5 часть

               ОЗАДАЧЕНЬЕ

Афинянин Дедал
около трёх десятилетий
пребывающий на пышноцветущем Крите
не переставал чувствовать себя греком
и не перенимал здешних обычаев

Ни в чём не принуждал
досточтимого пристальца
щедронравный хозяин Минос
Великодушно распахнул врата своего царства
пред укрывавшимся от правосудия беглецом

И мудролюбица Аттика скрепя сердце цыкнула
на голосистых привержеников Фемиды
и воздержалась от преследования
во владениях грозного сына
Лабрандея — Метателя Молний


                ДЕДАЛ

Но и я не остался в долгу. Расплатился с лихвой. Наново перестроил твой Кносс. Возвёл величественные здания, украсил их лепниной и статуями. Проложил улицы, вымостил их песчаником. Соорудил водомёты. Наладил хитроумную систему орошения. Разбил сады, руководствуясь правилами соразмерности и прислушиваясь к подсказкам Геи. Научил твоих людей различным ремёслам. Препо’дал им выбор формы и материала в согласии с назначением. Ненасытная твоя восточная жажда роскоши, унаследованная от матери-финикиянки, беспрестанно подгоняла мою мысль, подобно тому как вулканические почвы, подогреваемые подземным огнём, побуждают к безудержному плодоносию виноградную лозу. Точно из рога изобилия, рога козы Амалфеи, коим нимфы вскормили отца твоего Зевса, сыпались мои изобретения. К вящей славе Крита.

А грандиозный царский дворец? В удоволенье Миносовой мегаломании! Сообразно естеству местности, я вытянул с юга на север самый обширный прямоугольник внутреннего открытого двора. По одному-два этажа погружал в землю, по два-три размещал на поверхности. Боковые террасы, выходящие прямо на склоны, где природные, где насыпные, а также продуманная совокупность осветительных колодцев не только перераспределяют солнечные лучи. Но и отлично регулируют температуру. Защищая зимой от ветра, летом от зноя. Фундаменты выложены из камня, дальше всюду сырцовый кирпич. Деревянные балки перекрытий обмазаны предохраняющим от гниения стуком. Из него же выделан пол в помещениях, где располагаются очаги. В остальных нога ступает по гипсовым плитам. Иже, стыкуясь, образуют багряной затиркою швов нарядную, в обольщение глаза решётку.

И водопровод глиняный провёл я, перекинув виадук над близлежащей речушкой. А в каменных водостоках оставил отверстия. Для прочищения по мере надобности. Дабы не засорялись от небрежности нерадивых рабов. Да потешил твою неуёмную тягу к комфорту. Снабдив опочивальни ванными комнатами. Чего никто до меня не делал. И поставил в них терракотовые ванны. А стены где закрыл плиткой, где заселил диковинными водными жителями. Золотые рыбки, синебокие дельфины, красноглазые осьминоги. Морские губки пускают пузыри по бордюру... Но и беречь воду назидал я беспечных критян, не растрачивать её попусту. Из бассейна для омовения ног, занимающего центр первого вестибюля у главного, юго-западного входа, идёт наклонный дубовый жёлоб. Наружу. В поилку. Для быков, ослов, мулов или иного скота, что привели бы с собою гости.

Сумрачные капища богов, просторные тронные и пиршественные залы чередуются с анфиладами покоев вседневного пользования. Разноохватные объёмы компонуются воедино многовидными крытыми переходами. До’лжно длинными коридорами. Удобными, пологими лестницами. И я облегчил стены, введя бесчисленные столпы. Сужающиеся книзу. Не взгромождённые на постаменты. С капителями простого рисунка. И такими же колоннами без тягостных взору излишеств укрепил дверные проёмы, поставив по одной посредине. Низ парадного, западного фасада я покрыл полированным орфостом. Крапинки слюды беспрерывно искря;тся, как чешуйки на птичьих лапах Cирен... А зрелищную площадку для смешливых, падких зело до забавленья островитян предусмотрел на севере, где менее изнурительно палящее дыхание Гелиоса.
Широкие ступени-сиденья уступами нисходят к четвероугольной арене, усыпанной крупным золотистым песком.

