть должны,
Кто всюду говорить должны со всеми.
Старые фрау тут подойдут,
Которые всегда молить должны,
Которые молитвами их четок всегда молить должны,
Которые давить их слёзы всегда должны
Из их лимонолиц.
Пса кучка издыхает медленно совсем,
И бледненький дымок восходит,   
Как от горячего навоза,
На изморози мостовой.
Если ж какой-то человек тут на скамье лежит,
Пластом, лишь голова свисает с края,
На половину приоткрытые глаза черны уже
От мух и  даже его кожа слишком велика,
Лицо как не имело б щёк, его сюртук
Подобие мундира, что никто не носит больше,
Лишь одного, на той скамье надолго затаившего дыханье:
Если какой-то на скамье надолго
Затаил дыханье,
Они не будут тут, сбежавшись. Тут ни один не хочет что-то знать,
Тут ни один не хочет что-то знать получше:
Что дОлжно сделать бы — но что то даст?
Сейчас ещё что — но вот сейчас нельзя уж.
Что может сделаться тут с этими людьми — но кто тут люди? 



о жёнах

ничто не может быть лучшим мужем чем онанисты, кои
оставляют одним тех жён их вонючие влагалища, кои
оставляют его их эмансипациям, их не-касайся-на-мне-груди:
кои их животы не заполняют выводком, коий жёны коих
затем высирают в родах и к себе приклеивают мужа на всю
его жизнь и кои роботы для жён и выводок слышат тех
крикливый: ничем не хорош ты ничем не хорош и всегда
затем вытирает он насухо разбухшие сине-красные  шёки
на тех воющих, коими внешне протрамбонен чтоб быть 
каким-то бесправным произмученейшим придавленным
пока не впрессует он его губы на руку тех кто свинячат.



посвящения

отец
мёртв
мать
мертва
пишу
отец что
мёртв
мать что
мертва
тебе
писать
что я
мёртв



Дряхл, в навоза сохлых корках

Дряхл, в навоза сохлых корках,
шаткостью ходьбы раним,
серовласо в сери улиц,
ну и я шатаюсь с ним....

Губ закушенность от боли,
индевея зраком, мим,
в люмпена тряпье, растерзан, 
глухо я шатаюсь с ним.....

Дальше. Бесконечно вечно
с пульсом дымки шаг сравним
меж людей времён всех — только
мне идти не вечно с ним.



во сне

он встретил дерево.
он построил свой дом под ним.
была вырезана из дерева
снаружи трость им.
трость стала его дротиком.
дротик стал его ружьём.
ружьё стало его пушкой.
пушка стала бомбой его.
бомба попала в его дом
и вырвала дерево на корню.
он стоял при том и удивлялся,
но не на страже стояньем своим.



темы

те большие
темы
приходят
с теми глубокими
пониманиями
мой правый
большой палец
если я его
оглядываю
вызывает меня
к врачу
уже долго
то идёт
о нём
чего нет



кемпинг

палатка
нож
три трупа

маленький мальчик
ищет
папу
маму
и своего брата руди

он наследует
всё

палатка
нож
три трупа



та просьба

милый боже
сделай и меня ты новым тоже
чтоб себе я вновь был рад
буду я мальчишкой или девкой
иль мужчиной или фрау
всё равно
но не старым слишком
и пожалуйста меня с излишком сделай
я прошу



бабба

бабба
тообаба
тообаба
тохуубаба
тохуубаба
тохуваабаба
тохуваабаба
тохубообаба
тохубообаба
тохувабохуубаба
тохувавохуубаба
тохувабообаба
тохуваабаба
тохуубаба
тообаба
бабба



малая телесная биография

теперь не имею я у меня во рту
пальцев ног больше (ни своих
чужих уж совсем никаких)
мои ступни в моих руках
с прошлых гимнастик
мои руки втирают мази напрасно
тому болящему. мои полусани
мешают мне у у колен.но я гну себя
без напряжения – это моя обычная
осанка. мой член, ежедневно намыт,
переучился
тому ежедневному восстававнию.
мятеж случается в моей душе
за которую я борюсь.



