4 часть

                АРИАДНА

Опять ревёт Минотавр. Тягостно слышать его в ночи. Когда полная луна, оттеснив облака, склоняется с высоты, заливая вселенную млечным трепетным светом, тревожное беспокойство впускает длинные щу’пы-шипы метко, цепко, спрут щупальца! в вечного узника, во владетеля! Лабиринта. Толстые кирпичные стены лишь приглушают мычание. То протяжное, жалобное, будто предсмертный стон буйволицы, то отрывистое, исступлённое, точно торжествующий клич тигра, терзающего косулю... Как можно здравствовать вдали от Солнца? Разве неволя и одиночество не губят любую живую тварь? Сколько ещё лет, девятилетий, столетий ли! отпущено ему? Тлетворное клеймо на славном имени Миноса! Гнилостная порча, разъедающая его гордость! Матушка безутешна, отец страдает.
               И никто из критян не смеет тронуть чудовище.

Если мы причиним ему вред, вновь разгорится гнев Посейдона. Неисчислимые беды Зевесов брат обрушит на пышный наш край, цветущее царство Зевесова сына-законника. Минотавр есть кара. Неотклонная кара за неповиновение, объяснял отец. Нельзя самовольно определять конец наказанью, как нельзя преступать пределы допущенного ЗАКОНОМ. Я недооценил значимость покорности смертных тому, что их выше. Отара овча’рам! И вот несу бремя вины. На неведомый срок. Сократить который я не вправе. Непредвидимыми невзгодами чревато вторичное ослушание Колебателю Земли. Беспощадно будет его неистовство. Всколыхнёт наш остров, опрокинет в разверзшуюся бездну, захлестнёт морскими валами.
      И никого не останется в живых рассказать живым о случившемся.

Ревёт беснуется
исходит слюной
единоутробный мой брат

Как и девять лет назад
завела с ним пляс-перепляс горячка
едва причалил греческий корабль с чёрными парусами
Дикие звуки
беспрестанно
сотрясают холм под Кноссом
завывает звериная тоска
ропщет человечье отчаянье

Чует он что доставлена снедь для его кровавого пиршества
И мечется захлёбываясь в водовороте нетерпения

Предвкушение извращённого наслаждения
неукротимо гложет ему печень
Уже не сдерживаемое желание
корчит тело
мучительными судорогами
Ожиданье
медяными когтями
раздирает внутренности

Ненавижу! Когда он околеет?! В Лабиринте круглый год приятная прохлада, ноздреватый, в мелких порах известняк и в безотрадный зимний дождь хранит здоровую сухость. Ничто не грозит заклятому обитальцу. Ни болезнь, ни меч. Меч... Если б чей-нибудь меч да возретился пресечь его дни и наш позор! Меч в руке героя, — пел вечером новоприезжий греческий кифаред, сдерживая плектр.

               Острый меч
          быстромолнийный
                сверк!
                в руке
          бесстрашного
                героя!

Героя из дальних стран... Нет, не рассердился бы на нас могучий Посейдон, если б Минотавра сразил чужеземец. Грек, например. Из предназначенных в корм человекобыку... Обороняться бы стал. По справедливости. Каждый имеет право ответить ударом на удар. Так гласит закон. И отрок Геракл цитировал его, оправдываясь в нечаянном убийстве своего учителя музыки, брата великому Орфею. Ибо кифарой по голове на уроке, не усумнившись, ответил Лину, иже стукнул его, назидая. И учли судьи учёную ссылку. Невиновен! хотя порицаем. А при вынужденной самозащите? Ниже;’ стрекота нареканий!
 Что бы ни вышло. Да хоть смерть нападающего! Конечно же! безоговорочно ясно!
                И ни условий тому, ни изъятий.

Как весело было на пиру! Из сидонского пурпура моё платье. Самое нарядное. Ветро- ногими газелями и крылатыми птицами расшит подол. И выем у шеи. И продольные прорези на груди. Днём играли мы на лугу. Чрез быков прыгали. Хороводы песенные водили. Убрана; цветами, как Весна! Оглянулась я, но исчез шепнувший. Отцу привезли сидон- ских танцовщиц. Любит он смотреть на них. Бабушка Эвропи, его мать, оттуда родом.
И мне, мне тоже льются прямо в сердце соловьиные созвучья Финикии.

