Корвин

Мне бы ехать и ехать сто тысяч лет,
чтоб водитель был молод и не смешлив,
чтоб мелькало, да пахло, и кольтом шериф
отдавал мне честь. Да и драндулет
превращался бы римской ночью в квадригу,
и цвели за стеклом то береза, то фига.

Вот мамаша Кураж хоронит детей.
Вот бредет в Кызылкуме к миражу караван.
Вот всплывает из Ветхого левиафан.
Вот «еврей» не рифмуется с «иудей».
Тень ложится на отраженье,
будто хрип на небесное пение…

И не трогать природу, смотря в упор
в перелески, форштадты, окопы, поля,
чтоб звенел бы в ушах полет шмеля,
да и лыбился в лоб тупой светофор.
Мне бы ехать зигзагами, вдоль, поперек,
заезжая к друзьям, где горит огонёк.

И не мучать клаксон: стременные полки
спят пока, дрыхнет громко стройбат,
не будите орлов, старшина-камнепад:
дайте молча к походу собрать узелки.
Чтобы подол на обочине задирала Монро,
и её не отправили бы на партбюро.

Да и пели бы, ох! за стеклом колымаги,
о любви и о прочем, связанным с ней,
чтобы я становился юней и юней -
так стирается разное на бумаге.
(Я ошибся единожды и не в срок.
Мне тогда показалось, – звезда – уголёк).

Все дороги подмышку в рулон, так зеницу
берегут, что колоду истрепанных карт,
там в припадке о лед бьет башкой миллиард,
осознав, что родился из единицы

Мне бы ехать и ехать.  Но скоро финал
предстоит. Набегут, как всегда, репортерши…
А Горацио повесть, надеюсь, продолжит…
Я бухал с ним. Он твердо мне обещал.