Женщина с наивными глазами

О главном я не умолчу —
Мне и на это хватит смелости:
Да, я хочу тебя, хочу!..
Но, знаешь, меньше, чем хотелось бы.
Владимир Вишневский
Генка сидел, молчаливо обнимая стакан, в котором плескалась прозрачная как слеза младенца огненная смесь, именуемая в народе водкой.
Противнейшая, между прочим, жидкость и наихудшее средство для расслабления по причине ядовитого и очень агрессивного свойства искажать действительность.
Опять же похмелье, если кто понимает, как это противно и утомительно.
Удовольствия на копейку, зато эффект выхода из похмелья такой, что лихорадка и грипп, в сравнении с ним – детская игра в песочнице.
Мужчина задумался: пить до состояния невменяемости или плюнуть на всё и лечь спать?
Душа болезненно маялась, успокоить её как-то иначе было нечем.
И чего, скажите на милость, эмоции так разгулялись – покоя не дают, который день подряд!
А дело в том, что Верочка, жена его ненаглядная, мать двоих детей, произведённых совместно в эмоционально насыщенном состоянии абсолютного чувственного блаженства и единстве представлений о радужных перспективах семейного будущего, взбрыкнула в очередной раз.
Жена, не считаясь с родительским и супружеским статусом, проявив впечатляющую решимость самоотверженно отстаивать право на самоопределение и независимость, перебралась  жить на территорию мужчины, которого злосчастная судьба лишила здоровья и благополучия.
У Верочки по отношению к несчастному неожиданно включился извращённый аналог материнского инстинкта, заставляющий защищать и опекать объект, спасению которого на больничной койке она посвятила несколько месяцев личной жизни.
Кроме жалости, Геннадий это понимал, иных причин у жены не было.
– Петенька, – настаивала супруга, – человек несчастный, жертва трагического стечения обстоятельств. Страдания и несправедливость просто преследуют его. Роковая судьба отняла у него всё.
Вдумайся – у человека инфаркт, зависимый от инъекций инсулина сахарный диабет, жуткое артериальное давление. Жена его бросила… довольно цинично выставив за дверь.
Примерь все эти несчастья на себя. Ну и… как себя чувствуешь! То-то и оно!
Детей, и тех настроили против него.
В итоге его жизнь иначе как стихийным бедствием не назовёшь.
Петюня… ты должен понять, Геночка, без меня не выживет. Я ему просто необходима… как вода, как  воздух. Буду спасать.
 – А о нас с сыновьями подумала? Нас-то кто от проблем и невзгод защищать будет! А ведь причина наших бед – твоя инопланетная  жалость к больным эгоизмом мужикам, которые ничего не умеют и не хотят делать, зато научились манипулировать! Это что же получается: жену отдай дяде, а сам… хоть аренду на женские тела оформляй. Не понимаю, почему до сих пор никто не открыл агентство “Жена на час”. Не профессиональная жрица любви, а женщина.
Не пойму я тебя, Верочка. Вроде хороший ты человек: душевный, с тонкой чувствительностью, а ведёшься на ловкие фокусы подозрительно влюбчивых субъектов, умеющих расписать в пастельных тонах и красиво оформить  ничто иное как несостоятельность и лень, нравственную нищету и физическое тщедушие в виде заслуги… благородства и бескорыстия. Откуда в тебе это болезненный приступ необъяснимой альтруистической жертвенности?
Зачем ты пытаешься изображать мать Терезу? В качестве возмещения они вручают тебе себя… любимого. С целым списком хронических болезней, деликатных проблем, и отсутствием средств существования.
Кроме способности интриговать и вызывать к себе жалость эти господа ничем более не обременены. Ни материальным благополучием, ни крепкой семьёй, ни умом, ни благородством. Что у твоих подопечных есть, кроме болезней и потребностей? Ни-че-го!
