Мурашовы

Я сижу – суров, как цесарь,
Слева, справа – дерева.
Осень скоро? Через месяц,
Ну а может, – через два.

А пока – смурное лето,
Чей-то крик: «Не трожь, Олег!»
Где сижу? Зачем вам это?
Кто я? Просто человек.

И не цесарь я, а пешка.
Пешка – по-татарски – фрик.
«Не сымай, наглец, Олежка!»
Анны Львовны слышу крик.

В яблочках стоит ранетка.
Молча вслед смотрю стрижу.
Анна Львовна – кто? Соседка.
А – Олежка? Не скажу.

На окне трепещет шторка.
Эрос, страсть – из века в век.
Там у них идёт разборка,
Анна Львовна: «Стыд, Олег…»

Да чего там… всё бывает.
Бабы, потрясённой, всхлип.
Бобик возле будки лает.
А соседка: «Вот прилип».

Два окошечка открыты,
Шторка на ветру, как флаг.
Пусть всё будет шито-крыто.
Баба, молодой варнак.

Крик затих, всё громче скрипы.
Как живая, шторки ткань.
«Ой, Олежка», - бабьи всхлипы.
Он - с задыхом: «Тётяань».

Тучи.
Ждём дождя большого.
Бормочу: «Вот, блин, абрек».
Анна Львовна Мурашова:
«Я отвыкла… ой… Олег».

Через час с удилом тонким
Мурашов Степан Ильич
Подойдёт,
«Поставил донки», -
Скажет тихо, старый хрыч.

У ограды три полешки.
Мимо проскочил пострел.
Я: «А чё ты без Олежки?»
Стёпа: «Он не захотел».

Жизнь, она всегда греховна,
Праведности не достичь.
Мурашова Анна Львовна,
Мурашов Степан Ильич.