Голос

            
          Одной из определяющих характеристик человека, позволяющих либо проникнуться к нему симпатией, либо нет, для Андрея Ивановича был голос. Он и жену свою первую, как, впрочем, и единственную, выделил когда-то для себя именно по голосу. Сидел он в поликлинике в очереди к участковому терапевту – прежний доктор,степенная Клара Михайловна ушла на пенсию и уехала в теплые края- врачу новому, незнакомому, и вдруг услышал в полуприкрытую  дверь ее голос – и пропал. Из-за двери раздалось словно журчание родника – нежное, мягкое, захотелось подставить под его легкие струи свои ладони, наполнить их чистой водой и перекатывать их, баюкая… И таким чудным голосом она произнесла обычные для больницы слова:
- Следующий!
  Очередь как раз подошла его, и Андрей Иванович(тогда еще просто Андрей, Андрюха) подскочил, словно его укололи булавкой, и, словно опасаясь, что его могут опередить, с замиранием сердца вошел в кабинетик врача.
  Встретил его внимательный взгляд голубых, нет, синих, как васильки, глаз. Миловидная девушка в кокетливо сбитой на бок белоснежной шапочке, из под которой выбивались непослушные завитки светлых волос, и таком же халате, пищащем при малейшем движении от собственной белоснежности и накрахмаленности, при всей своей напускной серьезности была больше похожа на студентку, чем на врача. Что она прочитала во взгляде Андрея – неизвестно, но она почему-то покраснела и отвела глаза, уткнувшись взглядом в стопку лежащих перед ней амбулаторных карт. Медсестра, видимо, куда-то вышла, поэтому посетителей вызывала она.
 - Как ваша фамилия?- спросила она своим чарующим голосом, и Андрей даже прикрыл глаза от удовольствия. Он назвался и она нашла в стопке его карту. Полистав ее, она стала задавать обычные для всех врачей вопросы. Все это вдруг стало для Андрея малоинтересным, и собственная простуда с последующим больничным уже не занимала его, интересными были только ее родниковый голос, синие васильковые глаза и прохладные руки с тонкими изящными пальцами, которыми она прикасалась к нему, прикладывая фонендоскоп то к груди, то к спине. И он понял, что хочет слышать этот голос всегда, хочет, чтобы она говорила ему «С добрым утром» и всякие другие слова, даже какие-нибудь глупости, принятые между близкими людьми и понятные только им. Андрею было 25 лет и до этого дня он ни разу не думал о своей женитьбе.
 Он попытался сказать какую-то шутку и сумел вызвать у нее улыбку, блеснувшую для него как солнечный луч. А перед тем, как покинуть кабинет он, собрав всю свою решимость и твердым, как ему казалось, голосом,  не спросил, а поставил ее в известность:
 - Я провожу вас после работы,- сказал, как монету отчеканил, он. И взгляд его был тверд настолько, что им, словно алмазом, можно было резать стекло.
 Она удивленно посмотрела на него своими васильковыми озерами и ничего не ответила, только пожала слегка плечами. Но и не сказала «Нет».
 А он уже все для себя решил.
Он ждал ее в холле возле кабинета с огромным букетом роз, в белоснежной сорочке, приобретенной пару часов назад в самом дорогом магазине их города, и новых брюках, отглаженных им так, что о стрелки можно было затачивать карандаши. Проходящие пациенты и медработники оглядывали его, такого торжественного, пунцового от волнения и с решительным выражением на лице, пытающегося вышагивать спокойно и размеренно, но с нетерпением поглядывающего на часы. Проходящие мимо женщины с интересом разглядывали роскошный букет, и лица их, озабоченные чем-то своим, отвердевшие от ежедневного решения разных проблем и проблемок, остановились мягче и добрее, и вспоминалось им, наверное,  свое, давнее, девичье, и вздыхалось невольно от его невозвратности, и было немножко завидно той, которую ждал этот волнующийся парень…
    Через месяц они сыграли свадьбу. У нее был «кавалер», и все у них было вроде бы всерьез, но он никак не мог решиться сделать ей предложение. Он был старше ее, работал в престижной клинике, писал диссертацию и строил удачную карьеру. Она, измучившись от его нерешительности и неопределенности, психанула и напросилась на работу в другой город, где была вакансия по ее профилю. Он на шантаж не поддался, с ней не поехал и отговаривать ее не стал. А она, имея решительного, но  малознакомого  Андрея с его самыми серьезными намерениями  с одной стороны и нерешительного –себе на уме –кавалера с неопределенными планами на их дальнейшую совместную жизнь, предпочла выбрать первого, может быть, даже и назло этому самому кавалеру. Андрей и понимал это, и подобный подход ему не нравился, но он был взят в плен, разоружен и низложен.