Внутри сплошь фрески. И нет среди них одинаковых. Пурпур обожаешь ты, багрянец, все тона-переливы красного. Страсть, доставшаяся тебе от родительницы, сидонской царевны. А я люблю голубое. Прозрачную лазурь безоблачного неба. Густую синеву, какой одевается море в тени скал, укрываясь от раскалённого полуденного солнца... Красное и синее стали всюдными фонами, на которых развёртываются помпезные жреческие процессии. Демонстрируются древние приёмы тавромахии. Разыгрываются то забавные, то поучительные эпизоды празднеств. Рыбной ловли. Охоты.

               Вот пятнистая кошка упруго крадётся к упитанному беззаботному
               фазану. А здесь блаженствует железноклювый когтистый грифон
               утопая в высоких травах Хлопотливо лопочут рябые невидные
               тетёрки Не нарезвятся дерзкие шалуньи-салаки С притворной
               чвань-важностью всплывают комедианты-дельфины скосив
               на зрителя любопытствующий безресничный глаз Горделиво
               покачиваются стройные строгие тюльпаны Раскрывается
               странное око многолепесткового цветка Там и сям
               извиваются разноцветные разнокалиберные спирали
               сливаясь в затейливый пёстрый узор И портреты!
               бесконечные портреты твоих родичей и фаво-
               ритов... Неистребимо людское тщеславие

 Нет, голубую обезьянку я писал, не сверяясь с натурой. Возле кистей моих реяли воспоминания. Ибо она отравилась. Лежалым кокосом. Египетская твоя любимица... Багровое зарево пламенеющей скорби объемлет мир. Из-за дерева осторожно выдвигается голубой торс, видимый в профиль. Изящный зверок, персонификация изысканной грусти, неподвижно, точно заворожённый, вперяет в пространство задумчивый взор. Правая лапка нежно ласкает голубые треугольники распустившихся лилий. Танцующие на тонких гибких стебля;х. Подобных брызжущим струям нежданно забивших родников. Устремившимся ввысь из зелёной вершины холма. Близ которого дико воет от боли искалеченное чудище морское с вырванным хоботом. Левая лапка обезьянки сострадательно трогает, врачуя, отверстую свежую рану. Снизу, мерно колыхаясь беззвучной волной, подымаются со;мкнутые венчики синих цветов горя. Овеществлённые стоны. И, не коснувшись грациозного силуэта, растворяются подле. Исчезают... Так одно её присутствие умеряет, гасит страдание.
                Прими от меня утешение, опечаленный царь.

Однако не великолепие декора, не колоссальность постройки, не целесообразность планировки определили для тебя безмерную ценность моего творения.

На западе, за многоярусным хранилищем. Где теснятся ряды расписных пифосов с оливковым маслом, вином и гроздьями винограда. Где в глубокие, облицованные пористым, круглогодично дышит, погоды не слыша, известняком прямоугольные ямы ссыпают зерно. Где постоянная прохлада бережёт соленья, варенья, копчёности, мёд, воск и прочие запасы. Там заложил я, тара к товару! Вечный Дом, Укром-На-Века. Для зловещего узника Миноса.
Для Быка Миноса. Для МИНОТАВРА.

Поначалу в честь именитого автора называли сооружение ДЕДАЛЕ. Но позже само собой утвердилось в умах наименование ЛАБИРИНТ.

                Ибо двулезвийная секира ЛАБРИС
                иератическая эмблема Крита
                пучок сверкающих молний
                в державной деснице
                Зевса-Лабрандея
                предостерегала
                над каждым
                из его две-
                надцати
                входов

Да, двенадцать входов у Лабиринта. И ни одного выхода. Ибо никогда не возвращался тот, кто преступал порог под знаком Лабриса. Точно щепку, втягивала злоключивого смертоносная воронка узких туннелей, кои ветвились. Завершались глухими мешками. Вились.
         И вновь вливались в себя прихотливыми струями весеннего потока.

Мрачную славу он приобрёл. Автохтоны избегали упоминать о нём даже походя. Порой незадачливый хорохоря из чужеземцев, снедаемый глада лютей, не уймёшь! невтерпёж! любопытством, не внимая хмуросторожким острасткам, отваживался заглянуть вовнутрь.
                И никто его больше не видел.

