Сказка о царе Путане

Пролог
               
Мой друг, садись-ка поудобней
на пуфик, в кресло иль на стул,
а лучше, ляг в кроватку, чтоб не
свалиться на пол, коль уснул,
читая на ночь эти строки,
что содержанием глубо;ки,
а формой вот уж двести лет
звучат как пушкинский сонет,
который нам известен также
с ассоциацией иной,
точней: онегинской строфой,
всегда любимой теми даже,
кому читать, идя ко сну,
не в радость. Ну, пора. Начну…

I

Жила-была одна держава,
с такою площадью, что здесь
не оглядеть всецело, право,
хоть ты на дерево залезь,
да что там дерево – на гору,
и твоему предстала б взору,
скажу, чем хочешь поручась,
ее лишь маленькая часть.
Не в силах был бы чужестранец
познать примерно, сколько в ней
лугов, лесов, озер, полей,
мерзавцев, психов, гадов, пьяниц.
Хватило б этого всего
держав на сто, типа того.

Единолично ею правил
уж четверть века царь Путан.
Он уважать себя б заставил,
но был живуч, как таракан,
с глазенками – точь-в-точь опоссум,
с крысиным лбом, утиным носом,
походкой пса после пинка,
а ростом с крупного хорька.
Он почитаем был в народе,
как утверждали все вокруг
входившие лишь в узкий круг,
и должен был быть счастлив вроде,
но нечто, судя по всему,
мешало очень жить ему.

Алкал Путан до болей в сердце,
до диареи, до цинги,
чтоб все державы по соседству
взмолились хором: «Помоги!»,
а он бы, проявив всемилость,
что в нем с излишком накопилась,
позволил всем несчастным им
вернуться к функциям своим
послушных, преданных вассалов
в мир, где традиция была –
в открытый рот класть удила.
Но вдруг одна из стран восстала,
назвав его х...йлом и сим
подав дурной пример другим.

Кабайку на альковном ложе
всё ждал Путан, не мог уснуть.
Тяжелой думою, похоже,          
был омрачен, пытаясь суть
постичь. Да! Дерзость таковая,
в стране мятежной возникает,
когда сажают, понял он,               
кого ни попадя на трон.
Но царь-то он же царь от Бога!
Не от народа ж верно царь,
как повсеместно было встарь
когда блюлись порядки строго.
Пора пресечь такой бедлам,
восстановив порядок там.

Итак, она звалась Кабайкой.
Не суженая, не жена,
не гостья, но и не хозяйка,
а фаворитка. Допоздна   
она стояла в туалете,
предстать чтоб позже в лучшем свете
пред очи ясные царя,
с любовью в зеркало смотря.
- Скажи-ка, зеркальце, скорее,
  да похвалой меня уважь,
  покуда свежий макияж,
  не я ль на свете всех милее,
  скажи открыто, не тая,
  не мисс Вселенная ли я?

И тут же зеркальце в ответ ей:
- И во Вселенной, и у нас 
  бывают, в общем-то, приметней,
  а для Путана ты как раз.
  Хоть ты, Кабайка, дура-дурой
  да удалась вполне фигурой,
  но видно даже в темноте:
  бесспорно склонна к полноте.
  Не в лике суть таком унылом.
  В ближайшем будущем твой стан
  не сможет охватить Путан,
  любовным загоревшись пылом,
  и вовсе не из-за того,
  что руки коротки его.

Сдержаться можно тут едва ли.
Скатились две слезы со щек,            
изрядно губы задрожали,
блеснул на зеркальце плевок.
- Ах, вот как! - зеркальце вскричало, -
  Тогда добавлю и немало.
  Так знай, в ближайшей к нам стране,
   как никому известно мне,
   у их правителя Зелена
   супруга есть, стройна, умна.
   По всем параметрам она,            
   клянусь, буквально офигенна.
   Ты ей, в том логика проста,
   хоть вся исплюйся – не чета.

Кабайку чувства обуяли,
что настроению под стать,
и по дворцу пошла в печали
второе мнение узнать.
В тот самый миг в мозгу Путана
мысль созревала, как ни странно,
и укрепилась в нем, когда
в опочивальню заходя
в слезах, как будто с панихиды,
Кабайка сходу сгоряча
ему поведала, крича,
про нестерпимые обиды,
к тому ж Путана призвала          
сменить повсюду зеркала.