Неуклюжие тучи
              с охотою
                пляшут
когда ветер
          отару их
               гонит сердито
Увернувшись
       поддразнивают
                властелина
Разбредаются
        кружат
          как овцы в ложбинках

Озорной высокий голос замирает, рассыпавшись трелями смеха. Безысходное унынье сменяет его, жалующийся плач разлуки.
 
Умчал
     тебя конь
И следы
      от копыт
мои слёзы
       струясь
            наполняют

Несметное множество яств наготовили повара. Девять дней неустанно пылал огонь в жаровнях. Девять дней пекли, тушили, коптили. И ещё того долее мариновали загодя, солили да вялили. Отец приказал. Чтоб всего было вдоволь!

Громоздятся несчётные белые рыхлые глыбы сыров на любой вкус. Розовыми островками среди половодья острой зелени возлежат, осклабясь, поросята. Изумительных жирных ягнят, и козлят, и телят поставили тучные наши пажити. Груды цельных, неразделанных лангуст перемежаются пучками мелко нарезанных сочных водорослей, соревнующих моркови и сельдерею. Мелюзга моллюски, заправленные уксусом, сопровождают багровых омаров. Тчиво море и побережье одарили наш праздник! Креветки. Крабы. Кальмары. Птичьи и черепашьи яйца. Полчища рыб всех размеров и видов сварены в котлах. И в масле зажарены. И на вертеле. Будто полу’денная пена, и;скрится соль. Горделиво красуется горная дичь, переложенная длинными перьями лука и терпким кореньем.

Меткие
     стрелы и копья
наших бравых
          охотников
находят добычу
          проворней
                удодов
и меж дерёв!
         и меж туч!

Удались на славу снизки фаршированных каперсами куропаток. Отлично запеклись перцы с рубленой рыбной, пропитанной тмином начинкой. Не уступают им тыквы с лягушачьими лапками и с голубями. Дымится лакомая бобовая похлёбка, куда брошен толчёный кунжут нескудной рукою. Безостановочно пополняются исчезающие горы плоских дисков пышуших жаром хле’бов. Щедрые возлияния единодушно хвалу воздают великому Дионису.

Слуги сбились с ног, обнося гостей. Греков сперва! повелел отец. Подле него поставили ложа их в пиршественной зале. А гречанок уместили вкруг матушки. Оказывая почести соответственно рангу и высокому положению каждого. Ибо по договору знатнейшие из знатных выбирались для алчного чрева Минотавра... Все четырнадцать моложе меня.
                Дети! потребовал могучий кноссянин.

Воеже не зреть им
                цветения вёсен
         украденных
       У МОЕГО АНДРОГЕЯ!
вашим гиеньим
           коварством

Страшно умирать на рассвете ликующих дней! да ещё такой лютою смертью. Страшно править наперёд собственную тризну. Пить и есть в скорбном сонме за трапезой поминанья усопших, где свиток имён безотменно выкликает твоё.

Не смочили они уст вином. Не утолили жажды соком кислого кизила. Не отведали тарамосалаты из рыбьей икры с чесноком и толи;’ кой чернил каракатиц. Её делают только у нас, на Крите. Не коснулись пряного красного тунца, варёного в сладких мясистых листьях смоковницы, с приправой из тёрна, редьки и репы. Его рецепт ревниво хранит царская кухня. Не притронулись к вкусным дольмадесам с подрумянившейся корочкой из виноградных листьев, ни к тонким ломтикам сушёной баранины в подвяленых капустных обёртках с дразнящею нёбо горчинкой маслин и тимьяна. Даже фазаны с искусно восставленными многоцветными перьями не приманили их. Ниже;’ павлины, кои также словно бы и не знакомились с жалами ве’ртелов. Ниже;’ кокосы, что плыли и плыли на спинах верблюдов да в трюмах судов, пролагая путину к богатым застолицам Кносса. Ни куска, ни глотка. Недвижны. И не видят, не слышат. Простились с надеждой. Чу’жды всему живому. Точно сошли уже в царство тене;’ й. Лишь один Тесей, ровно сам олимпиец, спокоен. Безмятежно вечеряет, осушая кубок за кубком. С удовольствием пробует из подносимых блюд.
           Со вниманьем смакует незнакомые кушанья и напитки.