Оглядчиво ладил путину свою вошедший С тщанием подсчитывал сопостав-
лял повороты Регулярно останавливался и старательно воспроизводил
в уме каждый шаг Веруя Не дамся хитростям каменной ловушки!
Но повторяющиеся тупики понемногу сбивали с толку мерные ритмы
симметричных развилок исподволь завораживали паутина однообразия
цепко опутывала сознание Утеряв спасительное кормило ориен-
тации бесцельно кружит он перебирая витки гигантской
сужающейся спирали Неуклонно сокращается радиус
очередной орбиты Необорный страх подгоняет жестоко
стегая пятки Нарастание скорости выжимает горячие
капли пота В смятении в панике вне себя от слепя-
щего ужаса бежит спотыкаясь обеспамятевший

Эхо беспорядочного топота исступлённо гремит улюлюканьем погони
В помутившемся разуме лихорадочно пульсирует одинокая вспышка
выход! выход! Потревоженные стены надвигаются на дерзновенного
раздавим! Возмущённый потолок тяжело спускается сплющу! Разъярён-
ный пол злобно шипя уходит из-под ног Издевательски громыхая
раздвигаются устилающие его плиты И сквозь неумолимо ширя-
щиеся расщелины зияет пропасть бездонным зевом акулы
повернувшейся брюхом кверху перед последним рывком

Мечется мысль испуганной ланью Боязливо прячется в дебри
измученного мозга Бредит задыхаясь Геката сжалься!
Ги;пнос милостивый пробуди!

Смертная тоска сжимает в крохотный трепетный комок
беззащитную всхлипывающую плоть И чёрная пелена
безумия бережно окутывает её сердобольно
предшествуя агонии

Рухнуло обессиленное тело
Увлёк и поглотил
свою жертву
ЛАБИРИНТ

Но ты, Минос, обрёл душевный мир. Ибо чудесное превращенье претерпела твоя трагедия. Минотавр, навечно заключённый в Лабиринте, постепенно утрачивал изначальную реальность. Становился зыбкой отвлечённостью. Символом. Забывалось его происхожденье. Запамятовалась двоемысленная причастность к державствующему дому. Лишь неизбывность существования застыла незримою тенью над островом. Уже не ОТПРЫСК ЦАРИЦЫ, живой укор му;жескому твоему самолюбию. Но МИНОТАВР ЛАБИРИНТА. Кара Посейдона!
        Будто исконное проклятие критян. У которого ни конца, ни начала.

И стушёвывалось маячившее неотступно угроженье нестерпимое. Ущерба достоинству царскому! от затаённой глумной непочтительности! И всё реже чудились тебе враждебные вспышки тлеющего день за; день злорадства, исподтишка подмигивающего за твоей спиной и углушающего оскорбительное самодовольное хихиканье при твоём приближении. И исчез из сновидений ежеполу;нощно их отравляющий образ монарха, посмешища всех народов.

                Лабиринт прида;л несчастью твоему величие
                Возжёг вкруг него сияние легенды
                Овеял леденящим дыханием Рока

Я дал тебе покой. Утишил твою язву. Приглушил грызущую боль, над коей ты был не властен. С просветлённым ликом, где разгладились морщины неусыпной тревоги, сидишь предо мной. Собеседник Зевса. На долгих девять лет затворявшийся в пещере.
                Ради поиска Высшей Истины.
                Любитель и знаток тонкой игры ума.

Критяне лгут, сказал критянин. Если мы ЛЖЕМ, то и ЕГО донос будет облыжен. Ложь, стало быть, будто критяне лгут. Не лгут критяне! Выходит, и ему нельзя лгать. Так рассуди, о Великий Дедал, правда изошла из уст моего одноземца иль наговор? Что подсказывает Дедалу его мудрость? Хитрую загадку ты мне задал. Не сразу удалось её разгадать... Слово. Разум слова. Ускользающий. Распадающийся. Но присносущный. Сталкивающий слово со словом. Сплетающий их в плотный ком. Вроде бы и не распутываемый. Словно высохшие, ломкие водоросли, шваркнутые бурей на берег... Слово о слове. Вечновлекущая тайна слова... Что ж, я размотал поднесённый тобою клуб. Расчленил явленную целокупность на элементы. Разъяснил тебе парадокс. И удоволенная душа твоя взыгралась радостью. Умеешь ты ценить подлинное Знание. И носителя его умеешь чтить.
                В этом Минос мне люб.

