Миледи мрак

первое  утро  последнего  шарма  сон  и  чушь,
мне  хотелось  выжать  свинцовый  туман,
мне  казалось, –
отбрось  серебряная  ложечка  тень,
вычерпаю  липкое  чёрной  орхидеи…

миледи  мрак  спит,
склочен  сон  её,
из  свай  одежда  её,
рассыпаны  волосы  по  иглам  лучей,
когда  меня  спросит  лекарь: –   
кто  умывался  отраженьем  зеркал,
не  выдам  змей,
на  добрейшей  крысе  разбито  подвенечное  стекло,
в  судорогах  пляшет  милорд…

ему  вскользь  путь  последний  и  первый,
ему  не  до  шестерёнки  света,
где  не  причём  свет,
под  тёплыми  лапами  анорексии
он  имя  из  костей  и  лиц,
набиты  костяшки  ветра  жестяной  брешью,
покрывала  зеркал  завешены  в  пи  час,
постаревшая  частота  вкуса  визглива,
сугубо,  как  мятная  сигарета,
в  мгновение  ока  дымом  закрывает  третий  глаз…

а  холод  сказал: – пора  брать  огниво,
взгляд  ощупал  тело,
наоставлял  синяки,
время, –   
согнуло  озноб  в  нервный  срыв,
белый  свет  в  копейку,
лишь  сумерки  спящей  миледи,
сосками  кошки,
касались  земли,
сова  ухала,
наверно  ругала  чёрный,  дьявольский  напиток  реки,
лето, – выведи  снег  к  водопою,
это  увидит  верхний  слой  зари…

а  бессмертные  птицы  всё  жили  и  жили,
и  летали  ни  там,  где  стреляют  в  лучи,
в  омуте  правды  столько  людей  захлебнулось,
а  ложь  потирала  ладони  и  жила  в  тени,
а  дожди  несли  лёд,
ноша  жалась  к  плечам,
задыхались  суставы,
кровь  трогала  вены  руками…

там,  где  гуляет  гроза  и  пахнет  порохом,
играют  дети  богов  в  войну,
странно  и  не  понятно, 
откуда  пришли  язвы  в  тела  их,
и  с  собой  притащили  Луну,
и  по  колено  в  снегу  тает  цветок  первоцвета  той,
кто  всю  ночь  свет  в  темноту  льёт.