Как сияет
        на светлых
                его кудрях
всезлатой венец Афродиты!

Обожающе уставилась на него Федра, моя меньша’я сестра. Блеск золота берёт её в полон бесповоротно. Как и всех нас, кто род свой ведёт от Гелиоса.

Подали горячие скальтсунии с расплавленным сыром. Чудесные лакомства из египетской чёрной муки. Восхитительные лепёшки из толчёного миндаля и орехов, замешенные на меду со склонов священной Дикты, коим скороногая чета заботниц нимф, вселюбовно усердствуя, питала новоро’жденного сына Реи. Внесли рдяные хрустящие яблоки. Шафрановые тающие во рту груши. Сизорозовые мягкие сливы с нежной, едва ощутимой языком кожицей. Налиты’е пунцовые ягоды тута. Тяжёлые жёлтые дыни.
          Солнцем пропитаны прозрачные виноградины без косточек!
              Нет на свете садов и виноградников лучше наших!

Окончились пляски. Голубоватым чадом исходят курильницы. Благоухают, потрескивая, сухие ломкие ветви мелколистного тамариска, брошенные в огонь. Одуряюще пахнут, медлительно увядая, венки из роз и петрушки. Вздохи медуницы щемящею негой проникают в душу. Томительные ароматы источают разгорячённые Терпсихорой тела, умащённые благовониями.
                Я грызу сладкий горох и слушаю кифареда,
                прибывшего на чёрнопарусном судне печали.

Тонкие длинные пальцы пристально перебирают струны. Мастерски’ воспевает богов и героев маститый ученик Орфея, многажды венча’нный лавром мусических прей. Бедные греки! Нет у них песен весёлых. Ни о прелестях девичьей жизни. Ни об усладах любви. Странно. С каким пафосом ткёт певец узор славословья Тесею. Будто самому Гераклу. А и то! Едва шестнадцатая весна жарко опушила золотом его ланиты, свершает он подвиг за подвигом. Впору подлинному герою, один! без свиты! без участливой дружбы оруженосца! прошёл пеший из Троисены в Афины! мужеством и находчивостью сокрушая навстречное зло.

Всех задирал и отправлял на брега Ахерона Гефестид Перифет, огромный и буйственный. Трус! коль не тронешь других, обладая силой! а я сы’змала не боюсь ничьей мести!
                Поразил Тесей дикого лесного великана.

Стоило кому очутиться на подступах к Элевсину, встречал его тамошний мрачный вла- ститель. Кто в бессудье отца, не справившись в Дельфах! твердил, будто родитель ему Посейдон, а не Бранх-прорицатель, как бают досужие люди. Затеивал единоборство.
        Всегда побеждал, никогда не дарил пощадой. Одолел Тесей Керкиона.

Порешил он и ужасную Кромионскую Фэю. Кою Тифо’н о ста гла’вах драконьих, порождённый праматерью Геей в отмщенье Зевесу за жестокость к титанам, её чревеса’м первородным, окованным! сринутым в бездну бездонную ниже Аида, где караульными Гекатонхейры-Сторукие бродят! прижил с исполинской Эхидною, внучкой Медузы Горгоны. Среди прочих чудовищ! О них и подумать-то страшно! По сю пору на страже подземной державы пёс Кербер... и вкруг шеи, шипя, извиваются хищные змеи... и хвосту замещеньем качается смрадный дракон, пасть разинувши настежь и свесив ядовное жало... А трёхсущную, с львиною гривой, четвёркою козьих копыт и клыкастым хвостищем Химеру смог повергнуть лишь Беллерофонт, обуздатель Пегаса... внук Сизифу-царю, выше меры из кубка земных наслаждений хлебнувшему сыну велителя ветров Эола...

А преславный
           Геракл
свёл
     с лица земли
их последних
          мерзких
                исчадий!
И Немейского
              Льва!
И Лернейскую
             Гидру!
И двуглавого пса
              Орфо!