А нынче ты, эстет и гурман, тешишься пиром разгульным в мной воздвигнутом дворце, в мной расписанной зале, где чада бывших моих сограждан, соблюдая навязанный тобой их отцам договор, томятся, данники! дань! ожиданием чудовищной неизбежности. В гигантском скудельном крате’ре смешивает вино с водою дородный, осанистый кравчий. Медвяный хмель стирает следы забот с твоего чела. Хмель — закваска жизни.
              Не вином я пьян — веселием. Трезвенников прочь!

Ликуют критяне. Под пронзительные трели флейты и гипнотизирующую дробь барабанов залихватски стучат сандалии, скачут длинные локоны мужчин, трепещут обнажённые груди женщин. На запястьях, предплечьях, щиколотках призывно звенят и бряцают золотые дутые кольца с подвесками по три-четыре ряда кряду. В такт раскачиваются огромные драгоценные серьги. Коралловые ожерелья обвивают полные гордые шеи. Заревом заката полыхает начищенная медь пряжек. Серебром молний блещут нашивки на одеждах. Величественно сверкает пёстрое великолепие павлиньих перьев в электровых диадемах у безусых и безбородых элегантных вельмож. Нескончаемые нити мерцающих жемчужин и переливчатых перламутровых раковин сдерживают водопады витых прядей в пышных причёсках придворных дам. Упоённо летает смычок по трём струнам радостно смеющейся лютни. Неотрывно глаза приникают к бездонным, возжёгшимся глазам. Зной желаний, что кремень, высекает искры в случайно соприкоснувшихся телах.
                Вихрь танца смыкает их магической цепью.
                Её не разомкнуть. Нет сил.

Оглушительно визжат разгулявшиеся беспрепонно флейты Исступлённо
частят вошедшие в раж барабаны Опьяневшие волынки захлёбываются
от восторга Пляшут содрогаясь огненные языки факелов Низвергаются
с потолка алые потоки роз наполняя ноздри одуряющим
ароматом Вездесущими бабочками порхают невесомые
лепестки Нежно целуют разгорячённые головы Тонут
в многоцветном водовороте вздымающихся круто туник

Всё быстрее кружатся плавные хороводы женщин ускоряя чарующе
мерные движения бёдер Состязаясь в удали наступают друг на друга
брызжущие задором шеренги разгоревшихся мужчин Бурлящий
ливень звуков разбивает их на неравные группы закручивает
огневыми смерчами искромётных клинков Бичом щёлкает
бешеный ритм подбрасывая смельчаков в лихом прыжке
кто выше! Горячие ключи энтузиазма извергают кипящие
струи гортанных криков Полосуя соперников
Подвигая зарчивых на подвиги молодечества

Безудержно хлещет клокочущая лава хлопков В экстазе проносятся
стремительные лёгкие ноги Кры;лами взметнулись унизанные
перстнями руки Удары тимпанов сотрясают сбившиеся
венки из пахучих цветов и душистых трав Пламенеет
румянец Рдеют словно кровь пылкие уста Восхищение
исторгает из них бурю самозабвенных воплей
Яростные менады! разбушевавшиеся спутники
Диониса! темп! ещё! ещё! а-а-а!

Достигнет апогея всеобщее безумье. И оборвётся внезапно, как обрубленное, с последним аккордом колдовской музыки. Надвинется тишина. Млечным Путём растекутся мутные облака воскуряемых благовонных смол. Сквозь незавешенные окна несмело проникнет свежее дыхание проснувшихся фиалок. Просочи;тся острый запах аниса и сомлевшей листвы настилов. Мягко опустится глухой полог безмолвия. Едва слышно зашелестит тёмная мантия Нюкты-Ночи, дочери Хаоса, бесшумно скользящей в чёрной колеснице, окружённой сонмищами звёзд. Сладостное изнеможение засве;тит разнеженные, блаженные улыбки. Вольётся новая волна вин и снеди на руках расторопных слуг. Зазвучат золотые гармонии кифары и напевные строфы умело слаженных од.
           На смену разнузданному буйству полунагого тела
               придёт час наслажденья высокой поэзией.