– Всё ты правильно говоришь, Геночка. Всё так. Наверно. Не знаю… не всё так просто. Ты не способен войти в его обречённое положение… а я могу. Несчастный он, неприкаянный, больной... нуждается во мне как младенец в мамке. Не выжить ему одному. А тут я... молодая, сильная. Я всё преодолею, всё смогу. Да и люблю его… опять же.
– А меня, детей, дом свой, наконец, судьбу беспокойную, неустроенную по большому счёту, оттого что мечешься, себя не можешь понять… себя-то хоть любишь? Что за гормоны такие покоя тебе не дают, влюбляться заставляют в каждого, кому хуже, чем тебе, у кого ни за душой, ни в сердце ничего – пусто.
– Да как же это пусто, если человек любить умеет! У него тело больное, а душа… душа чистая как роса, чуткая, беспокойная, нежная. За то и страдает, бедолага, что сердцем светел. Души он во мне не чает, боготворит, обещает век на руках носить.
– Тебя ли он любит, дурёха! Титьки твои налитые, фигурку точёную, да глаза цвета спелого гречишного меда – всё то, чем можно, не прикладывая усилий, поживиться… да-ром. Чего лишён в силу пребывания в закрытом медицинском учреждении и состояния конфликта с семьёй, где ты за ним выносишь горшки.
А он, несчастный, вынужден издалека наблюдать твои прелестные округлости, не смея к ним прикоснуться.
Обидно же, что на эти щедрые лакомства имеются претенденты.
Ненаглядный твой, имея в избытке развитые инстинкты, богатое воображение, время и возможность проявить актёрские способности, мечтает завладеть безраздельно лакомым кусочком сладенького пирожка, который заманчиво скрывается под подолом белого больничного халатика, который сам по себе инициируют повышенную активность сексуальных рефлексов.
Неужели непонятно – ему нужен секс: желательно – страстный, но на бескорыстной основе, по возможности безопасный.
По причине твоей принадлежности к штатному медицинскому персоналу и избыточной впечатлительности, только идиот может отказаться от вкусного эротического сувенира.
Соглашусь – положительные эмоции для скорейшего выздоровления пациента необходимы.
Но, не в таком же неприлично легкомысленном качестве, Верочка!
Никакой любви твой избранник даже изображать не будет. Его поведением движет голая меркантильность, грубый расчёт и банальная похоть.
– А если даже и так... он ведь ответить на твои сомнительные аргументы не может. Значит, говорить о нём можно чего угодно. Но пойми, это цинично, низменно. Ведь ты не такой. Я знаю. Жить я с ним буду – не отговаривай. Да… тебя я тоже очень-очень люблю. И детишек. конечно. Скажешь им, что мамка в командировке. Или ещё чего, сам придумай.
– Они уже не такие маленькие, как прежде. Сами всё поймут. А тебе ещё раз скажу – глупая ты баба... глупая и беспринципная. Сама не ведаешь – что, на что собираешься разменять. Этому бандерлогу твой внутренний мир представляется в виде станка для эротических процедур. Поверь – он ловкий приспособленец, банальный альфонс.
Найдёт сиделку глупее  и слаще, когда на ноги встанет – не глядя выбросит тебя из жизни, как использованный билет на автобус, помяни моё слово.
– Прощай, Геночка! Зла на меня не копи. Ты всё равно самый лучший.
– Тогда объясни – что конкретно тебя в это пекло гонит! Что это – выгодный обмен, купля-продажа, рекламная акция?
– Это, жизнь, любимый. Моя личная жизнь. Она такая… прими как есть.
Генка поднял стакан, посмотрел на просвет невидящими глазами и опрокинул жидкость в рот, не чувствуя, ни вкуса, ни горечи, как родниковую воду.
Закуска в рот не полезла, – почему, ну почему я такой безвольный! Что заставляло прежде и вынуждает теперь мириться с патологической ненормальностью жены! Что это – болезнь, распущенность, мания… можно ли такое поведение изменить, вылечить? Как человек может быть настолько беспринципным,
Он ведь помнит, какая была любовь: проникновенная, нежная, бескрайняя, на разрыв аорты. Не чувства - симфония.