  Жили они неплохо. Было и понимание, и уважение, и забота. Вот только любви он не чувствовал, жена все никак не могла загореться от огня, полыхавшего в его сердце. И видит Бог, она старалась, она очень старалась, чтобы Андрей не пожалел о своем выборе. Но любовь такая прихотливая и своевольная птица – летает там, где хочется ей, и гнездо свое вьет по своему усмотрению. Она или есть, или ее нет.
    Их хватило почти на 10 лет. А потом прежний кавалер защитил докторскую, развелся с женой и вспомнил о прежней любви. И птица выпорхнула из гнезда, которое все эти годы старательно вил Андрей, и улетела обустраивать гнездо новое, оставив ему «трешку» в «панельке», подержанную «япошку», гараж с погребом и дачу недалеко от города, но забрав с собой совместно нажитых «птенцов» - сына и дочь. Развод обошелся без скандалов. Документы о расторжении брака и отсутствии взаимных претензий обе стороны подписали с видимым спокойствием, словно это был какой-нибудь договор поставки товаров. И все имущество, оставленное Андрею, сам этот факт, выглядел как откуп за бегство в другой мир. В котором ему места не было.
  Он не бился в истерике, пытаясь, как некоторые, любыми способами вернуть жену в  семью, он понимал, что если корабль отошел от причала – остановить его трудно, да и нужно ли, коль капитан корабля уже все решил с окончательным маршрутом и портом приписки.  Ему, конечно же, было обидно, что его десятилетние старания по ваянию и лепке самой ценной ячейки нашего общества пошли прахом, но он старался сделать это, он пытался… И кроме того, десять лет он слушал этот чарующий его ручеек, и млел каждый раз, когда слышал ее голос.
И вот прошло двадцать лет. У нее все было хорошо, она защитила кандидатскую и родила совместную с «кавалером» дочь. Она все также была хороша собой, и голос ее при их нечастых телефонных разговорах звучал для него все так же волшебной флейтой. Андрей превратился в полноватого и слегка лысоватого мужчину, звали его теперь по имени-отчеству. Работал он инженером по охране труда в крупной нефтяной компании. И еще он начал писать картины. Творческое начало жило в нем с детства, а после развода он, пытаясь убежать от одиночества,окружившего его, и не желая брать в компанию «зеленого змия», неожиданно для себя нашел успокоение в живописи.
Жил он в приличной «однушке», которую купил, продав свои трехкомнатные хоромы, когда заболела живущая в другой области мать. Разницу в денежном эквиваленте он до копейки истратил на ее лечение. Потом пришлось продать и дачу. Бывшая жена здорово помогла с лечением свекрови, с которой при совместной с Андреем жизни не сильно ладила, подключила к этому благому делу и своего нового мужа. Благодаря их совместным стараниям удалось отбить у старухи с косой несколько лет полноценной жизни для мамы. Но…  Остался Андрей без родителей – отец его умер раньше. Жениться еще раз он не собрался, хотя и попадались ему порой приличные женщины. Но не было той чарующей магии, за которой готов идти и идти. А может быть, он просто стал пожилым ворчливым товарищем, которому трудно угодить.
Однажды он позвонил по номеру, указанному в объявлении о продаже подрамника. Тот, которым он пользовался, уже изрядно поизносился и требовал замены. Ему ответил женский голос, и он обомлел от неожиданности – так по волшебному чарующе он прозвучал. Ему опять послышался по -детски чистый лепет ручья, катящего свои воды по мелким камушкам,  шум весенней листвы и шорох ветра. Он моментально решил купить у этой женщины подрамник, сколько бы он ни стоил, лишь бы еще раз услышать этот голос. И ему очень захотелось увидеть ее.
       Они встретились в парке, в летней кафешке. Он боялся, что она не захочет превращать их, в общем-то, деловую встречу в подобие свидания и откажется от его предложения, но она, к его радости, согласилась. Он заказал кофе и мороженое, хотел было раскошелиться и на бутылочку «Мадам Клико», но решил, что это может ее отпугнуть. Букет роскошных роз он планировал подарить ей в конце их встречи.