Знают толк в искусстве критяне. Широко распа;хнуты их сердца на;встречь всему прекрасному. Потому предводитель Муз Аполлон и порешил избрать островитян первыми жрецами своего главного храма. Срединного. Воздвигнутого в центре земли. В Дельфах.
                Так рассказывают.

По внушению Геры грозный дракон Пифон преследовал титаниду Лето’, кроткую нравом дочерь титана Кэя, когда ожидала рожденья Зевесовых чад-близнецов. Аполлона и Артемиды. Отомстил за мать в-гневе-далеко-разящий Делиец. Зазвенела добычливая тетива, и не знающая промаха стрела настигла в логове обидчика. Спел победный пеан радостный бог, высокий владыка над струнами лука и лиры. Зарыл зловонный труп , как велит повсюдный обычай. И, где погрёб, основал святилище. В ЗНАК ИЗВЕЧНОГО ТОРЖЕСТВА СВЕТА НАД МРАКОМ. Кто из людей достоин горней службы? Обернулся дельфином. Невидимый, подплыл к критскому кораблю. И, взлетев звездою на мачту, направил многовёсельный к берегу. Принял своё настоящее, лавровенча’нное богообличье. Взмыл за облака. Заиграл на кифаре. Строем по суше пошли мореходцы, подтягивая её гласу. Прямиком через плодородную долину. К юго-западному склону двувершинного Парнаса. К бывшему драконьему ущелью. С тех пор весною и летом возвещает Локсий-Тёмный волю отца своего, Миродержца. Устами пифии, восседающей на священном треножнике.
     А гавань соседнего города Крисы кишит судами со всех портов мира.

Сегодня внимают критяне вдохновенью греческого певца. Поначалу я не хотел его принять. Не хотел будить памяти о далёкой отчизне, куда мне нет возврата. Слово, камень... Бросил камень в стоячий пруд. Взволновалась сонная тишь. Вспенилась наросшая исподволь плёнка тины. Пошли круги вширь. Поднялись со дна пузыри, лопнули на поверхности. И снова дремлет тусклая зеленоватая гладь. В душу, где с превеликим трудом водворился мир, бросил слово. Подымутся со дна пузыри воспоминаний. Вскипят горечью.
          И разорвут в клочья хрупкую видимость благоденствия!

Тяжко привыкал я к новой стороне. Всё не моё, всё чужое. Гнело сознанье безотменности предпринятого шага, бесповоротности судьбы. Не временное пристанище мне чужбина. Но обиталище навсегда. До конца дней моих! терпеть докучливые чужие обычаи, глядеть на постылые чужие лица, слушать ненавистную чужую речь. Безысходно. Безотводно.
                Будто шуршание прялки Клото;.

Невыносимо давило одиночество. Пирамидою в пустыне я стоял! гробницей фараона в безжизненных песках! Учтивость чужаков досаждала, любезность гневила, обходительность доводила до белого каленья. Непроницаемой завесой разделяла нас отчуждённость.
                Неодолимо.

Холод непонимания замораживал в ледяную глыбу гиперборейскую. Коченел разум. Стыло сердце. Безотвязно завладела моими ночами прожорливая, жадная бессонница. Темнота укрывала невольные слёзы. Кровоточащие слёзы мужчины. Я постыдно рыдал, проклиная свою немочь. Как гиена раненого, который не в силах отогнать оскаленную морду, глодала ностальгия! как орёл Прометею, остервенело долбила клювом печень! Лишь действование одаряло меня забвеньем. Я погружался в творчество, словно паломник в целительные воды Кастальского источника. Выявление Красоты омывало душу, наделяло свежащей бодростью. Точно Сизиф, одолевающий круть подъёма, работал я. С яростным упованием, слепой верой. Вот дойду доверху, и полегчает. Отпустит! Только не было конца моей горе... Порой грезилось. Наважденье!!! ОЧНУСЬ, И ДОМА!..
              Шло время, равнодушной пиявкой высасывая надежды.
             Три долгих года протекло, пока затянулось прошлое.