тихое стихотвороние

ты, при еде не говорится.
не с полным ртом говорить.
сейчас говорят те большие, не те маленькие.
держи свой рот, ты малыш.
если ты стихотворенье, тогда тихо оно.
мало как ты, а ты наверно мудришь одно.
или ты бука, тогда ещё в наилучшем без звука.
ты падаль, взгляни-ка, как красиво над тобой,
а неба цвет-то голубой.   



глухонемое стихотворение

столь неговоримо, столь
невыговариваемо точно так же
невидимо, значит не
визуально, но особо
в высшей степени разрушимо, то есть уже
разрушено – к первому разу
будет одно стихотворение
запахоощутимо



разновидность разговора

я
прерву
тебя
тоже
всё же
дорогойотецпрошусклоняйменя лучше



содержание

чтобы какое-то стихотворенье сделать
я не имею совсем ничего

какого-то одного всего языка
какой-то одной всей жизни
какого-то одного всего мышления
какого-то одного всего воспоминания

чтобы какое-то стихотворенье сделать
я не имею совсем ничего



один роман

один роман есть одна история
в которой
всё слишком долго длится
то есть один роман




то каннибал

то каннибал живёт в лачуге что убога
и помнит бога



то село

село меньше чем город
но не так мало как строение
оно состоит из многих их
и каждое так зло
даже заселённое



прачечная

так много
носовых платков
в одной большой
прачечной

а прачки
те носы
желают
все
в один большой
котёл



карманы

смотри, моих много карманов.
в этом я имею открытки с видом.

в этом двое часов.
моё время и твоё время.

в этом игральный кубик
23 глаза видят больше чем два.

ты можешь себе додумать
что я на очках волочу.



загадочная картина

это стихотворение не набрано
если ты его тут набранным не видишь
и как набранное его читаешь



потолок

это — муха одна
годы уже
на этом месте
сидит она



перед тем зеркалом

лица
порезанные
перед зеркалом
как я сейчас
часто имеет
мой отец
думаю я
часто


собакой быть

собака
долгое время
ждёт

большой быть
человеком быть
ждёт

ждать
затем
забывает

и теперь лишь
действительно так
есть собака



тот эелёный бокал

возможно очень уже плыть
попав в тот зелёный бокал
если как к примеру комар
достаточно мал



крик

я продырявил мать мою,
когда наружу вылез, о тот крик,
его не слышал я, точно не слышал,
и он разрушил бы меня, я не могу сказать,

но он, конечно, нанёс мне рану,
и от него здоровым я никогда не стану.




встречать

я встречаю людей
которых я не знал

которые чаще остаются людьми
которых я не знаю




разговор

дал он к ответу
спрашивали вы
дал он к ответу
спрашивали вы
дал он к ответу
спрашивали вы
дал он к ответу
спрашивали вы
дал он к ответу

*********

нет
нет
нет
нет
нет
нет
нет

(ответ на семь непоставленных вопросов)



две невесты: один немецкий памятник

гётэ:
припади челом мой свет
я имею много мест
без души в которых нет
родников не для невест

шиллер:
припади душой мой свет
я имею много мест
без чела в которых нет
родников не для невест



могила того

ты иметь покрыть
один земли для всех
крахмальных не больше иметь
самому быть один крахмальщик


то время проходит

весело
весвеселоло
весвесвеселололо
и т.д.



боль через трение

фрау
фрфрауау
фрфрфрауауау
и т.д.



Знак

Разбиты гармоничные кувшины,
тарелки с греков ликом,
головы классиков, что позолочены,

но дальше крутятся вода и глина
в лачугах гончаров.