Насмотреться на Верочку не мог. А она на него.
Облизывали друг дружку как леденец, смаковали прикосновения, дразнящие запахи.
А незабываемый вкус поцелуя длинной в несколько часов, объятия протяжённостью в ночь.
С ума ведь сходили от чувственного влечения, до изнеможения зацеловывали друг друга.
Когда однажды дело дошло до эротики, а позднее и секса – бессрочно улетали в иные миры, часами и днями не были в состоянии вернуться в реальность.
Верочка была бесподобна.
Неподготовленных в интимном отношении любовников атаковали стаи коварных гормонов, вызывая реакцию как на действие боевых отравляющих веществ, поражающих одновременно сердце, мозг и нервную систему, парализующих способность сопротивление сторон.
Каждое прикосновение вызывало эйфорию, сходную с наркотической: соперничать с этой напастью не только невозможно, но и до жути не хотелось.
Кому захочется отстегнуть крылья, лишая себя возможности летать, если природа наделила этой уникальной способностью?
Только  ненормальный может отказаться от лучшего из того, что может предложить жизнь.
Конечно, деликатесы предпочтительно не жрать, а смаковать, но когда на тарелке лежит изысканная сладость, просто невозможно удержаться в рамках разгрузочной диеты.
Разгоряченное тело, минуя мозг, торопится отведать соблазнительную, пусть лишнюю, порцию вкуснятины, даже если потом будет хуже.
Эротические деликатесы  не заканчивались, как чудеса в увлекательной истории со счастливым концом, как в сказке про чудесную меленку.
Завершение одного круга блаженства оборачивалось началом следующего, источником новых и новых наслаждений, разнообразию которых не было числа.
Да и кто считал тогда прибывающую с каждым часом слияния наличность, поступающую в совокупности. Это слово Верочка настойчиво путала с совокуплением, что вызывало неудержимый смех у Генки и приступ железной эрекции.
Всё это было. Если подумать, то и не столь давно – меньше десяти лет назад. А впечатление, словно целая вечность прошла.
Жили-жили, душа в душу, и на тебе – сюрприз.
Так ведь не первый уже.
С тех пор как Верочку перевели из детского отделения городской больницы в хирургию всё и началось.
Почти сразу.
Верочкина чувствительность изначально была запредельной: бывало, да не раз, когда от поцелуя у неё обносило голову, объятия заканчивались глубоким обмороком.
Это совсем не мешало жене бросаться в омут эротических грёз с головой, причём, она терпеть не могла осторожничать, ждать: хочешь получить желаемое – действуй, не задумывайся о последствиях.
Верочка обычно не думала, в их семье эта утомительная обязанность была закреплена за Генкой, который, как умел, вправлял супруге мозги, разгребал последствия нечаянных увлечений и импульсивных поступков.
Очередной с трудом зацепившийся за жизнь больной, которого она с любовью и лаской сумела удержать на краю, прикипал к ней, избавительнице, начинал сулить манну небесную, забывая, что даже крупу для этой каши купить не на что.
Отнюдь не оттого у большинства безнадёжных больных нет сил и здоровья, что растратили на альтруизм, а лишь по причине уязвлённого самолюбия, мелочного плутовства и безмерной величины закостеневшего эгоизма: всё себе, для себя.
И Верочку они использовали точно так же – привязывая не искренностью и любовью, а биологическими инстинктами и физиологическими потребностями.
Как же – человек беспомощен, безнадёжно болен, покинут всеми, из последних сил борется с несправедливой тиранией суровой реальности.
Необходимо срочно спасать.
Брось ему спасательный круг – заставь позитивно мыслить, активно лечиться, проводи аккуратно и своевременно процедуры.
Дальше сам.
Так нет же, такие пациенты любят, когда всё делают за них: ухаживают, страдают, содержат.