Слово, камень... Ударился камень об оползень. Посыпался мелкий щебень, загудело под ним ущелье, двинулась вниз лавина. Обломился гребень скалы. Треснуло её основание. Раскололось. Пошатнулось... Слишком легко нарушить зыбучее равновесие кажущегося благополучия! А счастье ли, привычка ли обходиться без него... УСЛУЖЛИВАЯ ПРИВЫЧКА. ДА СТЁРШАЯСЯ ПАМЯТЬ... Я отбросил сомненья. Сказался больным. Но ввечеру под высоким моим окном зажурчали весенними ручьями отрадные напевы Аттики...
                Выбежал я и прижал его к груди.

Не понапрасну тревожу тебя, Великий Дедал. Никогда б не позволил себе обеспокоить твоё уединение, кабы не особое дело. Чрезвычайное! Касаемое отчих наших Афин! Тесей прибыл своим хотеньем. ПОКОНЧИТЬ С ПОЗОРНОЮ ДАНЬЮ. Малодушие ему незнакомо, и рука его не ведает пораженья. В совершенстве знает он технику боя. Неистощимым запасом уловок снабдил внука премудрый Питфей, занимаясь воспитаньем героя. Минотавр свиреп, как зверь, и хитёр, как человек. Однако ему несдобровать, будь у Тесея меч! Совет старейшин порешил. Меч передаст Ариадна. Стыд за одноутробного братца скорпионом жалит её. И стража не остановит дочь Миноса, пожелавшую навестить заморского царевича.
                Отец кому Посейдон.
                Чей гнев бременеет над островом.

Но Ариадну может удержать Страх. Страх, с каким родилась. Цепенящий, слепящий Страх. Сакраментальный Ужас. Сызмальства укоренившийся в уме. Сыздетства угнез- дившийся в скрытах души. Ибо хуже Эмпусы с ослиными ногами, блазнивым обличьем заманивающей по ночам людей, дабы заживо их пожрать, пугает критян одно имя Лабиринта! В обезумчивый трепет повергает.
                Обрывает тетиву воли.

Перед чем же
отступит
       спасует
             Страх?
Чему
    устрашась
           уступит?
Что
иерархией
      чувствий наших
взнесено
испокон веков?

ЛЮБОВЬ. Самовластная. Всевластная. Всепоглощающая. Надёжнее раскалённого железа выжжет самый след его. И затопит рубец лавой пробудившейся страсти. Зане;, сосредотачивая на себе все помыслы! незрячими глазами взирая на всё, что ей не служит! шлёт в мишень огненные стрелы. Безотклонные стрелы Эрота! Языки вспыхнувшего пламени самозабвенно лижут тело. Проникают в мозг. Расплавляют его субстанцию.
            И возжжённое естество безудержно полыхает вулканом.

Я!
сопричастный науке
чаротворного гласом Орфея!

сына Эагру речному богу дарителю струй вдохновенья!
и Каллиопе благой стиледержице старшей из девятерых
сестёр Муз госпоже вольно льющихся строф эпоса!

Орфея! кому повинуются звери птицы деревья
и даже грузные мшистые камни
Орфея! чью супругу Аидоней награждая певца
отпустил из обители мёртвых

Орфеев вы;ученик!
я
воздвигну
гимн Тесею

Ибо огромна, беспредельна! власть слова над женщиной. Ушами любит она. Благосклонна ко всему складно молвленному. Верит всему сладко спетому. Гром восхвалений, коим внимает во трепете, торжествует круго;м над лавровым венком, коий пристально зрит. Фимиам восхищённой лести, в Афинах, на Крите ли, раздувая паруса самолюбия, гонит взапуски, взносит! крыли;т! триеры фантазии. Журавлями проносит их над бурунами. Голубками промежду Сциллами да Харибдами. Неотразим! возлюбленный в блеске словесных нарядов, тканных без скудости.