Бывает утро столь невинно,
бывает мерзко – аж невмочь.
И не погода в том причина,
а то, как ты провел всю ночь.
Его величество встал с ложа.
Сомлело тело, смята рожа.
Взглянув на бабу, вздрогнул он.
Та завелась, как патефон.
все причитала, право слово,
про те ужасные дела,
и так зараза не дала
ни спать, ни прочего другого.
Царь выпил йогурт, съел омлет
и повелел собрать Совет.

II

Весь долгий день в огромном зале,
где председательствовал Сам,
придворные всё заседали,
внимая царственным устам:
- Коварно был с престола сброшен
  в соседнем царстве Янукоша –
  мой друг, престижность и доход.
  Отмщенья требую! Поход!
  Давно народ там нарывался.
  И назовем поход сей мы               
  спецоперациею «Ы».
  Ну… чтоб никто не догадался,
  что, мол, объявлена война.
Путан взглянул на Лавруна.

В таком сообществе маститом,
где нации собрался цвет,
Лаврун считался эрудитом
каких нигде на свете нет.
Мог танцевать один мазурку,
лабал на барабане «Мурку»,
играл в «Как? Сколько и Кому?»
и до конца прочел «Муму».
Он микроскоп от эскалопа
вмиг отличал и понимал,
что Турция – не Сенегал,
а Антарктида – не Европа
и потому так преуспел
министром иностранных дел.

Лаврун изрек: - Хоть Янукоша
  по существу не так чтоб ах,          
  в том смысле, что и не святоша
  да и не бес, вгонявший в страх,         
  а в черепке его убогом
  одни пустоты, и не мог он
  читать на языке другом,
  мог на родном со словарем,
  но наносить такой нам вред, бля,
  им это права не дает,
  а потому я за поход
  безоговорочно, немедля.
Путанский взгляд, что нем и зол,
он на Шойхуя перевел.

Шойхуй министром обороны
служил царю по мере сил.
Он даже по ночам кальсоны
всегда с лампасами носил.
Ему их шили по заказу.
А сам с рождения ни разу
не нюхал пороха… во-во!
Но потому что у него
была на порох аллергия.
Нередко слышал: «Пли! Дерзни!»
в свои критические дни,
ну, то есть, значит, дни такие,
когда критиковали зря,
не по велению царя.

- Пока порывы не остыли,
  в поход, конечно! Не вопрос!
  Вторые в мире мы по силе, -
Шойхуй спесиво произнес,
- Уверен, за три дня Зелена
  мы одолеем непременно.
  Все есть для этого у нас:
  алмазы, уголь, нефть и газ,
  полно урана, злата, меди,
  и снеди полный инвентарь,
  и самый мудрый государь,
  ведущий без конца к победе!
  Лишь только требует душа
  подмоги батьки Лукаша.
               
Лаврун сурово сдвинул брови.
- Недурно бы, но вот Лукаш
  помочь бывает наготове,
  когда ему ты что-то дашь.
- Да, он пристроился неплохо.
  Не назовешь такого лохом, -   
сказал Путан, - и стаж его
  монарший больше моего.
  Граничит он с Зеленом тоже.
  Не так земля его щедра,            
  но и ее прибрать пора,
  а этим мы займемся позже.
  Пока забудем о цене.
  Он не откажет. Должен мне.

Лукаш, родившийся в деревне
среди нехоженых болот,
мечтал жениться на царевне,
чтоб тем достичь больших высот.
Но, боже мой, какая скука
дни напролет стрелять из лука,
чтобы однажды, вот напасть,
в лягушку нужную попасть.
Бродил несчастный чуть не плача,
в трясине вяз, сжег лес ракит,
был водяным и лешим бит.
Но улыбнулась все ж удача,
пошла царевна под венец,         
и стал царем он наконец.
               
Взять власть – сложнейшая наука.
Но есть наука посложней:
власть удержать. Вот в чем вся штука.
Чтоб больше не расстаться с ней.
Боясь таких, как сам, всех пуще,
вслед по его стопам идущим,
Лукаш удумал всю почти
в державе живность извести:
лягушек, цапель, куропаток,
лисиц, куниц, ежей, бобров,
оленей, зайцев, кабанов…
Ну, в целом, перечень не краток.
Приславший браконьеров рать
Путан помог с тем совладать.