Отважный Тесей избавил мир и от троицы жутких маньяков. Не имевших иного занятия, как беспутствовать, практикуя излюбленный, собственного измышления способ зверского смертоубийства. С безнаказанной злобой оттачивая изобре’тенье на мирных, путешествующих в одиночку, ни стражи, ни слуг, беззаботниках. К кому Таната не зазвала б ни вражда, ни поклажа. Конец гнусным извергам Тесей положил сообразно преступным злострастиям каждого. Синида к двум соснам! иже с хрустом взвились, выпрямляясь. Скирона в хлябь моря! в подкорм черепахе-гигантше. Прокруста, конечно же! на гостиное ложе лихое! провозглашённое им, и не всуе! мерилом роста мужей.
             Мерой по мерщику! преполовинен был гостегуб.

Золотые заветы
             гуманности
                чтя
справедливо
          злодеям
                воздал
за убиенных!
            безвинно!
человеколюбивый
               Тесей!

И боги к нему благоволят. Конечно же! Появившись в Афинах, не открылся сразу. Странник я! брожу по свету, хоть вёдро, хоть стужа. Но догадалась Медея, уже много зим как обретшая у Эгея прибежище. Словом поддержки заручилась ещё в крепкостенном Коринфе. Где царь Кекропидов заночевал по дороге из Дельф в Троисену, куда, недоуменьем гоним, потек за ключами к оракулу. И где властодержец Креонт щедронравно дал пристань ей с мужем, бездомным изгнанникам. Увы! на подраставшую Главку, единственную, братьев нет, ни сестёр, Креонтиду, частенько посматривал бывший глава арго- навтов. Золотое Руно не вернуло отцовской короны. А другую так заманчиво просто предлагала повторность женитьбы. И Медея, супруга ради раздравшая напрочь священные узы родства, томилась предчувствием развязки. Созревающей неотвратимо.
                И скоро, как сорные травы.

Её
  царевну вещую
              Колхиды!
любимицу
        Гекаты!
внучку
      Солнца!
во мгле грядущего
                темнея
ожидали
перипетии
         унизительных скитаний
бесправной неимущей
                чужестранки
замаранной к тому же
              братней кровью...
Ни отчий кров
             ни Отчина
не примут
         преступницу!
Закон
     не безопасит!
Говеть ей
       меж обид и бед
день за;’ день
на мёд прогорклый
            милости случайной

Ты окажешь мне гостеприимство, Эгей! обещай! Силою моих чар возвращу тебе плодотворящую ложе супружества молодость! Будет на троне Аттическом многожданный и многочаемый сын отецкий, герой Эгеид!

Мой дом — твой дом, дочь Ээта. А чтоб не ссориться мне с Креонтом, приезжай сама, без услуг моего способства. И когда сбылись худшие её опасения, чёрная колесница Гекаты, как живит лунный свет переливчато-чёрную сеть-чешую крылатых драконов! опустилась за;’ полночь у парадных врат Афинского Акрополя. Но медлила волшебница вступать в брак с Эгеем. Ясон испепелил ей душу, потеря его обуглила сердце. Эгей чтил печаль высокородной присталицы... Нежданное прибытие Тесея принуждало к безотлагательности решенья. Испугалась. Зашептала, очерняя.

Лазури
    ясных юношеских глаз
                не доверяй!
И тучкой
        золотистой
лазурь
      над Меотидой
не пестрит —
вдруг
     шквал и мрак!
и твой корабль
            щепа;’!
Будь начеку…
Враг бдит
     ища слабинку...
Коварно
       втай
лазутчики
          мышкуют...

И подали пришельцу кубок с отравленным вином. А он, по внушенью бессмертных и без нужды, очевидной бы людям, извлекает из ножен меч. Увидел свой меч Эгей, бросил взгляд на сандалии. Тесей мой! А когда его дядя Паллант с пятью десятками чад умыслили низко измену, боги направили вестника их Леоса раскрыть ему план наступления.
                И разгрому предал предателей!

Надмевающее
           превосходство числом
не спасло
          ненавистных верховным —
не замай дуролом
                мне угодного!