Петь буду я на пиру. И ослепительным светом священного Лабриса воссияют в сердце Ариадны нетленное величие подвигов и лучезарная краса осьмнадцатилетнего.

Силою
    звонких моих
               стихов ей
    предстанет
    бесстрашный
      Тесей
  БОГОНРАВМЫМ ГЕРОЕМ
    В АПОФЕОЗЕ
     ГРЕМЯЩЕЙ
      С;АВЫ

И получит свой безотказный, победный меч. И выполнит, что герою днесь надлежит. Но из Лабиринта не выйдет. ИБО НЕЛЬЗЯ ВЫЙТИ ИЗ ЛАБИРИНТА! По замыслу его зиждителя. Искуснейшего зодчего всех времён и народов.

Царь Эгей
с высокого трона
мудростью громких
                Афин
наказал мне
сказать
      так

Великий Дедал
          сын Метиона!
ДЛЯ ТЕБЯ
НЕТ
  НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО

СОХРАНИ
ЖИЗНЬ
нашему
    ЕДИНСТВЕННОМУ НАСЛЕДНИКУ!

За услугу отечеству
мы
с ведома и согласия
           Народного Собрания
даруем тебе
ПОЛНОЕ
    ПРОЩЕНИЕ
А права и имущество
восстанавливаем
неукоснительно

Вернуться... В Афины!
В АФИНЫ!!!

Афины! тайное моё чаяние! мечта прикровенная! радость несказанная, несказываемая, запретная! Не смел и помыслить... Или пойти к Миносу?

Я отклонил твоё приглашенье на пир. И ты не настаивал, дабы не подвергать меня горести лицезрения обречённых сородичей. Верно, возлежат, как подобает почётным гостям, подле хозяев. Зелень праздничных пышных венков из плюща, противительного опьяненью, осеняет бледные лица. Слёз нет. Достоинство эвпатрида не позволит обнаружить слабость в доме врага. Но полны до краёв многоценные чаши с заморским вином. Не тронуты смачные яства на лоне диковинных блюд. Ибо теснят грудь тоскливые думы. Сжимают горло, отчуждая голод и жажду. Лишь царевич Тесей оказывает честь столу. Ясной улыбкой отвечает твоему испепеляющему взгляду. Снисходительно прислушивается к песнопеньям афинянина. Восславляющим! неустрашимого! героя! ТЕСЕЯ.

В третий раз чествуешь ты прибывших на чёрнопарусном судне. В третий раз уповаешь напитать вдосыть свою отчую скорбь человеческой кровью. Мстя невинным! за содеянное предками. А меж тем жалует Справедливость зиждитель Диктейских Скрижалей. И гордится златыми весами беспристрастия, вынося вердикт тяжущимся. Ищет мглистые клубни причин, прежде чем осудить ядрёные всходы следствий. Чтит Фемиду, неусыпно охраняющую Законы, и Дикэ, неустанно надзирающую за Правопорядком. Наблюдает СУГУБО СОРАЗМЕРНОСТЬ НАКАЗАНИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЮ. Верно, кара, наложенная тобой трижды девять жатв тому назад В МЕРУ ТВОЕГО ГНЕВА, уже и самому не сладка;. Но не отменишь. Избегая подозрений в малодушии.

Посему не зачну переговоров, ссылаясь на Право. Не затею учёного спора, взывая к Разуму. Не коснусь устоев Гуманности, что многажды обсуждали мы, прогуливаясь в вечерние часы до подножия Дикты. Не вскрою, че;рпая, твоей личной, сокрытой, накопленной широким опытом правителя, сокровищницы истин, кои с блеском толкуешь, украшая царский досуг любомудрием.

И всё же, гостеприимец мой, отныне и навсегда прекращается выплата постыдного оброка. Лишь только крылатая огненная четвёрка твоего светоносного тестя облетит небосвод троекратно, Минотавра как раз сразит меч. Вручённый Миносовой дочерью греку. Кому старшая Мойра Лахесис неиспытчиво, сонно, не глядя, вынула жребий ВЕЛИЧАЙШЕГО ГЕРОЯ АТТИКИ.


                НА ВЕЧНЫЕ ВРЕМЕНА

Вынула... А что дальше?

