хлебный мякиш

Распяленные глотки медных труб
хрипят о чём-то важном и далёком,
но город, чуть насмешлив, малость груб,
всё верит, что призрет господним оком.
Как мальчик, хлебный мякиш раскатав,
надеется исполнить исполина.
Он ждёт грозы, и гром гремит, картав,
и влажно лжёт краснеющая глина -
восстанут все, и этот будет жив,
лишь только верить в Господа сумейте.
Трубач, толику горя одолжив,
упорно давит музыку из меди,
со щёк тайком сдувая липкий пот.
Мой город жив, ему пропасть - едва ли.
Здесь кто-то матерится, кто-то пьёт,
а кто-то в крик - за что мы воевали?
Весь хлеб раскатан в шарики, стрельба
уже затихла, что ещё вам надо?
Теперь трубач стирает пот со лба -
над городом лишь грома канонада,
но смерти нет, убитые давно
лежат в земле, присыпанные пеплом.
Оркестр играет, кислое вино
нещадно пахнет яблоком неспелым.
И с моря тянет йодом, там всегда,
как будто в детской операционной,
врачи смеются - горе не беда,
но дух святой парит над мёртвой зоной,
выкрикивая тихое - крепись!
Молчит главврач - испытанный молчальник.
Стучится лодка лбом в бетонный пирс,
распугивая хищных серых чаек.
А город спит, мой хлеб давно размок,
расходится оркестр, шурша чехлами.
Уже и дождик брызнул под шумок,
и голуби не могут рыться в хламе
на месте улиц - странный результат
безмолвия того, что языкато...
И лишь дождинки мелкие блестят,
как слёзы на глазах у музыканта.