Ира

     "Ветви я к груди своей прижму,
      Вспомню вдруг про юность и удачу,
      Иволгу с малинника спугну,
      Рассмеюсь от счастья и заплачу."
               
                Сергей Есенин

    "Рассмеюсь конечно И РАсплачусь."


Свет кареглазостью растаял,
я спотыкаясь подоконником
на зарастающие тайны,
мечтал художником. - Не тронете

штрихами утреннего завтра
мою улыбчивую святость, да?
Засентябрившейся обратно,
печаль малиновая пятится,

чтобы влюбленными глазами
от капель солнечного снега
мне подарили в наказанье
глаза, которые не сделал.

но рисованием печальности
в малину просится малиновость,
будто Ириною скучается
жизнь, что картинами не выдалась

за звезды в утреннюю свежесть.
Мосты калины обреченные
со вздохом залповости снежной
не понимали той никчемности,

что от любви туманит голову,
и руки падающих выстрелов
перепечатывают скованно
картины девушки той мысленной.

Опять крапивными разлуками
ты в мое сердце рисовальное
за мастихинами постукивать
портреты Дарьины желала сном.

Ты гениальностью пропитанной
из иллюстрации серебряной
сирень малиновую вытяни
и разлюби меня,  наверное.

За лепестками кареглазыми,
что синевеют метеорами,
штрихи запутывались фразами,
а разговоры - разговорами.

Ведь зеленеющее золото
от стужи утренней кольчужное
непониманиями продано
за поцелуи без оружия.

Глаза морские и бездонные
на волны ветреного пламеня
любовь холодную и скромную
не захотели переплавливать

за чистоту обожествления
и красоту ромашек девственных,
где Бениславская-Есенина
под небо вспарывает лестницы.

И в города - вечно зеленые
без устремления - желанные
"смеюсь конечно И Расплачусь", раз
не понимаешь моей странности

влюбляться лета наказанием
за коридоры-переулочки
уст улыбающихся ранено
(твою улыбку берегу с тоски).

За контроллерные автобусы
и мать-и-мачехи душистые,
печаль серьезная, попробуй ("сыр")
неподпускаемость записывать

на диктофоне "ночи снайперов".
Я, одиночеством зажатая,
я, Апатитами безДарная
и гениальностью с ребятами

качаю лиственное облако
"во ржи на пропастью" обидчиво.
Когда слова горченьем вспомните,
я от усталости завинчивать

воспоминания затонные
не посрамлюсь оставить инокам.
Я иллюстрирую короною
свет Мономаховости выдохом.

Когда же каменную мысленность
морские волны отшлифуют, Ир?
Где розмариновые выследят
ланиты смехом маскирующим?

И что за эхами меняюще
ты уготовила поет("Ом")у
Земфире в тумбочке. - Товарищи,
рисуйте Дарьиность планетную!

Чтобы не вены корабельные
не задыхались сном гуашевым,
сентябрьским дождиком заделаюсь
в день посвящения бесстрашием.

Чтобы мелодии красивые
как будто ландыши заплакали,
я вопросительной Ириною(?)
рисую в Дарьиной тетрадке их.

Стираю лето светофорное,
и беспризорником закутавшись,
декабрь сбавливает скорости
для жаркой смерти (будто надо жить).

За три минуты до влечения
к янтарной живописи буквами
смываю волосы качельные
и, проверяя смерть минутную,

бьюсь комплиментами обычными
за разговорами хорошими.
Мой алфавит эгоистичен, Ир,
когда палитрами заброшенный

свет листопадности коричневый.
Я не в строю у стен казарменных,
слова-печальности обидчивы,
не разлюбили только Дарьиных

портретов Ириной заботою.
Подкараулив детство светлое,
запоминаю ее кроткую
улыбку, спрятавшись за ветками.

И от походки ее плавится
сирень малиново-дорожная,
молчат пустырники.- Красавица.
И представляют подорожники

себя на месте восьмиклассницы,
а ты в наушниках стесненная,
не растворившаяся здравствовать
снежинки, плачешь с подоконника.

А на вокзале все цыганское,
мы с переездами купейными
запрограммировали: пьянствовать
лишь тридцать первого на первое.

Ты кислородом облепиховым
сменяешь жимолость калинную,
и солнце прячется за выходом -
не нарисованной картины жду.

И темы вовсе не запретные
и не ослушавшись Губанова,
все гениальные куплеты не
не восполняются экранами.

Чтобы малина кареглазая
и одуванчики крапивные
считали жизненность по-разному
(мы же влюбленные в красивую

одну лишь девушку с зелеными...)
не обнимали лета звездного.
- В березы плавленого клена, Миш,
мы растворяемся осознанно,

"мы все немножко будем гении".
А ты прекрасность синеглазая,
жив без любви - мы заболеем и
не прикасаемся к Писанию.

За мать-и-мачехи довольные,
что в разговоры перетоптаны,
на васильковые бы вольности!
Да только временно по комнате

шагаю листьями кленовыми
и, растворяясь дымом сжатовым,
глаза малинные, бездонные
рисую солнечным распятием.

И стены прячутся за шторами,
штрихи обыскивают лилии.
У волчье ягодного города
меня из облачности выльете

на кареглазые подсолнухи,
где не рябиновыми досками
холсты с рисунками за солнечность
облюбовали Третьяковскую.

За снегопады листопадные
и наказание цыганское:
я бессердечностью порадуюсь,
что у России я Шаманской есть.

Люблю тебя боготворением,
и от ладоней светлых спрятавшись
твои девчонки не поверили,
что улыбаются как ландыши.

Ты не хотела фантазировать
на солнце призрачными красками,
"Дарьи" похожестью красивые,
а ты одна из них - прекрасная.

И от лучей зима стреножится,
за хмурой осенью колышется
не мое сердце - не живое,  сам
я разлетаюсь двоестишием.

"Я Бонопартен", я шелковинен.
Слова соленые как озеро
в мосты серебряные новые
построю изморозью грозною.

Я, золотая прирученная,
"где не кончалось море синее"
исполню тристами сплоченностей
спартанцев жимолостью Ириной.

Ты как Мария мироточила,
предупреждая свои слабости.
Штрихи портретные закончились -
и подорожники поранились.

Штрихи смородиновой краскою,
слова малинные, играя ли,
в белила черные опасность всю
непониманиями плавили.

Рисуя слезы целовальные
маршрутом осени, Казанская,
под сердцем ленточки оставила
для Георгинов, что колышутся.

Любви приснились очертания
голубоглазому, холодному,
и океанами заставили
дышать зеленою свободою.

Но с подоконника не пыльного,
узнав твои прикосновения,
свет кареглазости не выльитый,
переплавляюше увидел я.

                27 июля 2023 год.