В свиток судьбы
     внесенное
     Мойрой А; тропос
     НЕИЗБЕЖНО

Высочайшая доля
по оракулу выпала Тесею
Длинен путь предначертанных подвигов
За два года никак не пройти Следственно ждут
юнца в большом мире гремящие славой деяния
И не сейчас оборвёт Мойра Клото; нить его жизни
А тогда задача ВЫХОДА ИЗ ЛАБИРИНТА
разрешима... Но КАК?

Когда уложили последний камень я испытывал моё детище
И едва выбрался Да совсем не через ту дверь какую искал!
хотя свежи; были схемы... расчёты...

.................................................

Клянусь Афиной! Что может быть проще!
.................................................

Ариадна?

Радуйся о Великий Дедал!
Я принесла тебе добрую весть

Редкой птахой
в осенний мой лес
залетает приятная неожиданность

Выслушай прошу и да взмахнёт прощальным крылом твоя грусть
Ты удалился скорбеть в одиночестве о кончине заутрашней
своих благородных соземцев Конечно же среди них
и близкие твои Ибо ты царской крови Но не горюй
Утишь жгучеголосую печаль Минотавр падёт
от руки бесстрашного Тесея! В ней
возблещет чести оплот! меч!

Великодушие твоё увековечит имя старшей Миноиды!
По всему свету разнесут аэды немолчные песни!
о красавице Ариадне! внучке Зевса и Солнца!
уберёгшей доблестного ГЕРОЯ ТЕСЕЯ!
от безвестной безвременной гибели!

Не хвали меня За мной заслуга его В долгу сестра Андрогея
пред победовенча;нным отмстителем Критскому Быку Но
обиталище Минотавра безобратно станет хладной могилой
и герою и отрокам-спутникам Ибо оттуда не возвращаются
Только ты можешь помочь о строитель Лабиринта!
Конечно же зодчий оставил потайной ход!

К чему?

Тогда ключ! Пусть подручником взляжет советно на грудь Тесея
тяжкий знанием груз златокованой це;пи с казною квадратных
подвесок-наставниц молчуний-указчиц! Замысловатейший
знак самомудрёных табличек внятен
питомцу премудрого Питфея!

Давно нет той спопутчицы-це; пи Дальновидный отец твой самолично
её истребил Дабы никто никогда не пытался освободить
человекобыка В удоволение какой корысти

А чертежи?

Сожжены Его же опасчивостью

Пусть так Пусть рассыпалась пеплом хрупкость папируса Но
доверенное ему не развеялось дымом Ты Дедал! ты не забыл!
НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ СВОЕ ТВОРЕНЬЕ! Заклинаю прародителем
твоим Гефестом от кого досталось тебе мастерство
о Эвпалам-Прекраснорукий! Вопроси лоно памяти!
умоли Мнемосину! изготовь новый ключ!

Неминучие разрушения чинит время Понемногу Исподволь
Перво-наперво принимаясь за мелочи Направо ль пойти
налево ль свернуть вроде и намертво улеглось в мозгу Но
единственный промах равноисходен мириаде Для смерти
достаточно малейшей оплошности Для жизни необходимо
не допустить ни одной Нет дева мне нечего тебе дать
Средство вызволить Тесея хранится у тебя самой

Ты смеешь шутить со мной грек ибо я без провожатых пришла
ночью к мужчине? Уж не воображаешь ли ты старик!..

Порфирородная царевна я сказал что думаю Воротись к себе
Открой ларец с тонкорунной пурпуровой пряжей Выбери
наипрочнейшую И передай Тесею Закрепит у входа
кручёный конец Устремится к врагу Но куда б
ни потек нить размотанного клубка подскажет
обратную дорогу А тебя
воспрославят в веках

     И наречёт молва

     НЕЖДАННУЮ ПОМОЩЬ
     раздвигающую
                стены
     тупика безысходности

СПАСИТЕЛЬНУЮ ДЛАНЬ
внезапно
       протянутую
захлёбывающемуся безнадёжностью

ПУТЕВОДНУЮ ЗВЕЗДУ
вдруг
    озарившую
кромешную бездну отчаяния

НИТЬЮ АРИАДНЫ