В качестве награды спасительнице за отзывчивость и чуткость, за титанический труд, предлагают  убогий немощный секс, цена которому три копейки в базарный день, и бесконечным списком свои проблемы.
Смертельно больному тоже хочет иметь всё: всё сразу, всё сразу сейчас, сразу сейчас и абсолютно даром. Желательно с наваром в виде премиального, секса.
Верочка воспринимала эротические упражнения с безнадёжными больными как соску для грудного младенца, как вынужденную терапевтическую процедуру: для неё чувственное участие ничего не стоило, а пациенту могло сохранить жизнь.
Не думать о Верочке Генка не мог. Даже мысленно произносил её имя уменьшительно, ласково, потому, что любил безмерно.
Даже такую.
И тосковал, и ждал.
Ждал, когда Верочка раскусит очередного Серёжу, Петюню, Ашота, Гиви или Арнольда, когда изживёт неуёмную страсть к безнадёжным спасательным акциям.
Ведь выхода присущего её характеру альтруизму в полной мере хватает за операционным столом, где борьба, причём реальная, а не выдуманная, порой длится часами.
Там она действительно спасает людей. А этого…
– Петюня…
Алкоголь никак не добирался до мозга. Так бывает.
Утром он обязательно почувствует опустошённость, апатию и слабость, заодно головокружение и тошноту.
Хоть бы на время убежать от происходящего, спрятаться, словно страус, в эйфорию пьяного состояния.
– Верочка!
Генка всегда много работал: вечные и бесконечные подработки позволяли не бедствовать, даже жить достаточно обеспеченно.
Он старался в меру сил и возможностей: подрабатывал на овощной базе, на товарной станции, грузил мешки с цементом в вагоны, на листопрокатном заводе таскал металлические болванки, копал траншеи, заливал фундаменты. Успевал везде, где требовались рабочие руки и не спрашивали трудовую книжку.
Таких мест было немного, он освоил почти все.
Попасть на подработки не просто, там везде стабильный специфический контингент: суровые мужики с непростым прошлым, разукрашенные синими наколками, пьющие в немыслимых дозах всё, что горит.
Когда не было выгодного наряда, грузчики приводили в подсобки дам лёгкого поведения, которые раздвигали ноги за стакан самогона, а то и вовсе в долг.
Дамы нисколько не стеснялись дарить любовь в антисанитарных условиях на виду у всех: артистично стонали, активно подмахивали, не прячась, пока прочие мужички глотали горькую, играли в карты и ждали своей очереди, равнодушно наблюдая за развратным трудом старателя.
Генку с души воротило от вида блудниц, хотя иногда и в этом вертепе встречались вполне свежие экземпляры, которые стеснялись грязного бизнеса и угощали не всех – с разбором. Но и они в его понимании – лишь инструмент низменного удовлетворения похоти.
– Верочка совсем не такая, – убеждал он себя, даже мысленно позволить себе сравнения её с падшими женщинами.
Да, она спала со всеми этими Петрами и Павлами, потому что считала секс неотъемлемым правом мужчины, с которым живёт, необходимой потребностью в физиологической разрядке, по причине отсутствия которой неудовлетворённые мужчины запросто попадают под нож хирурга.
Таких  страдальцев, которых оперируют пачками, Верочка видит ежедневно, а причина банальная – женщина "не даёт".
Ясно, что чаще случается наоборот, когда мужики сачкуют, порой не только от лени, а утомившись в объятиях тайной любовницы.
Это не про неё. Верочка здоровье каждого своего мужчины блюдёт неизменно, старается в меру природных интимных способностей, коими природа её не обделила.
Одноразовый секс – не для Генки. Да и не сможет он даже обнять и поцеловать чужую женщину, тем более без любви.
Гена довольно рано почувствовал себя созревшим юношей: сначала у него набухла и заболела молочная железа. До этого он и не знал, что такое может случиться. Пришлось испытать значительное неудобство и боль. Вскоре после этого он проснулся среди ночи в поту с неясными, но отчетливыми ощущениями эйфории и счастья, обнаружив на простыне липкую субстанцию с резким запахом.