По руку правую Шойхуя
сидел веселый Медведец.
- Чего-то тута не пойму я, -
промолвил, - ведь Зелен, шельмец,
   как я, из шоу-представленья.      
Тут нужно сделать отступленье.
Был Медведец под колпаком.
Придворным то есть был шутом,
харчами получавший плату.
Иметь приличному царю
(оксюмороном говорю)
его положено по штату.
Мешал грог, виски, божоле,
чтоб быть всегда навеселе.

Сменивший как-то на корону
цветастый шутовской колпак,
он угождал себе и трону.
Смышленый в общем-то дурак.
(Вновь говорю оксюмороном).
По тем неписаным законам,
а может, писаным, как знать,
он, высшая отныне знать,
так вжился в роль, уж если честно,             
что не за совесть, а за страх               
тереться продолжал в верхах,
когда колпак вернул на место.
- Я это говорю к тому,
  что нефиг править и ему.

- Да, то что нефиг, это верно,
  но кто б там ни был у руля,
  за мощный щит от всякой скверны
  несу ответственность и я.
  Спецоперацию пора бы
  вести лишь для того уж, дабы
  взыскать с Лукашика должок, -
вступил в беседу Патрушок,
который, гордый царской дружбой,          
еще в начале всех начал
за безопасность отвечал,
ее распоряжаясь службой.
Такая мысль о Лукаше
пришлась собранью по душе.

III

Раз нет войны, то нет военных.
А есть одни спецопера.
Работа сдельная в три смены
по сборке всех земель. Ура!
Ура ли? Что-то не сложилось.
Что ж так, скажите-ка на милость?
Ан нет. По плану всё пока.
По плану гибли спецвойска,
по плану вдаль летели к краху
спецсамолеты, а вдали
легли на дно спецкорабли,
по плану посланные на…уй.
Непогрешимый царь Путан
не корректировал свой план.

Непогрешимость – от рожденья.
Непогрешимость – это свод
указов, в коих соблюденье          
законов всяческих свобод:
свободы слова государя,
(внимают все, мозги не паря),
собраний, в коих есть резон
(и если их проводит он),
судов, решавших беспристрастно,
кому, казнив, умерить пыл,
(коль так помазанник решил,
решается единогласно).
Непогрешимость – абсолют.
Непогрешимости салют!

Прошла зима, весна настала.
Народ, не сломленный бедой,
там, за бугром, судьбу вассала,
презрел и принял смертный бой.
Чтоб разъяснять, что так и надо,
что царь – надёжа и отрада,
что ход тактический таков
ловушкой станет для врагов,
что мы еще не начинали,
а как начнем, так всем капут,
поскольку всюду, там и тут,
враги придут в себя едва ли,
могла без устали вещать
мозги полощущая рать.

Маститых членов этой рати,
несущих миссию свою,
так ненавязчиво и кстати
вводили в каждую семью.            
И Поповрёх, и Симоньяка
со сватьей бабой Скарабякой,
и Соловраль, и Киселож.
Подать сюда! Вынь да положь!
Как жить могли без них дотоле?
Как ели, спали-то без них
таких родных, таких своих,
незабываемых до боли?
Понятно, может, и ежу.               
А я ума не приложу.
               
Творцы смирительного быта,
свистели эти ловкачи
то из разбитого корыта,
колодца, погреба, печи,               
то из баяна, балалайки,
матрешки или ваньки-встаньки,
конюшни, хлева и гумна,               
в прострации и с бодуна.   
Свистели всласть, самозабвенно.
Да рассвистелись так оне,
что денег нет уже в стране,
как остального для обмена. 
Чужого нет, ни своего.
Нет больше, в общем, ничего.

Прошла весна, настало лето.
Вглубь перепахана вокруг
землица солнышком согрета.
Но и не трактор, и не плуг
не принимали в том участья.
Следы чужого самовластья
на ней, как шрамы. Вся она
снарядами испещрена.
Под солнцем – гусениц сверканье.
Не тех, что первое звено,
и бабочками суждено
круг завершить их мирозданья,
а тех, что в огненные дни
скрипят под тоннами брони.               

Уж год прошел. Уж снова лето.
В спецоперации – облом.
Хоть песенка еще не спета,
но исполняется с трудом.
Нет денег (сказано мной выше),
и потому указ тут вышел:
негоже алчно зреть в казну,         
чтоб набивать свою мошну,
а спецрасходы все отныне 
по безопасности границ   
взвалить сполна на частных лиц,
их заодно смирив гордыни.
Команда лиц нашлась-таки   
с названьем славным «чуваки».

