5. Opium tea

В высушенных стебельках
есть что-то готическое у мака,
кощеевское – корона
на черепе, будто бы циферблат
жизни и смерти, света и мрака.
Гробик бутона,
как погремушка, звучит в руках -
семена дребезжат.

Измельчаю в каменной ступке
двенадцать – и для забвенья,
и просто ради уступки
магии чисел, грею на плитке воду,
не доводя до кипенья,
подмигиваю себе-цветоводу
и - в термос две кружки, мак,
уксуса чуть и пусть потомится так.

Через час достаю из шкафа
варенье и мед,
раскуриваю кальян,
наливаю в кружку горячего стафа,
укладываюсь на диван -
и вперед, вперед
бражником порхать в животе
у мироздания в бархатной темноте.

Знаю, знаю, куда меня пряный дым
занесет в итоге,
в чей дом я с ним
просочусь, обнаружив щелку, -
там пока не в курсе, а я уже,
взяв свой курс, в дороге,
чтобы сладкой маленькой госпоже
вскользь поправить челку.

Вижу, вижу и грусть я ее, и смех,
в трансе плоть свою упраздня,
проникаю исподтишка к ней всех
технологий суммой -
по волнам, по воздуху, по лучу,
по кротовым норам, и ей шепчу
прямо в ушко: «Думай,
думай, солнышко, про меня!»