Пал от его руки и Критский Бык. Говорят, дивной красой наделил Посейдон посланного к нам на остров... Без единого изъяну. Будто выкован из серебра был. Жемчугами, перламутром изукрашен. Но вскочил на него яростный Ойстр. Сжал бока худыми железными ногами. И погнал обезумчивым посвистом. И летит смятенный сломя голову. По логам да по кручам. Не разбирая дороги. Бесперемежно. Облупились жемчужные копыта. Потрескался перламутр на неимоверно выросших рогах. Явственно проступило на лбу едва заметное прежде чёрное пятно, тавро зла. Отощавший, ободранный, грязный, уже не восторги он восклублял. Но отвращенье и страх. Только двум величайшим героям удалось его перемочь. Почти три десятка жатв назад укротил Геракл во исполненье урочного подвига и доставил в Элладу, двоюроднику своей матери. А теперь, по весне, незадолго до скорбной путины обетного судна, смирил неустрашимый Тесей.

И увив
     рога
луговыми
      цветами
          белей серебра
милыми свежими
               лютиками
принёс
      в жертву
Сребролукому
            Аполлону

— выводил греческий кифаред. Взяв последний аккорд, посмотрел на меня. Точно в сомненье. Понимаю ли его язык. Наглец! Как будто Ариадне могли не дать
подобающего воспитания!

Нет больше Критского Быка, бича нашей чести. Сгинь его мерзопакостный отпрыск, и В ЛЕТУ КАНЕТ ВОПИЮЩИЙ ПОЗОР РОДА МИНОСОВА... Острый меч, быстромолнийный сверк... Кабы впрямь Минотавра убил некритянин. Заморец. Тесей.

Как хорош
как мужествен был
              чужестранец
из волн
       взмыв на берег
навстречу
         толпам
в сверканье
победном
венца!

Пронзительный взор сияет лазурью у Родоса, когда море хмельно улыбается небу погожего дня. Ровные кольца младой бороды обрамляют лицо гирляндами пышнопушистых фиалок. Смуглою лаской нали’та округлость предплечий, не сокрытых сплошным многорядьем узорных браслетов. На правом белеется яркая точка. Как у Геракла... Неизгладимая метина статных потомков Пело’пса. Доставшаяся обоим от матерей. Алкмены и Эфры. Внучек чудесноспасённого чада Танталова... Печать, скрепившая жуткую память...
        Как испытывал небожителей высокомерный лидиец, властитель Сипила.

Золотая Собака, охранявшая младенчество Зевса, осталась в его святилище у нас под Кноссом. Прельстился ею Пандарей, царь Эфеса. И похитил. И спрятал у тестя. У любимца богов! У Зевесова струка Тантала. Страшной клятвой, Стиксом подземным, клянётся седой укрыватель влетевшему мигом Гермесу. Враки досужие! нет у меня никакой собаки! Лжу простил великодушно породитель. Пуще хлюст-клятвопреступник возгордился. Пригласил на пир олимпийцев. Угощает дарами своих неоглядных угодий. Потчует винами из богатых своих вертоградов. Вот явилось, глаз лаская и ноздри, в кудреватой зелени азийской ароматами дымящееся мясо. Отшатнулись потрясённые гости. Смолкли разом, словно птицы в предгрозье. Лишь Деметра, опустошённая бесплодностью поисков, безотзывно исчезла нежно- любимая дочерь! рассеянно жевала свежину. И сверкнула молния взгневлённо. И низвергла к Аиду святотатца. Давшего вкусить плоти собственного сына! всеблагим, всемогутным бессмертным! дабы ума’лить их всеведение! А малютку Пело’пса воскресили вечноздравствующие. И замену нехватавшему плечу, съеденному тоскующей матерью Персефоны, Гефест изладил из блестящей слоновьей кости.

Солнце высушивает солёные капли, стекающие по гармоническим членам пловца. Переливаясь, сверкает наряд Нереид и наяд... Статуя, изваянная Великим Дедалом! только плавные, напевные линии образуют твоё естество!

Весь ты
сама
    соразмерность
Не то что
       наши мужчины чьи
плечи прямые
           ширью
               тройник!
коль не боле!
             бёдрам

Точно рокот волн, низкий певучий голос. Чарует, повествуя о дивном подводном дворце, где без счёту чудес. Где в жемчуге, каменьях, кораллах, хвостатый и без, штат Амфитриты, вручившей афинянину пребесценный венец для жданой его невесты... Не колеблясь, нырнул за кольцом! Юница Эрибея приглянулась отцу, а ты защитил гречанку. Не терпит пре- кословья самовластный Тиароносец Критский. Публично осрамлю дерзновенного! А Тесей принял вызов. Не убоялся взрыть лоно пучины. Зато теперь все знают. Сын ты Посейдону! Конечно же, он осенит высоким своим покровительством предстоящую битву!
             Но как биться безоружному?.. Меч в руке героя...