семейное фото

отец держится прямо
мать держится прямо
сын держится прямо
сын держится прямо
сын держится прямо
сын держится прямо
сын держится прямо
дочь держится прямо
дочь держится прямо




тот поцелуй

да  да

да  да

да  да

да  да
  да
да  да

да  да

да  да

да  да




война

1944     1945

война    война
война    война
война    война
война    война
война    май
война
война
война
война
война
война
война



поезд подземки наверху

Я тихо сижу на оббивке сидения
и гляжу три минуты между серым и серым
и газетами что раскрываются
и стоящими едущими что длинные штанги
держат в руках
в зелень и синеву

Я тихо сижу на оббивке сидения
Мир движет меня



натюрморт

Я положил мою ручку, что пишет красным и синим
на коробок спичек.
Возбуждает, как пожарную б часть
сравнил с писчебумажной напротив.

Мне удалось после этой попытки
поиметь превосходные мысли.
(Лист бумаги умер при том при налёте
отвратительных синих букв.)



октябрьская ночь

Кресло, принеси мне гостя.
Стол, подай мне радостную снедь.
Лампа, покажи лицо мне друга
в зеркале, а не меня. Поворотись-ка, зеркало, к стене.

Кресло, принеси мне гостя.
Стол, подай мне радостную снедь.
В потеплей страну, окно, раскройся.
Чемодан, под руку взяв меня, в Египет улети.

Кресло, принеси мне гостя.
Стол, подай мне радостную снедь.
Для меня пой, телефоноптица.
Иль неси мне глубины подвала зимний сон, постель.



со стремянок

я начал
со стремянок падать
и спрашиваю у врачующих друзей
о состоянье почки.
тебе я говорю, не слишком крепко
меня там прижимай, но и
по воле свыше ты меня не отпускай.



природная последовательность

слова
зондируя слова
за ними

поцелуи
перехватив дыханье поцелуи
за ними

излиянья
плодонесуще излияния
за ними

тот искусственный аборт



жалюзи

мы опускаем вниз
глухие жалюзи
глаза других
всегда напротив
глаза других
всегда умудрены
мешая счастью
в освещённой комнате



их мир

выпусти меня! так
она в крик. он
держит же его
руку перед ней.

что ему нравится
делает он ей.
что ему нравится
делает он без неё.



в то время как мы ждали

в то время как мы ждали,
вступила одна фрау в сад. фрау,
сказал тут кто-то из нас. та фрау
смотрела сюда к нам. фрау,
подумал тут каждый из нас. та фрау
смеялась сюда к нам. каждый из нас -
но та фрау
развернулась и прочь из сада ушла.



ломкая листва

ломкая листва
и пыль из этого
есть продолженье тех бутонов

рано уже опали соцветия, но хлорофил
и тот вид на какой-то хороший рынок
дали весну без остатка забыть

быть может
держит ещё фидий
крепко твоё лицо
то было бы продолжением
труда по камню
то было бы не
продолжением твоего лица
то было бы от тебя
ни разу остатком



собачья упряжка

так взламываем мы и охотимся врозь.

кто-то выискивает себе север, и в упряжке собаки перед санями.
кто-то выискивает себе юг, и в упряжке сани перед собаками.

кого-то встречает на севере лёд, и это ломает ему собак.
кого-то встречает на юге лёд, и это ломает ему сани.

так падаем мы вместе.



Ухо

Халло, я ухо.
Можете меня Вы слышать?
Я имитирую
тот бой часов.

Теперь
переместите себя, пожалуйста, на улицу.
Я лошадь
и молоковоз.

Коллега мой
лежит на Вашей руке
и спит уже.

Позвольте мне Вы,
чтобы я назад втянулся
в будильник Ваш.



Дело

Дышу я?
Дышу я, если ты за мной стоишь?
И почему я чувствую, что ты за мной стоишь?
И почему не можешь ты  приблизиться ко мне как праздничное дело?

Правда:
Я кирхи не поющий неф.
И я не дышащий тромбон.
Я в лучшем случае одна гармонь в едальне,
сомнительна чья музыкальность.