Конечно, мальчик испугался, одновременно озадачился вопросом: если я сделал что-то плохое, почему мне так хорошо!
Он точно помнил, что снилась девочка, хотя видел лишь размытый неясный силуэт, но знал точно, что это именно девочка, причём красивая. Она сделала что-то, отчего Генке стало приятно, сердце наполнилось кровью, мозг лучезарными эмоциями непреодолимой радости.
Именно тогда он и проснулся. Испачканная простыня заставила стыдиться, а испытанные эмоции – мечтать о повторении.
Гена после этого подолгу не мог заснуть – пытался вернуть дивное видение, которое неизменно приходило, но неожиданно, внезапно, не давая возможности достаточно долго продлить удовольствие.
Он боялся, что мама будет ругать, пытался спрятать следы “преступления” .
Мама внимательно на него посмотрела, нечаянно обнаружив улики, погладила по голове, – когда же ты успел вырасти, – и больше ничего.
Значит, с ним всё в порядке. Надо спросить у друзей.
Те подтвердили, что с ними происходит то же самое и что такие ощущения можно вызвать самому, причём даже днём. Хвастались своими способностями.
Первая любовь случилась у него в пятнадцать лет с девочкой из параллельного класса.
В этом возрасте все мальчишки – щуплые голенастые скелеты, а девочки уже имеют вполне различимые женские формы с округлившейся попой и заметными даже под мешковатыми платьицами бугорками груди.
Генка засматривался: то на одну, то на другую девчонку, иногда на многих сразу, и мечтал.
О чём, он и сам не понимал, не имея на этот счёт никакой информации, но непременно о любви: ведь о ней бредят и грезят все мальчишки.
Девочка подошла к нему сама.
– Ты на меня так смотришь, словно влюбился.
– Ну что ты, не выдумывай, я просто...
– Не притворяйся, что ничего не понимаешь. Я уже взрослая. Ты тоже мне нравишься. Понесёшь портфель. У меня он сегодня тяжёлый. Я Таня.
– Знаю.
– Чего ты знаешь? Ничего ты не знаешь. Мальчишки только притворяются, что чего-то знают, а на самом деле всё выдумывают. Мама так сказала. И врут, что влюбились, а сами просто целоваться хотят. Ты тоже хочешь… я знаю.
– И ничего я такого не хочу. Меня Гена зовут. А портфель твой совсем не тяжелый, ты это специально выдумала, чтобы познакомиться. Но я всё равно его понесу. Ты на самом деле мне нравишься. Мне много кто из девчонок нравится. А я никому. Ты первая на меня внимание обратила. Давай влюбимся.
– Целоваться не умеешь, а туда же – влюбляться собрался.
Целовались долго, помногу, самозабвенно, сосредоточенно, азартно дегустируя каждый вкус.
С Таней Генка дружил два года. Это была дружба, совсем не любовь: сердце как рассказывали друзья, из груди не выпрыгивало, а расставались после прогулок быстро, без сопливых сантиментов.
В семнадцать лет Таня влюбилась всерьёз.
Не в Генку.
Было бурное объяснение, последний поцелуй и продолжительные слёзы на плече друг у друга: успели привыкнуть к общению, расставаться было не просто.
Следующий сеанс любви случился по окончании школы. Эта были стремительные, шальные чувства ожидающих чуда подростков.
Только волшебства не произошло: девочка поступила в институт, где встретила пару из другой социальной формации. С ним и связала свою судьбу, оставив на память тонкий аромат возбуждённого, но так и не познанного женского тела, которое влекло и манило, но не дождалось интимных действий, поскольку Генка задержался в детстве.
Он так и остался наивным юношей с мечтами-зародышами, которым не требовалось какой-то иной реализации, потому что можно быть счастливым, не будучи взрослым.