Хозяйке зачаровавшего его голоса было чуть за тридцать, высокие скулы и карие глаза выдавали в ней обладательницу татарских кровей. Статная и  привлекательная фигура неожиданно взволновала Андрея Ивановича, где-то внутри у него зашевелился червячок мужского интереса. Он любовался цветом ее глаз, так ему нравившимся, купался в волнах ее голоса и ему в голову приходили всякие, даже весьма стыдные, мысли. Появились даже какие-то неопределенные мечты.
 Подрамники у нее остались дома, и их было несколько, разных размеров. Остались они от старшей сестры, художника, вышедшей замуж за итальянца и уехавшей на ПМЖ туда. Андрей Иванович, не глядя,  предложил выкупить их все. Договорились совершить сделку завтра. Новая знакомая, ежась под его пристальным взглядом, поспешила попрощаться и быстро уехала. Запланированные цветы он ей подарить не успел.
«Завтра, завтра,- пело у него сердце.- Завтра я увижусь с ней и подарю букет. В той ситуации она не сможет от него отказаться».
Спал в эту ночь он крепко. Утром он вспомнил, что всю ночь чувствовал рядом чье-то присутствие и испытывал во сне какое-то радостное чувство.
Субботним утром, уже проснувшись и нежась в постели с закрытыми глазами, он почувствовал, что рад этому солнечному утру, пению птиц, на которое давно не обращал внимания, и даже шуму проезжавших по улице машин. Жизнь становилась для него многоцветной и обретала утраченный было смысл. И он не стал скрывать причину этого подзабытого ощущения новизны сам от себя: ему понравилась эта женщина, и ее голос и она сама. Правда, она была замужем, но Андрей Иванович поспешил успокоить проснувшегося в нем хранителя традиционных ценностей – она ему только нравится и ничего больше.
      Готовился он к встрече с особым тщанием: одел лучший костюм, дорогущую темно-синюю рубашку из хлопка BOSS, таковой не кажущуюся, подумав, нацепил на руку золотой Роллекс, а в нагрудной карман пиджака слегка небрежно запихал шелковый носовой платок.  Итальянские ботинки пускали по квартире лучики, как маленькие зеркала. И дополнил он свой великолепный образ ароматом Fahrenheit Absolute.
Взглянув на себя в зеркало перед выходом, Андрей Иванович остался доволен увиденным и подумал, что, будь он женщиной, он бы вряд ли сумел устоять против этакого парня.
Они встретились в скверике возле ее подъезда, она была в модном летнем сарафане и туфлях-лодочках, черные, как воронье крыло, волосы были собраны в хвост. У него была надежда, что она пригласит его к себе в дом и даже предложит попить чаю, а где чаепитие – там может и разговор завязаться, подрамники – все 5 шт, стояли на скамейке друг за другом по-ранжиру, словно солдаты в колонне, и Андрей Иванович понял, что чаепития с беседой не будет. Он не сможет узнать о ней что-то новое, личное- как он надеялся. Он про себя огорченно вздохнул.
 Деньги за подрамники она попросила смешные, от предложенной им суммы сразу отказалась, и он вручил ей все-таки – как бы в компенсацию - букет цветов. Он сам тщательно подбирал  цветы, не хотел, чтобы букет показался ей вычурным либо даже откровенным. Он часто писал натюрморты и знал толк в цветах. Она попыталась отказаться от букета, но все-таки не устояла перед его красоты и приняла их, по его просьбе широко вдохнув аромат цветов и погрузив в них скуластое лицо. От предложения отметить удачную сделку в кафе она отказалась, а вот на выставку в ДК «Газовщик» через две недели, где будут выставлены и его работы, прийти согласилась. И на сегодня это было все.
« А на что ты рассчитывал?»- со злостью даже спросил он себя и не стал отвечать этому вырядившемуся в лучшее мужчинке солидного возраста, попрощался с ней и пошел куда глаза глядят. А глаза и почти детская обида вывели его к той самой кафешке, и он хотел было почтить ее своим присутствием, и хлестануть там фужер коньяку, такой дорого одетый и пахнущий одинокий мужчина, но потом он резко развернулся и быстро пошел домой. Связанные подрамники били его по ноге, но он не замечал этого. Он шел к себе домой, в свою мастерскую, и уже писал картину.

