Исицуки

(до людей - заглядывая в Хроники Акаши)

1.
Я  был некогда чёрной горой с зелёными смарагдами и шафранными халцедонами.
На моей  базальтовой коже никогда не рос медоносный вереск или душистый розмарин,
не порхали над моими  холодными ладонями прелестные жёлтые махаоны.
Когда-то к одному моему скалистому выступу над сумеречной бездной  прицепилась всем своим существом одинокая коряватая сосенка. Себя она называла Исицуки - «растущая на камне».
Заносчивый северный ветер смеялся ей в лицо и нашёптывал о её пафосности и неуместности жить в этом легендарном и эпическом месте, достойным только суровых богов и великих йогов.
Луна небрежно скользила по её смолянистой кроне своими серебристыми лучами и часто не могла сдержать своего негодования относительно того факта, что она, эта древесная особа, оставляет такую уродливую тень.
Я же совсем не замечал присутствие этого несчастного создания, и вечерами в одиночестве созерцал только глубину холодного фиолетового неба с коралловыми облаками и ждал появление первых золотых звезд, чтобы воспеть им свою священную мантру.

2.
Летели и растворялись в Великой Иллюзии дни моей жизни.
Однажды в утреннем тумане я услышал чудесные звуки рудра-вины.
- Кто, кроме Сарасвати, богини искусства и красоты, мог ещё извлечь такое редкостное волшебство из старинного инструмента? - вопрошал себя я. 
Теперь каждое утро, я, затаив дыхание,  прислушивался к этой чудесной музыке и замирал от счастья от мысли, что боги всё-таки не оставили меня в моём горделивом одиночестве. Осознание глубокого несовершенства проникло в мои  каменные поры и артерии, и мне уже не хотелось петь звёздному небу свои священные мантры.  Я  познавал  какое-то другое измерение звуковой гармонии и предчувствовал своим хрустальным холодным сердцем, что там, в этой божественной музыке, моя  истинная родина.
Как-то вечером, бродя своим рассеянным взглядом по сонным окрестностям с излучинами горных строптивых речушек, мне  показалось, что я видел изысканную тень танцующей богини.
- Может, это просто супружеская пара орлов в небе исполняла свой блистательный воздушный танец любви, - засомневался мой  разум.  Но вечернее небо было пустым и одиноким.
- Ты случайно не видела, - лениво спросил я ущербное деревце, - чья это тень была внизу? Хотя, откуда тебе знать, - разочарованно выдохнул я, и целая гряда камней вместе с шафранными халцедонами устремились в мрачную бездну.
- Тебе нельзя так волноваться, мой повелитель – ласково произнесла Исицуки, - может случиться беда, и твои бесцеремонные валуны разрушат прекрасный ландшафт в долине.
Но кто когда-нибудь слушает советы наивного дерева, тем более – сосны.

3.
А ветер, который ещё совсем недавно больно трепал её зелёную крону и нашёптывал разные колкости в её игольчатые ушки, сейчас приутих и остепенился.
- Какой же всё-таки я был вертопрах и неуч, благородная дэви! – стыдливо трепетал  северный бора. - Знаю, что вы никогда меня не простите за моё прошлое отвратительное поведение, а, впрочем, так мне и надо! У меня ведь в голове издавна один только сквозняк!
- Ничего, это со всеми бывает по молодости лет, когда эго всеми силами желает утвердиться в своём сансарном воплощении, - успокаивала «растущая на камне» яростного ветрогона.
- Я давно хотел вам сказать, благородная госпожа, - не унимался беспутный повеса, - но моё высокомерие и эгоизм…одним словом, вы здесь единственная, кто является драгоценным и прекрасным украшением! Вот так!  Позвольте мне с этого дня, называть вас моей  госпожой и верно служить вам. Прикажите своему слуге что-нибудь сделать для вас, пожалуйста.
- Как это мило с твоей стороны! Но мне ничего не нужно, - улыбалась Исицуки.
- Но разве вам не хочется покачать на своих кронах пушистые облака из Леванта, или подышать ароматом умбрийских  роз? А хотите, я оберну вас органзой северного сияния с ног до головы? Или приглашу сирийских алконостов покачаться на ваших ветвях и спеть для вас прекрасные песни?
- Сделай тогда мне одолжение, мой друг. Можешь ли ты успокоить ум моего повелителя, рассеять его смятение и тревогу. Он совсем перестал петь свои священные мантры, и это меня очень беспокоит.
- Такое, к моему сожалению, подвластно только Луне, моя госпожа.
- Но она недолюбливает меня, и уж точно не будет слушать какую-то зелёную смолистую замарашку.
- О, не беспокойтесь, дэви! Эту серебристую патронессу ночи я знаю давно!  На самом деле, она добрейшей души небесное создание! Только что вчера она восторгалась твоей изысканной пластикой, подтрунивая над кельтскими корабельными соснами. Завтра она будет петь осанну пузатым мадагаскарским баобабам и болтать о непостоянстве и своенравности сиамских кошек, хотя сама – само непостоянство и своенравность!