Верочка была его первой женщиной.
С ней он просто не мог не иметь интимных отношений.
Девочка с первого взгляда внедрилась в его сердце занозой, поразив впечатлительное воображение до степени искреннего изумления.
Это она вытянула на поверхность возвышенные чувства его души.
Рассмотреть детально и описать внешность девушки он не мог по причине крайней стеснительности.
Как только Верочка поднимала пушистые реснички, Гена опускал восторженный взор и начинал ковырять землю носком ботинка.
С первого дня он понял, даже почувствовал, что эта девушка создана для него.
Им не было нужды спрашивать о желаниях и мыслях друг друга, договариваться – любовь просто случилась.
Если Генка задумывал её поцеловать, Верочка тут же протягивала пухленькие губки, свёрнутые в трубочку, даже позволяла шевелить языком во рту.
Стоило ему представить в воображении спелые холмики соблазнительной, неизведанной вселенной её упругого бюста, как Верочка брала его руку и направляла за пазуху, где моментально наливались спелые ягодки сосков, рождая у него внутренние вибрации, вызывающие прилив крови и биение сердца.
У Генки, взбудораженного прикосновением, запирало дыхание, выключалось сознание.
Верочка многозначительно смотрела  ему в глаза, осторожно дотрагивалась до вздыбленной плоти, улыбнувшись, предлагала пойти к одному из них в гости, чтобы продолжить изучение географии, а заодно и анатомии, ведь училась она в медицинском техникуме и кое-что уже знала.
Генка не сопротивлялся, предоставив Верочке безраздельное право принимать решения.
Если есть в жизни совершенство, то это его Верочка.
Генка не видел в ней ни единого изъяна.
Девочка  со всех сторон выглядела прекрасно: жемчужной белизны зубки, коралловая яркость пухленьких губ, точёный стан, высокая упругая грудь.
А бархатистая, детской нежности кожа, густая копна каштановых волос, блестящих и пушистых, тоненькие пальчики с миниатюрными ноготками, глаза-бусинки.
С глазами он никак не мог разобраться: они, казалось, постоянно меняют цвет, от тёмно-коричневого до медово-жёлтого личика, доброта и щедрость, заботливость, покладистость. Кто ещё мог похвастаться такой подружкой?
На  Генку она всегда смотрела восторженно, предлагала себя прямо сейчас, без промедления.
Юноша всегда хотел быть с ней, и её он тоже хотел, причём везде и постоянно.
Иногда избыток желания даже напрягал, поскольку такая озабоченность не давала более ни на чём сосредоточиться и частенько выпирала видимой частью на глазах у случайных зрителей.
Это была именно та любовь, о которой он мечтал. Всюду они были вместе, расставались лишь на сон и учебу.
– Вот закончим учиться, – думал Генка, – и поженимися.
Так и вышло. В счастье и согласии прожили пять лет. За это время народились детки.
Генка боготворил свою Верочку и всерьёз был готов целовать песок, на который она ступала.
И девочка тоже его любила, делая для семьи всё возможное: выучилась шить, готовить деликатесы и дежурные блюда, дом содержала в чистоте.
Ей тоже повезло с суженым: муж деловит, работоспособен, заботлив, безотказен как автомат Калашникова.
Счастье и благоденствие оборвались неожиданно. Верочку перевели из детского отделения больницы в хирургию, не простой сестрой, операционной.
Она летала на крыльях вдохновения, восхищалась врачами, училась мастерству в своём нелёгком, но нужном деле, а затем "сломалась" на избыточном сочувствии к очень тяжёлым пациентам.
– Извини, Геночка! Юрик без меня не выживет. Я ему нужна.
И ушла.
Приходила домой, дети-то маленькие, чтобы приготовить, постирать, погладить. И уходила к нему.
Это было невыносимо.
Генка уговаривал  вернуться.Жена была непреклонна.
– Верочка, ты с ним спишь?
– Конечно, Гена, он же мужчина.