   «…И еще к новостям культуры. В нашем городе в ДК «Газовщик» проходит выставка живописи местных художников. Проводится она уже в пятый раз, и год от года количество ее участников увеличивается. Растет и мастерство наших земляков. На проходящей выставке внимание многих зрителей привлекло новое полотно известного художника, инженера «Газпромнефть» Андрея….. И если раньше, на предыдущих выставках, он знакомил нас преимущественно с пейзажами и натюрмортами, то здесь он, помимо своей основной тематики, предложил на зрительский суд абсолютно новое для себя произведение – картину под названием «Голоса.» Известный галерист Марат Гельман, посещающий нашу выставку уже в третий раз, рассказал нашему корреспонденту о том, что у них с автором этого неординарного произведения существует договоренность о том, что картина эта будет выставлена в его галерее. И что уже есть покупатели, готовые выложить за нее кругленькую сумму…»
« Ну вот ты и становишься известным,- подумал Андрей Иванович и переключил телевизор на футбол.Тот, которому он сообщил эту приятную, в общем-то, новость, не особо и обрадовался, а принял это без эмоций, словно давно знал, что так оно и будет.
« Не остаться бы автором одной-единственной приличной вещи,- немного с грустью подумал Андрей Иванович, - а впрочем, если и одной, но приличной, то я согласен.»
Его команда вскоре забила гол, пиво было холодным, самолично выловленная в Оби и закопченная своими руками рыбка вкусной.
Вечер обещал быть не хуже и не пустее других вечеров.



Телефон неожиданно зазвонил вскоре после того, как «Спартак» забил второй гол. Номер определился ее, и он вдруг заволновался и, от неожиданности суетливо, начал «алекать» в трубку.
- Извините за поздний звонок,- услышал он ее волшебный голос,- вы мне сказали, что я могу позвонить вам в случае любой надобности. Вот я и звоню…
- И правильно делаете, время еще детское,- привычными, как многие из нас, словами заговорил он, а сам почти вдыхал ее голос. Он был для него не только звуком, тембром – но, оказывается,  имел и запах. Так пахнут малюсенькие, превратившиеся в пыль,  брызги  от ручья с чистой водой, падающие тебе на лицо, когда ты наклонился и пьешь воду из этого ручья, или самум, сухой и горячий, словно сама пустыня, или сладковатый запах сакуры.
- Я недавно услышала в новостях про выставку, о которой вы мне говорили, и вот решилась вам позвонить. Сколько дней она еще будет проходить? – после молчания заговорила она.
- Еще неделю, - сухо ответил Андрей Иванович, а сердце его затрепыхалось, как птица в силках.
« Не забыла, значит,- с грустной радостью подумал он.- Может, там и увидимся опять…»
- Я не забыла, не подумайте.- начала оправдываться она,- просто у меня не то настроение и не состояние было,- сказала она и умолкла.
- А что у вас произошло?- не скрывая волнения, спросил он.
 - Не знаю, как и начать… - он услышал, как в ее голосе задрожали слезы. – И не знаю, почему вам об этом решила рассказать…
- Что у вас случилось? Чем я могу помочь?- засуетился он, боясь, что она может и не решиться на разговор и положить трубку.

- От меня муж ушел,- просто сказала она.- Сказал, что встретил другую и полюбил ее. Собрал чемодан и ушел…А я его не пыталась остановить,- закончила она.
Андрей Иванович вспомнил, что точно так же от него когда-то ушла жена. Вспомнил заполнившую его сердце пустоту, ощущение бессмысленности дальнейшей жизни, растерянность и обиду. А поговорить ему тогда было не с кем. Лучший друг был на месячной вахте, дозвониться до него было невозможно. И бутылка коньяку стала ему и собеседником, и жилеткой в тот вечер.
Он вдруг почувствовал, что услышанная новость даже обрадовала его, ведь если они разведутся – она станет свободной женщиной, и тогда…
« А что тогда? – подумал он и сник.-  Что ты можешь предложить ей, молодой, горячей женщине, годящейся тебе в дочери? Свою «однушку», болячки и долги, неплохую, правда, зарплату и угасающее либидо? И светлые и высокие чувства человека предпенсионного возраста? И свой богатый духовный мир? А надо ли все это ей? Менять свою жизнь, вникать в жизнь другого человека, жить его заботами? Да и надо ли это тебе самому?- неожиданно закончил он мысль.- На сколько тебя хватит? Сможешь ли ты сделать ее счастливой или будете оба мучаться?»
Ему  стало стыдно за свою неуместную тайную радость от плохого для нее известия, и так одиноко, словно дорогая сердцу женщина ушла от него во второй раз. Он попытался придать своему голосу бодрости и спросил:
- Давно ушел и к кому?
Произнеся это, он прочувствовал всю нелепость своих вопросов, но они уже были заданы.
