Война и мир. гл. 2-2-4б

2-2-4б

На голом полу «отдых» — не; на диване,
Успешно и с мужеством Пьер совершил,
Уже находился он словно в нирване,
Нигде и ни в чём в ходе не согрешил.

Теперь встать велели и фартук одели,
Такой же он белый, как и у других,
Лопату, три пары перчаток — при деле,
Служили всегда в ситуацьях любых.

— Держите сей фартук всегда чистым, белым,
Он есть, как наш символ всей крепости сил,
И всю непорочность поступков всех смелых,
Которые брат наш всю жизнь бы хранил.

Лопата дана, очищать сердце и разум,
И свой, даже ближнего брата недуг,
И ею заглаживать сердце и заумь,
Желаешь, чтоб был тебе братом тот друг.

Про первую пару мужских же перчаток,
Сказал, что не может значенья их знать,
Но должен хранить их, такой здесь порядок,
(Вторые перчатки и тоже мужские);
К собраниям их, чтоб всегда одевать.

А третья — та пара перчаток для женщин,
Она вам дана, показать вашу суть,
Коль вскоре ты с нею, возможно, повенчан,
Захочешь её в наше братство втянуть.

Уверить её в непорочности сердца,
Сим даром супругу по жизни найти,
Открыть в её сердце себе тоже дверцы,
И вместе с ней встать на достойном пути.

Свои наставленья закончил словами:
— Мой брат, соблюдай, будь любезен, весь круг,
Да не украшают нечистых сих рук,
И я откровенно скажу, между нами,
Перчатка, как дар, будет спутница-друг.

От слов тех последних всё Пьеру казалось,
Смутился от смысла и главный их брат,
Ему уже больше как и не осталось,
Смутился сам больше и был ими смят.

До слёз покраснел, как краснеют все дети,
Бросая свой взгляд беспокойно кругом,
Молчанье неловко возникло в том свете,
Где шутки, намёки считались врагом.

Молчанье нарушил один из тех братьев,
Который подвёл Пьера, встав на ковёр,
Он начал читать объясненья к понятьям,
К фигурам, рисункам, давая обзор.

Потом Пьеру место назначили в братстве,
И знаки, пароль — всё сказали ему,
Позволили сесть, наконец, в сим убранстве,
С уставом знакомить его, ко всему.

Устав был обширен, и он от волненья
Не мог в состояние что-то понять,
Последние поняты им наставленья,
И ум его смог, наконец, смысл объять.

«Неведомы принципы нашему братству,
Различия делать в пороках людей,
Явить неприязнь и все признаки чванства,
Ты должен быть в этом любого умней.

Оказывай помощь любому из братьев,
Наставь, подними в добродетели путь,
Открой ему правду, от бога, объятья,
Ни злобы, вражды, и, не дай бог, вдохнуть.

Будь ласков, приветлив, услужлив в той мере,
В сердцах возбуждай «доброденья» огонь,
Дели с твоим близким всё счастие в вере,
Прощай врагу боль, его мщеньем — не тронь.

Пьер радостью весь был охвачен так крепко,
Что слёзы возникли уже на глазах,
Смотрел он вокруг, взглядом острым и цепким,
Слов не; находил он в молчащих устах.

Он видел теперь в людях только лишь братьев,
Сгорал нетерпением что-то свершить,
И тем испытать, наконец-то, в том счастье,
Всё ради того, в счастье, радости жить.

К концу заседанья один из тех братьев,
Который вёл право на денежный сбор,
Обходит всех братьев «по делу изъятья»,
Вписать в лист поборов и с каждого сбор.

Хотел Пьер вписать сумму больше обычной,
Но он побоялся тем выказать спесь,
НЕ хвастать богатством, столь вредной привычкой,
И он записал, соблюдая всю честь.

На том и закрыто было; заседанье,
Казалось, что по возвращенью домой,
Вернулся с поездки столь длительной, дальней,
На лет так с десяток покинул — родной.