– А я тогда кто!
– Если ты так сильно нуждаешься в женщине, я готова уступить. Ты мне  дорог, я беспокоюсь о твоём здоровье, но не думай, что можешь мной пользоваться. Я женщина верная. Найди мне замену, по крайней мере, временную.
– Но мне не нужна другая женщина. Мы женаты, если помнишь
– Знаю, Гена. Люблю, уважаю. Но Петенька… он – человек-авария. Извини, у меня мало времени. Петя ждёт. Мне раздеваться?
– Да! То есть, нет. Я не могу... не могу после него к тебе прикасаться.
– Не валяй дурака. Секс в медицинских целях – лекарственное средство. Позволяй себе, пожалуйста… хоть изредка… интим на стороне. Это нормально. Женщины поймут.
– Ты так считаешь! Значит то, что между нами происходит – теперь считается нормой?
– Ну, не совсем так. Я не позволяю себе лёгкого поведения, поэтому честно призналась, и ушла к нему, чтобы не смущать тебя изменой или чем-то ещё.
– Извини, Верочка, но мне приходится произносить неприличные вещи: значит, получается, что ты не шлюха, а сестра милосердия?
– Не пытайся меня обидеть. Мне нечем тебе возразить. Со стороны выглядит так, но ведь ты знаешь, что я всегда была исключительно честной. Могу заверить – нисколько не изменилась, люблю тебя по-прежнему. Спрашиваю последний раз – мне раздеваться?
– Пожалуй, да... но ты меня не убедила. Просто, хочу тебя намного сильнее, чем презираю. Хотя, о чём я говорю! Какое презрение – обида, негодование, чувство утери чего-то самого важного в жизни. Видишь, до чего ты меня довела: я уже готов разделить тебя с убогим бездельником, укравшим у меня настоящее и будущее.
Верочка, посмотрела на Генку возбуждённо-медовыми, оленьими глазами, наполненными до края желанием и любовью. Супруги без промедления приступили к бурному соитию.
Они ведь официально оставались мужем и женой.
Оргазмы следовали один за другим, неистовая энергия, казалось, не тратилась, а прибывала.
Неожиданно, в самый неподходящий момент, Верочка посмотрела на часы и спокойно произнесла, – извини, Геночка, мне пора. Петеньке пора делать инъекцию. Завтра увидимся.
– И завтра мы тоже можем…
– Я же предупредила, что это одноразовая услуга, терапевтическая. Ты же не думаешь на самом деле, что я гулящая?
Генка заплакал. Горько, навзрыд.
Это было невыносимо.
Но изменить что-либо он не способен.
– Может плюнуть на всё, выпороть глупую непокорную бабу, по-настоящему, солдатским ремнем, до крови, чтобы отбить охоту шляться по чужим мужикам?
Нет, не может он обидеть свою Верочку. Хочется, чтобы она передумала, вернулась сама. Ведь какой чувственный только что у них получился секс, лучше, чем прежде.
Вернулась Верочка столь же неожиданно, как и ушла.
– Надеюсь, Геночка, ты не станешь меня упрекать? Все ошибаются. Петя действительно оказался не тем, в кого я влюбилась. Возвращаюсь к тебе… к детям, потому что миссию свою выполнила в полной мере. Негодяй… он мне изменил. Я застала этого засранца в нашей постели с другой женщиной, довольно молодой, привлекательной. значит, выздоровел, больше я ему не нужна. Радости супруга не было предела, – Верочка вернулась. Счастье-то, какое!
Началась прежняя размеренная жизнь.
Очень недолго.
Через несколько месяцев Верочка вЫходила, вернув с того света, ещё одного неудачника, затем ещё и ещё.
Каждого из них она брала под опеку, оставляя без внимания мужа и детей.
Всех без исключения она “любила”.
Генка выкушал последнюю каплю прозрачной огненной влаги, задумался ещё раз и произнёс, – а пошло оно все! Пора меняться. Вот только просплюсь, побреюсь и пойду искать счастье.