- Десять дней назад, к какой-то коллеге по работе,- как школьница ответила она и заплакала – он это почувствовал.
          Он не знал, как себя вести в этой ситуации и что говорить. Но она ждала от него помощи и совета и он, холодея от понимания того, что отрезает для себя все пути к ней, начал говорить, как ему показалось, взвешенно и правильно:
- У вас такая ситуация, выход из которой сможете найти только вы сами. Вам будут давать советы и с той, и с другой стороны – и послать его и подать на развод- и простить и принять обратно. Мне кажется, что ваш муж одумается. А вы не спешите принимать какое-либо решение сейчас, в пылу эмоций. Пусть все идет так, как идет. Если корабль снялся с якоря и вышел из бухты – удержать его будет трудно. Главное – не спешите. К вам придет понимание момента. И вот тогда вы и примете правильное решение.
Андрей Иванович словно давал советы самому себе. Ведь тогда, 20 лет назад, он не стал удерживать жену, а принял решение на эмоциях. Могли ли они тогда простить друг друга и сохранить семью?
- Андрей Иванович, вы слово в слово сказали мне именно те слова, которые я уже слышала от подруг и родственников за эти дни. Одни советовали плюнуть на него и забыть, другие – простить и принять.  А я послушаю вас и спешить не буду,- успокоившимся голосом ответила она. – Вы очень помогли мне, удержав от поспешного решения,- она замолчала, словно хотела добавить еще что-то к уже сказанному, но, либо не решившись на это, либо передумав, скомкала беседу и попрощалась уже спокойным голосом-,  всего вам хорошего. И спасибо. А на выставку я завтра обязательно схожу.
- Если мы там вдруг не увидимся, то позвоните и скажите свое мнение, пожалуйста,- попросил он ее.
- Хорошо,- коротко ответила она и  положила трубку.
А ему захотелось повыть и покусать свои локти.
В эту ночь спал он плохо. И, как и тогда, в день ухода жены, пил коньяк, заливая им свое одиночество. И если тогда у него было такое ощущение, что его нагло обокрали, то теперь он считал, что  обокрал сам себя. Видеть кого-то или говорить с кем-то о чем-то не хотелось. Ему хватало того, что у него было.
«Ничему тебя жизнь не учит»- думал он, засыпая.
… На берегу лесного ручья сидела белокурая   девушка. Сказать, что она была ослепительно красива – значило соврать – такой она не была. Но было в ней что-то неуловимо прекрасное и загадочное, что чувствуешь кожей, но не  можешь назвать словами – потому что таких слов нет. Произнесенные вслух – они бедны и умаляют образ. Глаза ее были полуприкрыты, длинные ресницы похожи на крылья бабочки, тонкие губы слегка улыбались, по лицу ее ходили тени от листвы растущей рядом ивы. Она пела. Голоса, конечно, слышно не было, но она ПЕЛА.
У ее ног бежал лесной ручей. Лучи утреннего Солнца просвечивали его насквозь, а прозрачные струи были выписан так достоверно,  что хотелось подставить под них ладони, сложив их ковшиком, и пить это искрящееся волшебство. И было полное ощущение, что ты слышишь журчание воды.
Сидящие на ветках птахи так самозабвенно откидывали головы, так раздували свои шейки и распушивали перышки, что звуки, которыми они встречали это утро, просто не могли быть не прекрасными.
А в небольшом, почти крохотном, озерце, в которое впадал говорливый ручей, отражалась сидящая на берегу девушка. И хотя у отражения были татарские скулы, черные волосы и карие глаза, они были чем-то неуловимо похожи, и было ощущение, словно это аверс и реверс, ведь одна сторона монеты отличается от другой, хотя они и составляют одно целое. И она тоже ПЕЛА…
Каждый мазок на картине был напитан и пропитан звуками. Ее автор сумел каким-то непостижимым образом соединить в ней, казалось бы, несоединимое. Она светилась и звучала. Она пела на разные голоса...

  Андрей Иванович не стал звонить ей и назначать время встречи на выставке, хотя ему этого и хотелось. Ей неудобно было бы отказать ему, а он не хотел принуждать ее к встрече. Пусть все будет как будет.
В радостной для него сутолоке прошло несколько дней. Галеристы отобрали для своих галерей еще несколько его картин, были подписаны соответствующие документы,  застрахованы картины, получены визитки.С ней на выставке он так и не увиделся. Понимание неизбежности этого уже плотно жило в нем.