4.
Луна не заставила себя долго уговаривать, и этой же ночью сделала мне, угрюмому аскету, хорошую выволочку.
- Вы, сударь, дальше своего каменного холодного носа ничего не видите, - начала она издалека, как и полагается утончённым дипломатам. - Бредите богиней Сарасвати, гоняетесь по всему угрюмому околотку за её призрачной тенью, забросили вокальное пение. Что за мальчишество такое, когда вы, батенька, повзрослеете, наконец?!
Я понуро смотрел вниз и молчал, а что ещё мне оставалось делать, когда сама Луна, небесная хозяйка ночи, принялась за дело?!
- Нет уж, извольте отвечать, Ваше Истуканское  Величество, я не привыкла ждать снисхождения! Статус, да-с, да и годы, знаете ли… Молчите - хорошо! Тогда я проясню ваше иллюзорное представление!
Богиня Сарасвати, к вашему сведению, жена бога Брахмы, для начала, и вам она не по зубам. Игра на рудра-вине – это плод вашей  пустой фантазии. А распевание мантр – это не ваша прихоть, голубчик, а миссия свыше. Мантра гармонизирует вибрации нашей Вселенной, поэтому ваше существование здесь, на этом месте западных Гималаев, предопределено свыше. Не хотите их петь – пожалуйста! Завтра же вас, как амбициозной кичливой горы, здесь не будет. Долина с вереском и эдельвейсами, я думаю, здесь не плохо будет смотреться. Жаль, правда, только одно существо, но о нём мы как-нибудь позаботимся.
- Какое существо? – встрепенулся я.
- Есть одна исключительная особа, но и её ни одной иголки вы не стоите!
- А, вы об этой нескладной …
- Если я ещё раз услышу от тебя что-то подобное в адрес моей подопечной - яростно зашипела луна, - своими руками в одночасье изменю тебе весь твой молекурярный состав. Ты понял меня, базальтовое убожество? Некогда мне с тобой разводить антимонии, скоро рассвет.

5.
- Что во мне не так? - рассуждал я после такого экспрессивного визита Луны. И что такого в этой Исицуки – растрёпыше? Вот же, вот, опять эта музыка! Кто, как ни богиня Сарасвати может так очаровывать своим искусством?! Эта старая лунная ведьма водит меня всегда за нос! Как же ты сейчас некстати, о, утренний туман! Хоть бы на одно мгновенье увидеть моё Божество! – восторженно разбрасывал я по всей Вселенной свои стихотворные шлоки.
Скользя своим волнующим взглядом по цитаделям моих скал и вершин, я опять нечаянно столкнулся с экстравагантной сумасбродкой.
- Опять ты на моём пути, как тебя там…, «растущая на камне»! Может уже хватит быть такой навязчивой и всюду преследовать меня! – капризничал я.
- Я преследуя тебя?! Немного странно от тебя слышать такое! Нет, мой повелитель, я всегда стою на одном месте, как йогиня-аскет. И мне кажется, ты сегодня более взвинчен, чем когда-либо. Что случилось?
- Это тебя совсем не касается! – продолжал дерзить я. Да, кстати, поздравляю тебя с обретением своего старосветского покровителя! Теперь тебе есть с кем по ночам в ступе воду толочь, но запомни,  - тебе никогда не постичь высшую красоту и гармонию, что заключены в божественной музыке, которую ты, возможно, слышала минуту назад.
- Довольно странное рассуждение, мой повелитель. Как красота и гармония может быть заключена в рамки формы. Они же не разбойники с большой дороги, чтобы их заключать в клетку. То, что ты пытаешься вместить в форму, есть концепция. Гармония и красота  - это эталон беспредельности и спонтанности. Они вне концепций и умопостроений.
- Я не ослышался?  Кто-то здесь рассуждает о красоте и гармони? – распалялся я.
- Ты отказываешься слушать не только меня, но и себя, мой повелитель, - грустно улыбнулась Исицуки.
- Что толку слушать тебя! Одна только музыкой рудра-вины богини Сарасвати стоит моего внимания, - бросил я небрежно в лицо деревцу, и в ответ услышал тихое:
-  Я не смею препятствовать твоему поиску, мой повелитель.