Хотя итак и от меня для праздничного смысл уходит,
я дышащему твоему завидую Архангелу,
поскольку ты за ним стоишь и думаешь:
о, Дышащее,
я ещё лежала бы в твоих качелях.



По-шотландски

Имя какое-то могу я дать, но не горе,
и также не цветам, также не овцам;
имя какое-то могу я дать, но только одному, кто также говорит,
себе, тебе иль пастуху, но тот
всё крутит головой и не берёт его.

Плечами пожимаем мы и дальше держим путь
и говорим и говорим мимо идя,
словами крутим.

За нами остаётся тот пастух.
За нами остаётся молчалива та гора.
За нами  все цветут цветы.
Овцы пасутся.



Ноябрь

На верхнем этаже
звучит виолончель
часами.

В той комнате становится темно.

Я переставлен.

Я, тот ящик.
Я, письменный тот стол.
Я, та софа.
Я, та кровать.

То настоящее моё.
То те мои воспоминанья.

На верхнем этаже звучит виолончель.

В печи сжигаются в огне
новейшие из новостей чёрным на белом
мучения закончившихся дней
тот терпеливый собиратель смол дневной с ночною смен
горняк.

Было теперь бы в комнате темней.



Всегда вновь

Всё ещё может быть.
Ещё никогда не бывало наихудшее полностью тут.
Мы имеем ещё глаза, чтоб увидеть.
Мы имеем ещё руки, чтоб строить дома.
Но наихудшее всегда совсем близко.

Для нас всё ещё может быть.
Такое, что не имеется, будет ещё иметься.
Всё будет кончаться, что ещё можно иметь.
Но всегда где-то кто-то будет в мусоре рыться
и лоб или руку находить от какого-то каменного мужчины.

Всё ещё может быть.
Всё ещё будет кончаться.
Но всегда вновь кто-то будет ешё отвагу иметь
и скажет: «Мы начинаем!»
И вновь это домом быть будет.



Лишь раз эта радость

Лишь раз эта радость так велика
что хватает за шиворот время
его засовывает в мешок
и в реку бросает.

Река что исток зачал и подтверждает море
не время то
но большее что-то.

Та кошка вдоль реки кто бежит неслышима 
выгнута и под укрытьем кустов
и есть то время за мышами.

Лишь раз та радость так велика
что она хватает за шиворот время.

Заплаканное окно, вытри своё лицо -
я засияю.
Съёжившийся Цельсий, потянись, потянись -
я засияю.

Лишь раз эта радость
Лишь раз эта радость так велика
Лишь раз эта радость
Лишь раз эта радость так велика



Фрау в окне

Королева локтей на подоконнике
пожирает гумноглазами ежевечерне
вместесобранных пшеничноспелых
девушек её уличного королевства

вымолачивает их и находит в них
чёрные зёрна, что для самих голубей,
которых она дружески на подоконнике
ежеутренне обслуживает, несъедобны.



Четыре попытки дать определение

моя любовь
порою боль моего отстуствия там где ты.

моя любовь
порою смех при встречах с тобой.

моя любовь
чтение наизусть ничего незначащих слов перед тобой.

моя любовь
порою фома неверующий во мне.



надписанные кресла

я иметь одно кресло
стоять ЯНДЛЬ большим сзади на
если я раз не знать
быть я то или быть я то не
я меня лишь тудасесть должны
и ждать пока сзади кто
приходить и мне то шептать



план дня

вчера я составил себе план дня на сегодня
сегодня встав я долго не смотрю на него
на нём то что ещё не сделано
и ещё сегодня должно всё сделанным стать
и кто должен то быть кто это сделает
этот вопрос не хорош
как и ответ на него







лежать, у тебя


я лежу у тебя. твои руки
держат меня. твои руки
держат больше чем я

твои руки держат что я
у тебя я лежу если и
твои руки держат меня