Реплика после просмотра...

  Просмотрел половину фильма Эйзенштейна «Иван Грозный». Лепка кадра. Страсть, пущенная молнией. Мощная подача идеи, без всяких намёков на рефлексии. Ненависть, любовь, страх, измена, горе, отчаяние – всё крупно, отчётливо. Графика кадра изумительна. Скрупулёзно и ответственно продуманы каждый наклон головы, взгляд, жест. Никакой самодеятельности. Но этих «однозначных» молний хватает. Фильм не кажется от того скудным. Трагедия. Спектакль. Театральное действо, запечатлённое средствами кино. Захватывающая атрибутика, мелочь всякая, одежды, утварь… Странно, правда? Исключены импровизации актёров, пафоса в речах хватает, строгая очерченность страсти через кадр, тень в нём и свет, выражение глаз – задержанное оператором, подчёркнутой, так чтобы унесли с собой навсегда, а – не оторваться. Средневековая трагедия, разыгранная в кино гениальным режиссером – Эйзенштейном. И вот позади всё… А вонзишься назад, и видишь как пальцем поднимает веко растущий Малюта Скуратов и цепко и страшно следит за врагами, как острая борода Грозного рисуется мрачноватой тенью на стенах палат, как двигает рука супостатки кубок с ядовитым зельем к самодержцу… Всё помнится через организованный, строго продуманный кадр, по правилами едва ли не классицизма (а почему бы и нет!).
  Шатаются тени, звучит суровая и торжественная музыка Прокофьева, выступают зловещие личины и ободрённые лица, гремят голоса певчих, срывается на трагические монологи Государь Земли Русской, и веришь всему безусловно. Ты как зритель захвачен трактовкой режиссера, и хоть сколько потом узнай и углуби знания об эпохе, а силы воздействия фильма это не отменит уже. Так же происходит, к примеру, с фильмом Тарковского «Андрей Рублёв»: никакое вовлечение в споры вокруг него  не отменяет веры в трактовку, не отменяет вечной, не прекращающейся самоотдачи при просмотре.
Магия и титанизм старых мастеров.