По дну реки, в тенях дубравы,
в пыли протоптанных спецтроп   
команда чуваков шла бравых,
а с ними дядька Пригожоп.
Кто ж знал, что может так случиться:
попутали, где чья столица,
вблизи она или вдали,               
и бодро на свою пошли.
А кроме эдаких несчастий, 
чтоб оправдать его дела,         
вдруг к Пригожопу мысль пришла
сказать, что царь ненастоящий.
А вот такое – в спину нож.
Ври, но святого, гад, не трожь!               
               
Да их бы розгами всех высечь!
Все десять тысяч. Или пять.
А может, просто пять, без тысяч.
Кому охота их считать!
(Когда Иванушка Сусанин
врагов уставших вел лесами,
возможно, заблудился сам).
Но их встречали тут и там
объятьями да хлебом-солью.
Народ-то тоже… как-то то…               
чуток попутал, кто есть кто.
А чтобы дать отпор злословью,
возникла новая статья,
и обошлось все без битья.

IV

Тогда, еще до нашей эры,
великий полководец стал
для подражания примером,
и ржал над миром Буцефал.
Всего на триста лет позднее
другой великий, не робея,
шагал повсюду и твердил:
«Пришел, увидел, победил.»
Мой друг, ты понял, несомненно:
с землей сравнялись бункера,
и завершилась та пора
триумфом славного Зелена.
Не потому, что повезло.
Добро всегда сражает зло.

По современным средствам связи
мгновенно разлетелась весть.
О, сколько счастья в этой фразе:
«Ура! Виват! Победа есть!»
(Не пал бы грек тот бездыханно,
бежавший с вестью долгожданной
из городишка Марафон,
когда б имел он телефон).
Банкет. Как много в этом звуке
того, чего в других и нет.
На слух наш – больше, чем банкет.   
Не предавались также скуке   
послы из дружественных стран.
И каждый сыт, и каждый пьян.

Чего там только глаз не видел
на долгожданном том пиру!
А вот чего: ухи из мидий,
филе лосося на пару,
цыплячьих потрохов с гарниром,
опят, усыпанных инжиром,
икры зернистой всех цветов,
в яичном соусе бобов,
пупков породистых лягушек,
кальмаров в собственном соку,
тушенных рябчиков в рагу,
оладий, кренделей, ватрушек,
медовых пряников, тортов,
ликеров, виски, коньяков.

Для усиленья аппетита
пред тем как трапезу начать
как подобает, деловито
вели торжественную часть.
В ней сообщили ясно вкратце
о благах разных и богатстве,
что с разных точек, как ни глянь,
сулит положенная дань,
которой быстро, в полной мере
да повсеместно предстоит
восстановить привычный быт
и компенсировать потери.
Кричали вновь: «Ура! Виват!
Да будет так, как говорят!»

Эпилог

Белеет лебедь одиноко.
В Гаагe почту раздает.
Страшась пожизненного срока,
Путан в темнице слезы льет.
Во лбу ее горит все ярче
звезда. – Что надобно-то, старче?
- Тоскую. Мне б какую весть,
   да от Кабайки бы прочесть.
Грозит та клювом для острастки,
лист достает из-под крыла.
- Вот, не намокло, сберегла.
  Читай скорей. Конец уж сказки.
  Вслух говори, нас больше двух.
Путан листок читает вслух:

«Маляву шлю да покороче,
с каких понтов базарить зря?
Ты папик – фраер. Между прочим,
другого бывшего царя
я ублажать теперь готова.
Но он умней. Конца такого 
когда-то избежать сумел.
А твой вот фраерский удел –
понты заныкать у параши,
где ты пристроен навсегда
в свои преклонные года,
и где пристроены все наши.
Баланду жри в блатной тиши,
а мне ответа не пиши.»

Здесь шумны все, но каждый кроток,
у многих участь не нова.   
За прутьями стальных решеток
вовсю злорадствует братва.
Слышны то мат, то смех, то звуки,
похожие на перестуки.
Один у лузеров удел.
И самодержец бывший сел,
притом на нары и в калошу.
Ведь понимаемо братвой:
Кабайке четкий текст такой
продиктовал сам Янукоша.

Ну, вот и сказочке конец.
Кто прочитал, тот молодец.