Он всегда твердил, что нет в чести толку...

Он всегда твердил, что нет в чести толку,
Предъявляя миру себя в наколках,
Объявляя школу ресурсом маршей
По чужой земле, ставшей как бы нашей.
Под его окном ни одной осины,
Лишь багульник скрашивает трясину.

Он считал людей за простых букашек —
Напугать легко, раздавить не страшно,
Что закон для всех, кроме тех, кто правит,
А любовь и смех лишь вредят державе.
Он хотел войны больше, чем победы,
Врал легко и всем и легко всех предал. 

Оскудев умом, он тюрьмою сделал
Всю страну, заправив в решётки небо,
Разменяв язык на пустые речи,
Обнулил надежду на человечность.
Он смотрел в экран, а с экрана слава
Бездной прямо в душу его взирала.

Он всё мямлил что-то про скрепы с почвой,
Объясняя мерзости многоточием,
Отдавал дань почести преступлениям,
Совершённым именем его тени,
Засыпая, грезил убийством сына,
Что мошна ему так и не родила.

В его честь бездарность слагала оды,
Проституток ставили хороводом
И чума на взятом из морга теле
Подавала яства под звук расстрелов.
А снаружи жизнь уносилась дальше,
Не желая путаться с прахом фальши.

Второсортный таз третьесортной бани
Хочет, чтобы снова его избрали
Для мытья внутри и мытья снаружи.
Но какому дурню такой душ нужен?
Этот путь в концлагерь давно известен
Как фашизм, а ныне победобесие.