О мертвой царевне
Черт бы побрал уж лучше его невесту! Девок на свете, что ли, пригожих мало? А за этой по гиблому ночью мотайся месту, голодный и злой, как последний холоп усталый!
Кружатся мыши летучие, стонут ели, страшней и страшнее храброму Елисею. Конь бьётся, грызет удила, и исходит пеной, как будто бы чует - не будет им здесь спасенья.
Выходит наперерез им тогда девица. Янтарные волчьи глаза и коса змеится до бедер, укрытых не вышитою пан;вой, и молвит певучее, навье, худое слово: «Ты, молодец добрый, куда поспешаешь нынче?» И зыбится мороком странным её обличье: то вдруг проступают черты остроухой рыси, то серого волка, то сокола с горной выси. Туманится у королевича ум от страха, что липнет от стылого пота к плечам рубаха:
«К невесте я еду. Пропала моя царевна. Отец её стар - одна у него отрада. И если её не сыщу, он умрёт, наверно...» - слова иссякают в опасной лесной прохладе.
А девка хохочет - гортанно, зверино, злобно: «Эх, знамо, богата да белолица твоя зазноба, раз ты до хрустального едешь за нею гроба... Вот только не любишь, а значит, пустое это - не любимым голосом кликать с иного света!»
«Пусти, окаянная!» - тут Елисей озлился. Оскалилась девка, и в темень метнулась рысью...
……………………………………………………………………………………………………………
…Хрустальное ложе покойной светло под солнцем. Царевна в гробу, будто спит на цветах душистых. И, кажется, кликни - очнётся и улыбнётся, совсем как когда-то, ещё в человечьей жизни. Но нет в ней тепла - Елисей гладит льдинки пальцев, студеные губы, фарфоровые запястья, сжимает за плечи почти непростительно грубо, по хрустальному борту разит кулаком, но - не достучаться... За грань ускользнула душа молодой девицы. С разбитых костяшек у королевича кровь струится, и капает, капает, капает на царевну - стекается в ямке ключичной рудою древней...
Королевича конь тонконог, длинногрив да быстр.
Он уносит хозяина прочь, высекая искры...
………………………………………………………………………………………………………………..
В тишине, к горе, где лежит царевна, приходят братья. Как схоронили, так не были ни разочка. Первый, слезинку пряча, кладёт на платье по-мужски неловко сплетенный из трав веночек. Второй сапожок сафьяновый с лаской гладит, вздыхая, кусает серебряный кончик уса. У третьего, что, как пшеница на поле, русый, печаль непроглядная спит в васильковом взгляде. Четвёртый, ей на чело уронив слезинку, целует в неё, и сипло твердит: «Родная!» И плачет, качая гроб её, словно зыбку, целует в перстни, и, будто бы обнимает. Пятый кладёт свой тисовый лук ей в ноги: «Я не сберёг, пусть сберегают боги!». И, кусая кулак, отходит, ссутулив плечи. В шестом её брате есть что-то не человечье - не здешнее, дикое, чёрное, росомашье. Названной сестре на висках молча знаки мажет. Седьмой губами тычется в кончик носа, подняв, целует ее золотую косу: «Голубушка, встань, кем сумеешь - живой ли, мёртвой...» В голос всхлипами давится брат четвёртый.
Хором все шестеро вторят седьмому брату: «Встань царевна, выйди к нам, Милорада!» И дышать забывают под зеленью её взгляда. А была она синеока когда-то прежде. В погребальной из гроба царевна встаёт одежде. Если так зовут - возможно ли не ответить? Угольно чёрные волосы треплет ветер... А ведь была когда-то - златоволоса. Братья боятся сестрице задать вопросы. Но накрепко знают - сердце стучит покуда, разум ещё голодной не взят остудой...
«Здравствуй сестрёнка! Радонька, яска наша!» - как маленького ребёнка, ловит в объятья старший зеленоокую Раду, что краше солнца. Та его брови обводит - не наглядится. Слышится парню - в груди её сердце бьется. Живая для них от Марены пришла девица.
3-4 августа 2023 года.
Свидетельство о публикации №123080402109