Она позвонила опять вечером. Голос ее был растерянным, и ее неуверенность родила в его сердце волну жалости к ней.
« Бедненькая моя,- неожиданно он назвал ее так,- как тебе тяжело, наверное, сейчас. И жизнь семейная рушится, и что-то непонятное вокруг творится. А ведь надо что-то решать…» Но говорить об этом ей, конечно, не стал.
- Извините опять за поздний звонок,- запинаясь, сказала она. – Но я вам обещала. Я была на выставке и видела ваши картины. И ее тоже видела…- она замолчала, то ли ожидая его реакции на свои слова, то ли подбирая, что  сказать дальше.
- Я не думала, что у вас все так,- не договорив фразы, она опять замолчала. Потом, решившись и словно прыгнув в холодную воду, она зачастила от волнения:
- Я, конечно, почувствовала, что от вас что-то исходит, но не хотела в этом признаваться, отгоняла от себя эти мысли. Простите меня, но я не знаю, что мне теперь делать. И что будет в моей жизни дальше… И как поступить? Вы ведь мне тоже стали не чужим, хотя я и понимаю все…
- А ничего с этим вам делать не надо,- словно не своим голосом ответил Андрей Иванович. –Живи своей жизнью, девочка,- неожиданно для себя, а уж тем более для нее сказал он.- И береги то, что имеешь. И если у тебя получится – то вспоминай меня иногда. Всего тебе хорошего,- резал он по живому, прощаясь с ней, отдаляя, отрезая ее от себя, выстраивая между ними широкий крепостной ров, который невозможно будет преодолеть.
В трубке было слышно, как она плачет.
- Не плачь,- как можно ласковее и нежнее, словно глядя ее по голове, сказал он.
- Все у тебя образуется,- попытался он успокоить ее привычным штампом. Зачастую они успокаивают быстро.
- Ко мне муж вернулся, как вы и говорили,- виноватым голосом сказала она, а Андрей Иванович не понял - добить она его хочет или обрадовать таким известием.
- Я его домой пустила, дети его очень любят, но простить пока не могу, - замолчала она, словно ожидая от него чего-то.
И он проворонил свой, наверное, последний шанс:
- Ну вот видишь, жизнь-то и налаживается.
Он говорил нарочно такими незамысловатыми и обыденными –никакими- фразами, чтобы романтический туман в ее голове рассеялся и ей проще было бы принять решение.
- Всего тебе хорошего,- первый он положил трубку, а про себя договорил : - Славная ты моя девочка.
Он посидел в тишине, тупо глядя в стену, потом взгляд его остановился на бутылке коньяку. Напиться не хотелось.
«Было бы, наверное, хорошо, если бы она мне больше не звонила,- твердо и жестоко сказал он тому, с кем часто вел диалог. – Почему? - спросил тот. - Потому. Ни к чему бередить незаживающее…»
         Он ловко натянул холст на подрамник и быстрыми и точными движениями загрунтовал его. Внутри  у него не прекращалась дрожь, словно кто-то тронул натянутые там струны, и они дрожали, помалу успокаиваясь. Но он знал, что картина получится только тогда, когда они будут дрожать. И хотя холст еще не высох, он уже видел  новую картину, на нем уже начали проступать ее контуры. Он напишет историю человеческой жизни, историю о том, как встречаются люди, мужчина и женщина, как у них появляются друг к другу чувства, но горечь ситуации в том, что о них они не могут друг другу рассказать. Потому что это не сделает их счастливее. Богаче – да, но не счастливее. Они могут протянуть руки по направлению друг к другу, но не могут друг друга коснуться. Вот об этой невозможности  и будет картина.
Он не знал совершенно, как будет это делать, он ведь был самоучкой и мало что знал о всяких приемах, способах и прочих механизмах передачи, переноса своего внутреннего состояния на холст, но он почему-то был уверен, что у него все получится. Сумел же Мунк  в одной из своих известных картин передать состояние тревоги, безнадежности и ужаса, охватившего человека. А ему надо рассказать о чувстве, не менее сильном, но несущем в себе положительный заряд, и, самое главное, в его картине должна быть надежда, она там должна жить обязательно. Она – надежда - центр повествования, его скелет, и без нее никак, без нее все рухнет.
«Хорошо писателям,- подумал Андрей Иванович,- они могут словами описать то, что видят и чувствуют, а тут попробуй рассказать об этом на холсте с помощью красок…» А  кисть в его руке  делала свое дело.
11.07.23.   08.00