6.

Из-за своей гордости и твердолобия, я не стал и в эту ночь распевать мантры для поддержания равновесия во Вселенной. Но с каждым днём всё неуловимей становилась музыка Сарасвати. Капля за каплей исчезал нектар надежды когда-нибудь увидеть её - моё божество. И в одно туманное утро это, наконец, случилось. И перестал слышать.
Ни свист северного ветра, ни клёкот влюблённых орлов, ни раскаты грома, ни шум дождя, ничего не стало существовать для моего слуха.  Я только наблюдал за гримасами ворчащей на меня луны, за серыми облаками, свисающими бездыханными клочьями с  моих острых скал, за лавиной чёрных ночей, что сдавливали мою каменную грудь.
- Если мне суждено было умереть, что же, пусть будет так, - рассуждал я. - Но мне, всё-таки, посчастливилось в этой жизни услышать нетленную музыку любви моей богини. С этой мыслью и умирать не страшно. Ну, где ты там, старая ведьма, луна?! Разотри в порошок своего никчемного бездельника. Какой от меня прок в этом мире? Пусть на моём месте раскинется прекрасная долина с эдельвейсами и душистым розмарином! Пусть мантры поёт глупому звёздному небу другая гора! И если мне суждено перевоплотиться в обыкновенный камешек у лесного ручья, на который будут садиться для отдыха перламутровые стрекозы – я приму и это как милость, как дар свыше.
Недомогание и слабость сковывали меня. Всё больше обсыпались то тут, то там скалистые вершины, разбегались как юркие ящерицы по всем сторонам света мелкие трещины по моему бренному телу. Из-за плотных дождевых туч я забыл, что такое солнечные лучи и звёздное небо.

7.
Однажды утром я проснулся в жарком поту, взгляд был настолько затуманен, что я не мог отличить камешек шафранного халцедона от полевого шпата.
- О. если бы в последний раз услышать музыку моей богини! – надрывно, с глазами полными слёз, выкрикнул  я в бездонную глубину белёсого неба. И небо, будто сжалясь над моим скорбным положением, прояснилось и вернуло в голубую ширь мягкое золото солнечных лучей и  мне, на короткий срок, слух и ясный взгляд.
Я снова услышал благородную музыку рудра-вины и радостно побрёл на звук.
- Сейчас, за этим хребтом, - предвкушал я, - сейчас я, наконец, увижу её, мою богиню!
В моей груди с прежней силой билось живое хрустальное сердце, кровь жарко и неистово разносилась по моим жилам и улыбка озаряла моё лицо. Рубины и гранаты вырывались из моей каменной кожи и летели в безмятежные оранжевые предгорья. Слёзы счастья зелёными изумрудами метались по моим розовым щекам. Как мне хотелось обнять всю свою планету, петь священные мантры звёздам, лягушкам, водомеркам в зелёном пруду, страстно целовать в губы дымчатых барсов и тибетских сайгаков.
Как же ты прекрасен, мир!
Не дыша, я осторожно приблизился к краю хребта и взглянул в сиреневое пространство.
Над пропастью, прижавшись своими цепкими корнями к высокой белой скале…
- Не может быть! Исицуки! – воскликнул я так сильно, что всё моё тело сотряслось в неумолимом порыве, раскололось на жалкие серые фрагменты, и понеслось неистовой горной лавиной вниз, к излучинам строптивых речушек, разрушая и коверкая весь прекрасный ландшафт зелёных предгорий.
Сейчас от прежней горы осталась только высокая белая скала с прекрасной сосной на вершине. Когда я, белый щербинистый камешек у ручья, смотрю на неё, слушая ангельский голос, то всегда смеюсь от щекотки. Всегда, почему, не знаю, именно в это время моего созерцания  непостижимой Исицуки, по мне гуляет перламутровая стрекоза.