С первой, кого встречу, если согласится. Я не сокол, ужель не летаю!
Проспав до обеда, Гена встал, побрился, побрызгался модным одеколоном, надел свой лучший костюм, впрочем, он у него единственный, и побрёл на охоту.
Первую встречную, в принципе, не очень хотелось. Как назло на глаза попадались дамы или не его возраста, или совсем не в его вкусе.   
Неожиданно в поле зрения  появилась она, та самая, какую искал: девушка стояла невдалеке от автобусной остановки с потерянным, чрезвычайно грустным, явно расстроенным лицом.
Несмотря на печальное настроение дамы, Генка оценил её привлекательность выше четырёх баллов, но слегка ниже пяти.
Осмотрел претендентку на будущее счастье, вопрос-то серьёзный, придирчиво, довольно цокнул языком и решительно двинулся навстречу.
– Девушка, – с нагловатой уверенностью, которой сам от себя не ожидал, – у меня серьёзная проблема. Мне изменила жена. Представляете, с каким-то странным субъектом. У него даже имя неприличное – Ашот. Не могли бы вы мне помочь преодолеть… даже не знаю как сказать, предрассудок, робость. Есть страстное желание отомстить… вероломной женщине.
Девушка смерила Гену странно-заинтересованным, изучающим взглядом.
Улыбка неожиданно озарила её лицо. Девушка засмеялась  и произнесла, – с превеликим удовольствием! Представляете, а Ашот, кто знает, может быть тот же самый Ашот, изменил с какой-то курицей мне.
Я стояла и думала, что бы такое сотворить, чтобы этого похотливого козла поставить на место. А–ха-ха! Вы меня удивили, и порадовали. Никогда ещё мне не было так легко примириться с предательством. Ну что – для начала в кафе? Должны же мы познакомиться.
– Считаете – это тот же самый Ашот?
– Какая, в сущности, разница, если мы с вами выяснили, что все Ашоты – подлецы и негодяи. Генка с Ларисой, так звали спутницу, весело и беззаботно, под ручку пошли воплощать в жизнь план мести.
Похоже, мир совсем перевернулся, если договариваться стало так просто, пожалуй, проще, чем сходить с друзьями в кино.
По дороге Лариса рассказала Геннадию анекдот в тему: девушка эмоционально, очень темпераментно объясняет подруге причину ссоры со своим бойфрендом, – битый час объясняла своему оленю, что не изменяю ему, а он, скотина, уперся рогами и не верит...
Генка, выслушал и задумался всерьез, – пусть Верка живёт, как хочет. На выстрел к семье не подпущу! Я ведь не собираюсь изменять, пытаюсь сам измениться.
Удивительно, но он впервые в жизни испытал необъяснимое возбуждение от близости с посторонней женщиной, когда новая знакомая доверчиво села рядом.
Внезапно нарастающее ощущение интимного желания, приступ лёгкого парения и избытка физической силы вывел его из состояния апатии.
Когда впечатлённая, то ли предельной откровенностью, то ли внешней привлекательностью случайного знакомого Лариса прислонилась к Геннадию, нарастающие волны неосознанного томления вызвали любопытство.
Глоток вина и разговор на вольные темы плавно очертил границы желаний.
Лёгкого прикосновения губами к шее новой знакомой оказалось достаточно, чтобы вызвать чувственный отклик.
Неистовый восторг накрыл Генку, истосковавшегося по женской ласке.
Увы, пикантная прелесть эротического послевкусия была омрачена мыслями об измене.
Он клял себя, свою слабохарактерность, ещё более болезненную привязанность к Верочке, вскакивал от каждого незнакомого шороха в подъезде, надеясь, что в дверь постучится она.
Но супруга была увлечена умирающим пациентом, который в приступе откровенности поведал ей, что очарован цветущей молодостью, что больше чем от боли, страдает от последней в своей жизни неразделённой любви.