разве мы боремся не за правду?

ощущаю эндорфины
то ли твоя невинность
либо горький дым сативы

со вкусом диких ягод
и аперитива
знаю все морщины и изгибы
изучил их

сдается я тебя видел до встречи в библиотеке
в глазах собаки с окон больницы

если кого и будут цитировать так это Гинзберга
французским поцелуем вереницей шрамов
ярче любого из всех моих помех
ты богема пера и чернил

формалиновая тоска от невозможности остаться
ты галлюцинация


.

– Читал, что написал Керуак? – Люсьен глядел через плечо и усмехался, но только уголками губ, в зрачках ледяные пустыни.

– Да, но это беллетристика, а не начало новой эпохи, – задумчиво ответил Аллен, нервно натирая ладони, скрещенные на коленях.

– Это стрела правды, запущенная с глубин его сердца, разве мы боремся не за правду?

– Нет, я не хочу слышать вещания о чистоте от тебя. Несовместимый каламбур, – кареглазый подорвался с софы и развёл руками в стороны, – Мы боремся за свои умы и будущее факультета литературоведения, за умы людей, что позже прочтут наши работы. Я не знаю, за что ты борешься, Лу. Ты не написал ни строчки, кроме случая, когда мы соревновались, кто лучше помнит Азбуку Морзе.

– Хочу огорчить, я пишу. Просто у меня нет желания оголяться перед людьми! – белобрысый сделал глоток из кувшина и повернул голову в сторону второго, – Если ты когда-нибудь прочитаешь что-то из моего «написанного в стол», в светлую еврейскую голову начнут поступать яростные бредовые импульсы, – он внезапно улыбнулся, первая слеза, будто ковровая дорожка, проложила себе путь к подбородку, – Я живу в вашей с Джеком и Уильямом вызывающей каллиграфии, а тут я горю синим пламенем день ото дня. А борюсь, хм… – Люсьен на пару секунд замолчал, прикрыв веки и подняв руку с сигаретой к потолку, – За возможность смотреть шире, нырять глубже и не быть замкнутым между запятой и восклицательным знаком.

– Глубже нырять уже некуда, – раздался шепот второго, – И каково тебе на дне?