    Острый меч
 быстромолнийный
               сверк!
       в руке
 бесстрашного
             героя!

Клянусь Лабрисом, тебе необходим меч! Короткий меч совсем незаметен под хламидой. Греки носят такие длинные одежды... Ночью войду к тебе. Стражники не посмеют мне перечить. И одарю их щедро. Ты сразил Критского Быка! Верстал смертью за смерть Андрогея! Отомстивший за брата приобретает право на благодарность сестры.
                Не годится воину быть без оружия.

       Возьми!
И да будет
       тверда
            твоя рука!
       Да не ведает
                дрожи
       как сердце
       сыздетства!

Поутру’ узников не станут внове обыскивать. Поспешат отвести, отчураться! кратчайшей дорогой. Задвинут тяжёлые, лов свой, добы’чу чужую, не выпустит прочнопеньковая сеть! дуб, древо Зевесово, крепок! засовы...
        И впредь никогда не ударит об небо торжествующий рёв людоеда!

Его
   уничтожит
           навеки!
  острый меч
быстромолнийный
            сверк!
  в руке
БЕССТРАШНОГО
            ТЕСЕЯ!

Но герой не выйдет из Лабиринта
Голод и жажда истомят его
Поблёкнут алые левкои уст

Ввалившиеся ланиты сравняются бледностью с анемонами
выросшими повелением Кифереи из крови раненого её
возлюбленного прекрасного кипрского царевича Адониса

Бессильно упадут разящие без промаха круглые руки
с безволосой виссоновой кожей подобной лепесткам
асфоделий на влажных весенних лужайках

Быстрые ноги что стройностью будто колонны стеблей
златоцвета согнутся безвольно в коленях

Белыми мелкими цветами мирта оросит гордый лоб
траур смертельной испарины

Вянущей чашечкой позабытого в вазе нарцисса
поникнет на грудь голова

            Скатится
            наземь
            венец
столь недолго
            её
            украшавший

Навечно смежатся бездоннолазурные очи сына Морского Владыки
Подрубленным кипарисом замрёт бездыханное тело пред
лихим дровосеком чёрнокрылым угрюмым Танатом

И негодуя на безвременную кончину
отлетит юная душа
в безотрадное
подземное
царство

Позднее прикажет престолодержец Крита предать погребенью умерших, дабы их тени не призывали на него мщения змеевласых, кровавоглазых, свистящих бичами Эриний. И разберут часть уже бесполезных перегородок. И обнаружат меч. И караульных зачнут пытать. И сирым гуртом повинятся... Не проси пощады. НЕТ ПРОЩЕНИЯ КРИТЯНКЕ, СОПОБОРНИЦЕ МИНОТАВРОУБИЙСТВА. Не может быть угодно Посейдону твоё пособничество в таком деле. Даже если там замешан его сын, как ты легковерно утверждаешь. Горе нарушившей заповедный запрет! Отец, отец, дабы умилосердить могущественного бога, без жалости покараешь свою дочь. Немедленная смерть! уготована мне.
                Или пожизненное заключенье в опустевшей тюрьме.
                Как высшая милость царевне.

А если богоравный Тесей, прикончив мужебыка, желанием Синевласого достигнет выхода? Правда о мече всё одно просочится. Рано иль поздно. И мне равно;’ не спастись от Лабиринта.


Зевс!
    Жезл Вселенной!
Ведь я
      тебе
          не чужая!
Сжалься
       над внучкой!
Внемли;’
      моей просьбе
смиренной!

Пусть
   благородный Тесей
               сразит Минотавра!
Пусть
   безущербно
          отыщет дорогу на волю!

Я убегу с ним!
Венец
   златой Афродиты
преподнесёт мне!
И званье
     царицы афинян!

А в стольный родимый
                Кносс
по во’лнам отправлю
                гонца
крылатый
           сосновый ларец
вскрай полный
даров
      драгоценных

И злого проклятья
                бодец
отец не ринет
              во дщерь
невестку
        Владыки Зыбей!
кто Криту
страшнее
        Харибды!